Если верить в то, что имя — это судьба, то ее пример — самый наглядный. Сидя на обычной кушетке, эта женщина держится так, будто она на троне. При этом никакой напыщенности, высокомерия или позерства. Изящество в каждом жесте, гармония голоса и слов, великолепный цвет лица, безукоризненная осанка. И лишь глаза выдают, что за плечами годы, полные страстей, трудов и тревог. Ее имя, как и характер, — с твердым стержнем, симбиоз иглы и лезвия — цепляет за живое…

— Илзе, ваше имя настолько необычно, что трудно удержаться от вопроса, наверняка вам надоевшего: как оно появилось?

Илзе Лиепа: «История моего имени очень романтична. Мои родители встретились, когда мама снималась на Рижской киностудии в фильме „Илзе“. Отец часто летал в Ригу, свой родной город, и в самолете они познакомились. Поэтому имя Илзе — это основа их знакомства, исток их любви. Примечательно, что на следующий день после нашего венчания с моим мужем Владиславом (это было в Санкт-Петербурге) мы с ним заглянули в один антикварный магазинчик, и в коллекции старых постеров он нашел афишу фильма „Илзе“ с моей мамой. Совпадение поразительное — когда он стал копаться в этих постерах, я удивилась и спросила: „Ты что, этим увлекаешься?“ Он ответил: „А вдруг здесь есть что-то о твоей маме…“ И вот — пожалуйста. Ощущение было такое, что этот постер сам нас нашел, настолько странно он попал к нам в руки».

«К моменту нашей встречи с Владиславом я была абсолютно готова к тому, чтобы жить одна. Я понимала, что в моем кругу я точно не смогу встретить мужчину, «созвучного» моим взглядам».

— Я читала, что когда вы поступили в хореографическое училище, отец сказал вам: «Все, твое детство кончилось». Так оно и вышло на самом деле?

Илзе: «Да. Это происходит с каждым маленьким человечком, который поступает в хореографическое училище. Мне тогда исполнилось всего лишь девять лет. Впрочем, сейчас то же самое случается с любым ребенком, который поступает в самую обычную школу. Современные дети не могут просто так пойти погулять на улице или во дворе».

— В чем для вас выражалось отсутствие детства? Ни разу не хотелось все бросить и убежать гулять на улицу?

Илзе: «Занятость ребенка, который поступает в хореографическое училище, абсолютна. Уроки начинаются с девяти утра, а заканчиваются зачастую в девять вечера. Думаю, такую нагрузку можно выдержать только в детстве, потому что у ребенка есть некоторый запас прочности, внутренний ресурс скрытой энергии. Мы с Андрисом ездили в училище либо на метро, либо на троллейбусе по бульварам. И я очень хорошо помню, как я шла по станции „Фрунзенская“ с тяжелым портфелем, смотрела на младенцев в колясках и думала: „Какие же они счастливые! Лежат — и их везут!“ Нам действительно приходилось несладко. Хотя в училище мы с Андрисом пошли, разумеется, по собственному желанию, отец не предпринимал никаких усилий для того, чтобы нас заинтересовать. Андрис с детства говорил: „Я хочу быть папой в Большом театре“. Наверное, я могла бы сказать то же самое. Но профессия с большой буквы для меня началась совсем не сразу. Я хорошо помню тот момент — мне было около тринадцати лет. У меня поменялся педагог, и я вдруг невероятно полюбила занятия».

Марис Лиепа не навязывал дочери любовь к искусству, но когда она поступила в хореографическое училище, он сказал ей: «Все, твое детство закончилось».

В доме отдыха в Серебряном Бору Марис Лиепа снимал первые хореографические па своих детей.

— Отец был строг с вами?

Илзе: «Самой строгой у нас всегда была мама. Она женщина с очень сильным характером. Наверное, без такого стержня было бы невозможно поднимать дом, и быть актрисой, и иметь двух маленьких детей и мужа — звезду балета. А если вспомнить, что тогда не существовало ни стиральных машин, ни посудомоечных и вся работа женщины в доме была гораздо тяжелее, чем сегодня, то можно лишь поражаться, как маме удавалось все это совмещать».

— Как-то раз вы обмолвились, что когда не стало отца, маме едва удавалось вас прилично одевать.

Илзе: «Да, у нас действительно начался трудный период. Ну где в восьмидесятые годы можно было купить, например, зимнее пальто? Поэтому когда я уезжала на свои первые гастроли с Большим театром во Францию, мама просто умоля-ющим голосом говорила: „Пожалуйста, купи себе что-нибудь на зиму!“ Еще помню, как мама попросила свою портниху перешить для меня ее старую шубу — то ли из выдры, то ли из нутрии… Но получилось очень симпатично, коротенький такой полушубок. Я пришла в нем в театр, потому что мне больше не в чем было прийти, и от одной артистки услышала язвительное: „Уже в меха-а-ах!“ До меня только потом дошло, что она имела в виду, а тогда я робко ответила: „Так ведь холодно же…“ В тот период для нас большим подспорьем стал Дом моды Вячеслава Зайцева, его вещи на мне очень хорошо сидели. Однажды мама повезла меня к нему, и мы купили пальто, которое я носила зимой, оно было объемное и потому теплое. А когда я собиралась на первые гастроли в Америку, мама снова отвела меня к Зайцеву, и он сшил мне три платья, которые имели бешеный успех в Штатах. Одно было из красного китайского шелка дивного качества, Вячеслав Михайлович сделал модель, которая мне невероятно шла».

Жизнь отца Илзе была невероятно увлекательной, равно как и жизнь ее мамы – актрисы Маргариты Жигуновой.

— Это правда, что в Большой театр вы попали только ценой ухода оттуда отца?

Илзе: «Да, действительно, у него были сложные отношения в театре. История отца похожа на судьбу многих героев той эпохи, вспомнить того же Владимира Высоцкого или Олега Даля — талантливейших людей своего времени, которые были загнаны в жесткие рамки страны, общества. Они были лишены возможности реализации. Отец, человек, живущий театром, работой, творчеством, говорил: «Я могу повесить себе на грудь табличку «Ищу работу». И действительно, получилось так, что я стала тем механизмом, с помощью которого его попытались вытеснить из театра. В итоге он ушел, а я не сразу попала в труппу Большого, но все-таки попала. Отец меня поддерживал, он понимал, что я чувствую, это были очень тяжелые годы для меня. Период почти полного выпадения из профессии».

— Других возможностей, кроме Большого театра, вы для себя не видели?

Илзе: «Нет, не видела. На тот момент в балете существовал Большой театр… и все остальное. И потом, на сцену Большого я впервые вышла, когда мне исполнилось пять лет, в роли сына Чио-Чио-сан в одноименной опере. Предварительно я выиграла конкурс для детей — претендентов на эту роль, отец сам отвел меня туда. Это был мой первый в жизни выигрыш, хотя сама я толком этого не осознавала. В результате я выходила на сцену вместе с Галиной Павловной Вишневской. Спустя много лет я встретила ее в аэропорту Хельсинки, подошла и сказала: «Галина Павловна, когда-то я была вашим сыном».

На фото – балет «Видение розы».

— Она вас узнала?

Илзе: «Нет, конечно. Поэтому в первый момент сильно удивилась. Потом я представилась, и мы долго смеялись. Теперь, когда мы встречаемся, Галина Павловна сама часто говорит окружающим: «Она была моим сыном».

— Какие отношения складывались у вас с Андрисом — в детстве, в отрочестве, сейчас?

Илзе: «С Андрисом мы пережили все этапы, которые присущи детям-погодкам. У нас такая маленькая разница в возрасте — всего на одиннадцать месяцев он старше меня. Мы с ним были практически на равных, то есть я пыталась всеми способами ему ни в чем не уступить. Поэтому у нас было очень много драк, споров, выяснений. Это продолжалось до тринадцати лет — до того рубежа, с которого началось мое взросление. Андрис уехал на лето в Ригу, я осталась в Серебряном Бору, в доме отдыха Большого театра. Для нас это очень памятное место, мы оба в нем выросли. В те времена там царила совершенно домашняя атмосфера, где за одним столом ты мог сидеть с великими дирижерами, музыкантами или артистами и просто мило общаться. Завязывались невероятно интересные разговоры. При том что комнаты были самые простые — с умывальниками и общим туалетом на этаже. И абсолютно никого это не смущало. До сих пор помню запах булок, которые пек повар Степаныч, тетя Лида и тетя Маша в ослепительно белых передниках подавали обед. И невероятные меренги, мой самый любимый полдник от того же Степаныча, и огромное количество роз и пионов… Поразительно, но когда наш с мужем дом, в котором мы сейчас живем, был уже готов, я вдруг поняла, что построила копию дома отдыха в Серебряном Бору, воссоздав его чисто на подсознательном уровне: с такой же крытой верандой, с дощатым полом из деревянного бруса — все очень похоже… Там были огромные балконы, где отец нас много снимал, — он великолепно владел фотоаппаратом, у него получались высокохудожественные снимки. Вот я сижу в позе умира-ющего лебедя, Андрис пытается сделать шпагат, или арабески, или прыжок».

И с первым, и со вторым мужем Илзе познакомил ее родной брат Андрис. Он тонко чувствует сестру не только в жизни, но и на сцене.

— Правда, что когда вы подросли, он очень требовательно относился к молодым людям, которые появлялись в поле вашего зрения?

Илзе: «По сравнению с другими отцами он был вполне лоялен. Я помню, как он вез меня на первое свидание, — мальчик пригласил меня на лекцию о насекомых в Политехнический музей. Тогда, сидя за рулем, отец сказал: «Вот дожил, везу свою дочку на свидание». А потом добавил: «Знаешь что? Ты в следу-ющий раз назначай свидания у памятника Дзержинскому». Я растерялась: «Почему?» А он: «Да потому, что туда никак не подойдешь».

— А брат? Вообще-то я про Андриса спрашивала.

Илзе: «Да, брат всегда оценивал моих кавалеров предельно внимательно. И в этом не было абсолютно никакой ревности, просто очень большая забота. Он очень тонко чувствует меня и… волнуется. Андрис обладает редкой чуткостью».

— Вы почти ничего не рассказываете о вашем первом браке.

Илзе: «Нет смысла распространяться об этом. Могу сказать только, что я семь лет прожила с выдающимся музыкантом. Уже одно это стоило того, чтобы соприкоснуться с миром талантливого интересного человека».

— Два соловья на одной ветке не поют?

Илзе: «Ну не знаю. Майя Плисецкая и Родион Щедрин прекрасно себя чувствуют „на одной ветке“, да и Ростропович с Вишневской были прекрасной парой».

— Да, примеров много, но если говорить лично о вас…

Илзе: «Не случайно во время венчания на головы новобрачных надевают венцы — это символ не только счастья, но и мученичества. Любой брак — это крест, это испытание, это труд, к которому надо быть готовым. Я думаю, что воспитание вне веры делает молодых людей совершенно не готовыми к семейной жизни, к серьезным отношениям, к ответственности и терпению. Думаю, что мы в то время — и я в том числе — просто не доросли до брака».

— А как вы познакомились с Владиславом?

Илзе: «Точно так же, как и с первым мужем. Со вторым меня тоже познакомил мой брат. Владислав несколько лет снимал у Андриса квартиру, и когда он собрался съезжать, они вдруг сели и стали говорить. Владислав тогда работал в компании Coca Cola, они снимали рекламный ролик минеральной воды и искали для него балерину. Владислав спросил: «А нельзя ли обратиться к твоей сестре?» Андрис ответил: «Пожалуйста!»

— Обычно люди вашего круга не очень позитивно относятся к таким предложениям.

Илзе: «Знаете, это была дивная реклама, потрясающая! Возможно, поэтому она совершенно не понравилась заказчику. Мы снимали ролик три дня в Швеции с удивительной, очень творческой съемочной группой. Я просто танцевала. Получился микрофильм о балете — очень-очень красивый, и мне не стыдно было в нем участвовать. С того момента и началась наша история с Владиславом».

— Говорят, вы находились в такой эйфории, что даже спектакли отменяли ради того, чтобы больше времени провести с любимым.

Илзе: «Нет, я ничего не отменяла. Просто мы отложили премьеру „Марии Стюарт“, потому что я уезжала в свадебное путешествие в Италию. Да и там я постоянно думала о спектакле, до сих пор замок Святого Ангела в Риме ассоциируется у меня с чем-то ирландским, шотландским или английским. Потому что душа моя была переполнена историей Марии Стюарт».

— Вы сразу поняли, что Владислав — тот человек, с которым вы готовы пойти под венец?

Илзе: «К моменту нашей встречи я была уже абсолютно готова к тому, чтобы существовать одна. Просто потому, что я очень сильно изменилась, — я пришла в церковь. И понимала, что в мире, в котором я живу, среди людей, с которыми я общаюсь, я явно не смогу найти мужчину, „созвучного“ моим жизненным взглядам. Я знала, что даже просто крещеный человек меня совершенно не устроит. А устроит только тот, кто живет в такой же системе координат. Когда я встретила Владислава, он в эту систему совершенно не вписывался, поэтому я не воспринимала ни его самого, ни его серьезных намерений, которые возникли почти сразу. Они для меня были абсолютно неприемлемы. И, видимо, моя позиция была настолько внятна и непоколебима, что невольно — я не делала ни малейших усилий для этого — он сам стал меняться. В результате он крестился. И не просто крестился, а глубоко осознал веру и воспринял ее. На это ему потребовался год. А потом наша жизнь началась с венчания, это было естественно, потому что других вариантов я совершенно не принимала и не представляла, что может быть как-то иначе. Наши отношения могли начаться либо с венчания, либо не начаться совсем».

— Когда родилась ваша дочь Надя, вы уже около десяти лет были замужем. Это был случайный подарок судьбы или выстраданный ребенок?

Илзе: «Нет, это был вымоленный, долго ожидаемый ребеночек. Именем Надежда ее нарек наш духовный отец схиархимандрит Власий, по молитвам которого Надечка и появилась на свет».

— Наша пресса писала о вас, что родить в сорок шесть лет не каждой женщине по силам. Хотя на Западе давно не существует таких стереотипов. Вам действительно было так сложно и трудно?

Илзе: «В этой жизни все трудно. Но когда ты осознаешь, какая это милость, то о каких сложностях может идти речь? До Надиного появления для меня не выспаться — это была катастрофа. Сейчас я знаю, что можно не спать и при этом и танцевать, и работать в полную силу. Господь дает силы».

С семьей Андриса – его женой Катей и дочкой Ксенией – балерину связывают самые нежные отношения.

— Как изменилась ваша жизнь после рождения ребенка?

Илзе: «Я быстро вышла на сцену — благодаря моей семье и моему партнеру и другу Коле Цискаридзе, который меня поддержал и вдохновил на это. Я танцевала „Пиковую даму“, когда Наде было около трех месяцев. Точно так же недавно Света Захарова родила девочку и очень быстро вернулась на сцену. Это очень сложно, конечно. Но у меня получилось, хотя я ничего не загадывала заранее. Очень хорошо помню, как я готовилась к выходу и вдруг меня пронзила мысль: меня дома ждет Надя. Это совершенно иное состояние души — не легкомыслие, а легкость ко всему, что в жизни непросто. Надя делает все это осмысленным и серьезным».

— Сейчас вам много времени удается проводить вместе?

Илзе: «Каждую свободную минуту. Ей всего годик с небольшим, но она уже танцует».

— А папа принимает участие в воспитании дочки?

Илзе: «У нас так получилось, что после рождения дочери именно муж ради нее оставил свою работу — чтобы видеть ее почаще, успеть насладиться ребенком. Первый год ее жизни он, наверное, даже больше времени проводил с малышкой, чем я. Потому что когда я уезжала, дома оставался папа. Конечно, рядом с ним была няня, моя мама приезжала. Я даже не представляла, что моя мама окажется такой грандиозной бабушкой, такой самоотверженной и преданной. Они так дивно общаются с дочкой, так полноценно и интересно! Она приезжает, проводит с Надей один день — и сразу в малышке появляется что-то новое, что мне очень нравится».

«До появления Нади для меня не выспаться – это была катастрофа. Теперь я знаю, что можно не спать и при этом танцевать и работать в полную силу».

— Каким образом вы поддерживаете форму, как восстанавливались после родов?

Илзе: «Мы, собственно, сейчас сидим в профессиональной студии пилатеса. Его привезла в Россию Мария Субботовская. Встреча с ней во многом изменила мою жизнь. У меня появился близкий друг и соратник в таком большом и творческом деле, как балетная школа-студия, которая существует уже четыре года. У нас есть несколько филиалов в ближнем Подмосковье, с сентября начнем работать и в Москве. Мое быстрое возвращение на сцену во многом стало возможным благодаря пилатесу. Вдобавок я бегала и делала экзерсис. Пилатес — феноменальная техника, это творческая реабилитация организма, которая идеально подходит для женского организма, в отличие от тренажерного зала, который на самом-то деле женщине противопоказан. Но люди об этом почему-то не думают. Вдобавок они абсолютно не задумываются, куда и зачем отдают заниматься своих детей. Мы сейчас сталкиваемся с невероятными проблемами, когда к нам все чаще приходят просто загубленные детки! Я имею в виду в хореографическом смысле. Перекачанные ноги… Словом, дети все искорежены. Кто с ними занимался и чем?.. Я потрясена».

— Я слышала, что вы начали писать детские сказки. Это что — новый виток вашей творческой биографии?

Илзе: «Когда я ждала свою Надю, я написала детскую сказку про туфельки, а потом еще семь сказок, и сейчас они выходят в виде книги. Эти сказки родились, с одной стороны, спонтанно, но потом я поняла, что это очень промыслительно. В нашей школе мы каждый год устраиваем для учеников новогодний праздник — показываем спектакль „Щелкунчик“. Меня попросили написать что-то для буклета к такому спектаклю. И одна наша приятельница и коллега вдруг предложила: напишите сказку. Меня это удивило и как-то запало в душу. В какой-то момент я раскрыла блокнот, и у меня так легко и естественно написалось: „Жили-были балетные туфельки“… и дальше на одном дыхании родилась сказка. Потом вторая, третья… Это стало для меня совершенно фантастическим творчеством в тот самый период, когда заниматься творчеством я не могла, я была его лишена. А для меня это всегда крайне тяжело. Любовь к слову мне передалась от отца, поскольку мы с ним любили писать друг другу письма, потом это вылилось в какие-то дневниковые записи, эссе. Для меня это стало одним из самых искренних и полноценных разговоров об отце. Сейчас в рамках фестиваля „Черешневый лес“ была издана очень красивая книга, которая называется „Отцы“, туда вошло и мое эссе о папе. Мне нравится писать, но это очень большая работа, и не всегда для нее есть пространство в жизни. Тогда это пространство было — в ожидании дочери. С тех пор сказки больше не рождаются, на них нет времени. Сейчас моя сказка — это Надя».

Фото: Сергей Козловский, Валерия Комиссарова, PhotoXPress.