— Браться за кино — нисколько. Я решил, что буду снимать в классической манере, без всяких спецэффектов, и мне было приятно, когда недавно я услышал, что сделал замечательный советский фильм. По иронии судьбы первый съемочный день пришелся на ту же дату, когда сорок лет назад я появился на студии имени Горького в качестве грузчика. Получилось весьма символично… Зато другие три поступка дались мне очень тяжело: первое — перешагнув полтинник, я, заядлый курильщик, бросил курить, хотя на протяжении тридцати шести лет по две пачки в день выкуривал; второе — я вынужден был уволить родную дочку из «Ералаша», так как был недоволен ее работой. Мне стоило колоссальных усилий ей об этом сообщить, я предлагал какие-то компромиссы, но она не согласилась.

Ну, и третье, конечно, — это уход из семьи после тридцати пяти лет совместной жизни. И в отличие от тех, от кого я ушел, я желаю им здоровья, добра и благополучия. В принципе я был готов сохранять с ними нормальные отношения, но со мной общаться не хотят. Ни дочь, ни бывшая жена, которую я зову вдовой, потому как мужа у нее нет — для нее он умер. Мне этот факт очень тяжело принять, я пытался идти навстречу, но тщетно.

— Естественно. Она возглавляет небольшое, но довольно успешное туристическое агентство, замужем, но детей пока нет, что тоже не слишком хорошо — все-таки ей уже тридцать…

— Да, и я частенько приезжаю к ним в гости за город. На днях был забавный случай: мы с внуком идем в местный ресторан, держась за руки, и вдруг он ни с того ни с сего возмущенно говорит мальчику, идущему нам навстречу: «Ты чего, моего деда не узнал?!» (Смеется.) Внучку моей сестры, Сашу, я также считаю своей, как и внучку моей двоюродной сестры, Ксюшу, есть внук еще одной сестры, Андрюша… Я всегда к ним приезжаю с кучей подарков.

— Несомненно. Автомобиль — это безопасность и комфорт, и он не должен быть плохим. Пускай потом они всего добиваются сами и живут лучше, чем родители, но обеспечить им некий толчок нужно. Надо научить их правильно ощущать мир и подсказать, к чему стремиться.

— У нас всегда были прекрасные, дружеские отношения, безо всяких военных действий. Правда, когда мне было двадцать шесть, папа ушел от мамы, и я эту новость, разумеется, поначалу воспринял резко отрицательно. Но при этом никак не мог себе позволить не общаться с отцом. В конечном итоге у меня даже наладились отношения с его новой женой, и до сих пор, хотя отца уже нет в живых, мы с ней продолжаем общаться. Я ей благодарен, что она поддерживала отца в последние годы… Так что моя «Крыша» основана не на моей биографии. Просто я всегда жил как Чебурашка: прислушивался, приглядывался, наблюдал за людскими судьбами… Я знаю, о чем шепчутся девчонки, когда взрослых рядом нет.

— Нет, я всегда хожу по солнечной стороне жизни, но иногда впадаю в красивую грусть, становлюсь сентиментальным. Просто мне не хотелось снимать нечто комедийное, это было бы повторением «Ералаша». Первоначально я настраивался на грустную историю о пятидесятилетнем композиторе, которого знают на Западе, а на родине не понимают, о его жизни и последней любви… Но умер мой соавтор Валентин Ховенко, и все зависло. Возможно, я этот проект еще осуществлю в будущем. А потом мне в руки попался сильный сценарий, дипломная работа Ирины Бурденковой, о том, как три двенадцатилетние школьницы прыгнули с крыши. Я сразу решил, что хочу это снимать, пускай опять будут дети. Начал работать, но в какой-то момент подумал: что же я творю? Это же суицидальное кино, беспросветное, черное, которое любят только фестивальщики, а не обычные люди, и показывать его детям нельзя. Особенно восприимчивым подросткам, у которых тело умнее головы. В итоге я переработал сценарий — и получилась история о том, как важно родителям быть внимательными к своим детям, чтобы в нужный момент остановить их на краю пропасти. В фильме одна мать погружается в пучину страсти, другая изо всех сил делает карьеру, третья, в одиночку воспитывая ребенка, с утра до вечера носится по городу, чтобы прокормиться… Я не раз видел в жизни таких брошенных женщин, которые после ухода мужа начинали заниматься моржеванием или другой ерундой, лишь бы только забыться. У каждого есть свой скелет в шкафу, а я эти шкафы открыл и перетряхнул. Потрясающий случай был после одного сеанса — ко мне подошла изрядно поддатая дама и спросила заплетающимся голосом: «Ты зачем нас, матерей-одиночек, раздеваешь до голой души?!»

 — То, что снаружи, — обыкновенная атрибутика. Меня не занимают их сиюминутные увлечения, которые через пять лет станут анахронизмом, я опираюсь на вечные вещи — чувственный ряд.

Жадность, смелость, трусость, доброта, зло, любовь остаются всегда. Даже если ценности меняются, предательство всегда остается предательством. Все повторяется: лучшая подруга обязательно скажет, что новое платье тебе не идет, потому что оно чудесно на тебе сидит. Обязательно так и будет! Подруги у всех разные, а внутри все равно одно и то же.

— Верю, но до определенного момента. Всегда возможен резкий поворот.

— У Роу было удивительное свойство — он сохранил внутри себя ребенка. Я тоже внутри пацан. Могу открыть рот и с удивлением, искренним, восторженным любопытством на что-то смотреть и верить. «Гарри Поттера», например, я читал с наслаждением. Однажды написал сказку о девочке, мечтающей о волшебной палочке, но вместо этого получившей фломастер с мерзким характером. Мне было необыкновенно приятно, когда модный телеведущий Тимур Родригес признался, что эта история — самое любимое произведение его детства.

— К бриллиантам, машинам за миллион долларов и костюмам за десять тысяч долларов? Да, подобная роскошь мне неинтересна. Я за рациональность. Ленивому отдыху на Мальдивах предпочитаю тот же ленивый, но в Египте или Турции. В то же время я не был еще в Австралии, Бразилии, Аргентине, ЮАР, и мне не жалко будет потратиться на эти страны. Безусловно, при этом жить надо в добротном доме, ездить на хорошей машине, есть правильную, здоровую, вкусную пищу и общаться с красивыми девушками. Вот и все. (Улыбается.) Для меня главное, чтобы все, что нравится, всегда было под рукой.

— Ни на что я себя не настраивал. Рядом с домом отдыха, где отец работал массовиком-затейником, жили испанцы, один из них был конюхом, и я имел возможность часами любоваться на лошадей. А сказать родителям, что мечтаю стать конюхом, понятно, не мог — боялся убьют. Я ведь с шести лет на сцене, а тут такие заявления. (Улыбается.) Так что внятных желаний относительно будущей творческой профессии у меня не имелось, несмотря на то, что я активно участвовал в самодеятельности, ставил танцы, придумывал шоу. О славе я не думал и не предполагал ее. Недавно смешно столкнулся с ее отголосками. Был в Нью-Йорке на фестивале русской культуры. Как-то раз ловил такси в центре города и увидел, что ко мне со всех ног бежит полицейский. Мне сразу стало плохо: думаю, что я не так сделал, как буду с ним объясняться… Поравнявшись со мной, полицейский спросил, откуда я, а получив ответ, перешел на русский: «Это ведь вы делаете „Ералаш“?! Я его помню, я вас узнал!» Вздохнул с облегчением, хотя напугал он меня до смерти.