— Григорий, что вы чувствуете, меняя шестой десяток?
— Честно? Ни хрена я не чувствую. Во всяком случае, пока. Пока у меня есть только два вопроса к самому себе: мне уже пятьдесят или еще пятьдесят? Все зависит от того, с кем ты общаешься. Если ты общаешься с человеком, которому 20, то, конечно, уже, а если со стариком, то тебе еще. Часть жизни прожита. Только вот какая: большая или меньшая? Наверное, большая, если судить по статистике. Такие иногда мучают меня мысли.

— Боитесь, что старость уже стучится в дверь?
— Нет, я ведь уже давно постарел. Мне же не 20 лет.

— Ну, о старости все-таки начинают задумываться как раз после полувековой отметки…
— Всему свое время. В старости тоже есть плюсы. Пенсия, к примеру. Ты честно отработал и отдыхаешь, занимаешься собой, пытаясь сохранить остатки здоровья.

— С таким-то бешеным графиком, как у вас, наверное, можно уже мечтать о покое. Вы так любите деньги?
— Я их очень люблю!

— И себя вам не жалко?
— Жалко. Но здоровых кормить никто не обещал. Тем более у меня семья большая. Мне-то одному ничего не нужно, кроме стакана воды и куска хлеба. Как любому нормальному человеку.

— А семья ваша как относится к тому, что не видит вас?
— Почему не видит? Видит, конечно. Я бываю дома, и довольно часто. Все нормально, они понимают, что папа работает, для них старается.

— Григорий, я тут подметила: вы частенько в интервью подчеркиваете, что музыкой просто зарабатываете на жизнь. То есть о жизненном призвании речи не идет?
— Я о музыке практически не говорю, не люблю о ней говорить. Я ее делаю. Что получается, то получается. Для некоторых это довольно интересные вещи. Многие меня критикуют. Кто-то говорит: он хороший певец, другие, что плохой. Ярлыки тоже любят вешать: мол, Лепс — это шансон. Я считаю, что исполняю эстрадные песни с элементами рока. Я знаю очень много музыкантов, которые говорят о себе как о некой творческой единице. Безусловно, это так, и все они занимаются в определенной степени творчеством. Есть слабый, низкий уровень, есть высокий, есть очень высокий. Есть мировой уровень в нашей стране — оперные певцы с известными именами. А есть такой человек, как Кобзон. Вся его беда в том, что он не поет на английском языке. Если бы пел, то был бы вторым Фрэнком Синатрой. Или первым. Я музыку всю люблю, даже когда не понимаю о чем поют.

Певец говорит, что большое количество концертов дает не из любви к искусству, а по финансоым соображениям.

— Написали то есть о себе?
— Можно и так сказать.

— «Столько лет тебя тащили, мы подняли всех, чтобы ты остался с нами, не ушел наверх…» Это о тех ваших состояниях, когда на больничной койке вы думали, что близится конец?
— Думай не думай, тебе все равно придет конец.

— Да, только он может прийти или рано, или поздно…
— В гости к Богу, как говорится, поздно не бывает. Как он решит, так и будет. Тут уж извиняйте. В определенный момент времени нам скажут, что пора, и мы пойдем.

— А вы что, всегда готовы?
— Ну, никто никогда не бывает готов. Всем хочется жить. Хорошее желание.

— «У меня на кладбище знакомых больше, чем живых…» — ваши слова. По вашему окружению смерть лихо прошлась?
— Она по всем так прошлась, я думаю. Зависит от уровня общения человека. Я очень любил общаться с теми, кого уже нет. Но не меньше люблю общаться с теми, кто жив. Дорожу каждой минутой дружбы.

— Григорий, вы на спор два года вообще не употребляли алкоголь. Аккурат ко дню рождения срок сухого закона подошел к концу. После юбилея развяжете?
— А как же! Развяжем, прямо до вытрезвителя. (Смеется.) Честно сказать, я сейчас не думаю об этом.

— Вам, человеку с кавказским темпераментом, трудно выяснять отношения? Что, если человек вас раздражает?
— Бить морду — это было давным-давно. Жизнь показала, что дипломатия гораздо дешевле. С теми, кто меня раздражает, я стараюсь вообще не общаться. Зачем мне это? Я выбрасываю их из своей жизни. Не припомню, чтобы мне кто-то откровенно хамил, последние лет десять точно. Жизнь не такая длинная, чтобы ее тратить на общение со всякими дебилами и уродами. Тем более когда есть столько интересных вещей, которые как бальзам на душу льются. Если все же приходится сталкиваться с неадекватными людьми, стараюсь держать себя в руках.

— Заслуженный артист России Григорий Лепс чем принципиально отличается от Гриши Лепса времен сочинских ресторанов?
— Я стал умнее, надеюсь. Опять же друзья, которые намного разумнее меня, оказали влияние. Хотя я знаю много людей, которые никак не меняются. Он вот как был пятнадцатилетним пацаном, так и остался. И в этом ничего хорошего нет. Когда человек меняется, набирается опыта, становится профессиональнее, мудрее — это замечательно. Плохо, когда он не помнит своего прошлого. Вот тогда у него точно нет будущего.

— У вас дома такая библиотека — любой позавидует. Вы-то когда умудряетесь читать?
— Увы, читаю в крайней степени редко. Иногда в машине, иногда в поезде, иногда в самолете. Но опять же я не таскаю с собой книги. Заходишь в Интернет, там есть все, что хочешь. Жизнь стала намного быстрее. Поэтому дома у меня книги — как иконы: больше для созерцания. Но я их люблю очень, потому и собираю.

— На что Григорию Лепсу с его плотным концертным графиком не хватает времени?
— Мне бы, наверное, хотелось просто пойти по земле. Столько красивых мест в мире, где бы хотелось побывать. Пройтись и глаза порадовать, как я говорю. Я иногда захожу в какой-нибудь антикварный салон, где еще не был, а меня спрашивают: «Что ищете? Что хотите приобрести?» — «Да ничего, просто зашел глаза порадовать». Много всего интересного, что я еще не видел. Поэтому я и хочу пойти по земле, когда буду на пенсии. Если карман, конечно, позволит.

— Ну, вы же не даром так пашете…
— Трудно сказать… Я же не один живу. У меня семья, дети, друзья. Не все могут себе позволить те или иные вещи. Я пытаюсь им помочь. Понимаю, что всем помочь невозможно, но пытаюсь. Я в одно горло не ем.

Ваня Лепс — младший сын Григория — живо интересуется музыкальными инструментами.

— У любого артиста есть любимые залы, где он работает с особым настроением. У вас есть такое место?
— Я везде работаю одинаково, задача всегда стоит одна. Прекрасно принимают на Украине, в Сибири, на Дальнем Востоке. А вот за границей концерты проходят более вяло. Но это зависит больше от публики, чем от меня. А вообще я людям очень благодарен за то, что они ходят на мои концерты. Без них я бы не состоялся. Зрители ведь определяют, нужен ли ты кому-то. Мне везде нравится работать. Есть только несколько мест, где мне не нравится.

— И где же?
— Там, где я вижу хамское отношение к человеку, который стоит на сцене и отдает свое здоровье. По глазам в зале вижу, что они пришли, им нравится, но при этом они делают мне одолжение. Я это чувствую, у них эти слова из груди вылетают. Не хватает только щелчка пальцами: типа ну давай… Хотя они имеют на это какое-то право. Но я считаю, если ты пришел на концерт, ты должен уважать артиста. Так же как и артист должен уважать людей, которые пришли к нему. Иначе ничего не получится. На уважении строится практически все, и контакт с залом тоже.

— Это больше бывает на частных вечеринках?
— Я не так много работаю на частных вечеринках. Как правило, часто такое отношение к артисту можно увидеть за границей. В Европе в меньшей степени, в Америке — в большей. Иногда даже не хочется туда возвращаться. К счастью, это все-таки единичные случаи.

— Но осадочек-то остается?
— Не остается у меня никакого осадка. Я посылаю подальше таких людей и сразу успокаиваюсь… Вот и все.