Виталий Хаев: «Все хотят жить лучше, но престиж — не про меня»
Популярность не повлияла на образ жизни актера. Подробности — в интервью
Виталий Хаев причисляет себя к тем актерам, кто старается спрятать свою жизнь от внимания публики. Но вот как-то поспорил с давним другом, что будет весь год давать интервью, — и приходится. Свою первую роль в кино Виталий сыграл лишь в тридцать пять лет, с тех пор было немало ярких работ, которые принесли ему узнаваемость. И пусть коллеги посмеиваются, что немалую роль в этом сыграл сломанный нос, сам актер уверен, что дорогу на киношный олимп он проложил себе лбом — а именно целеустремленностью и умением не зацикливаться на неудачах. Об этом он рассказал в интервью журналу «Атмосфера».
— Виталий, вам пятьдесят три года, и, вы, по-моему, находитесь в прекрасной форме и в профессии, что называется, на коне. Но несколько лет назад вы говорили, что и вас не миновал некий возрастной кризис. А в чем он выражался?
— Давным-давно уже все прошло, года три назад было дело. Но кризис не оказался затяжным, к счастью, и даже не могу сказать, в чем он выражался. Интерес ни к чему не пропадал, просто я обнаружил, что мне пятьдесят лет, и это ого-го! Прямо в день рождения и произошло. Вот и все. (Смеется.) У меня всегда было много работы, я не замечал возраста, проскакивал мимо него, а он шел себе и шел. А пятьдесят — такая дата, мимо которой не пройдешь. И не то что меня накрыло, просто я осознал, что уже взрослый. Потом смотрю, уже папок начал играть, руководителей разных…
— Многие говорят, что именно в это время и личные проблемы начинались…
— Конечно, надо же было подвязать личную проблему к чему-то. Ты не можешь сказать, что стал ленивой и толстой свиньей, лежишь на диване, пьешь пиво и ничего не делаешь. А кризис среднего возраста — это оправдание своему поведению.
— Но сейчас вы ощущаете себя мужчиной в самом расцвете сил: активным, работающим, веселым?
— Не знаю. (Смеется.)
— Что кроме работы сегодня занимает ваш мозг и вашу душу в свободное время?
— Так я всегда работаю, у меня нет свободного времени. Сейчас у меня три проекта, не самые простые, особенно «Доктор Рихтер». Мы снимаем вторую часть, и график очень плотный. А там огромные монологи, приходится на каждый день учить по двенадцать-тринадцать листов текста. Так что тексты, и только они, в данный период занимают мой мозг. В кино полегче, снимают один-два эпизода в день, а в сериалах — по восемь-девять сцен. Это очень тяжело физически и морально, потому что ты все время должен держать информацию в голове. Не говоря о медицинских терминах, которые вообще невозможно произнести, не то что выучить. Иногда записываю их на бумажке, чтобы потом тихонько взглянуть.
— По-моему, артисты, снимаясь в подобном фильме, могут «переболеть» всем, как студенты первого курса мединститута…
— Так бывает, когда читаешь медицинский справочник и кажется, что у тебя симптомы практически всех болезней есть. Но у нас в «Докторе Рихтере» очень тяжелая, кропотливая работа, она не дает погружаться в такие вещи.
— У вас было много тяжелых съемок, в том числе с необходимостью по двенадцать часов не спать и работать на холоде, как, например, в «Ледоколе»…
— В «Ледоколе» было проще сниматься, чем в «Рихтере» сейчас, потому что в Москве тридцатиградусная жара, а ты сидишь в павильоне, в котором нет воздуха. А там вокруг были нормальные мужчины, море, все прекрасно. Да, холодно, но мы же одевались. (Смеется.)
— У вас есть какие-то тонизирующие или расслабляющие занятия, помогающие во время напряженной работы, может быть, баня?
— Какая баня?! У меня нет времени. Приезжаешь вечером после смены, ешь, учишь текст. Просыпаешься утром, опять учишь текст и едешь на смену. Вот и все вздрючивающие факторы. А когда у меня будет отпуск, неизвестно. Хотя, может быть, какая-то возможность появится в сентябре.
— А каков ваш любимый отдых?
— Совсем недавно, к сожалению, не раньше, мы открыли отдых на яхте. Мой друг из Екатеринбур-га — чемпион мира по яхтспорту, и он давным-давно звал меня с собой. И вот наконец в прошлом году мы собрались и все вместе с детьми отправились путешествовать на яхте по Адриатике. Это было незабываемо. И теперь я думаю, что уже вряд ли смогу просто валяться на пляже где-то. Хотя и приехать куда-то на пару дней отдохнуть, лежа на морском берегу, — тоже хорошо, но уверен, что основная часть моих путешествий будет связана с яхтой. Мы пробили дорожку и испытали невероятное ощущение свободы, непривязанности ни к чему, каждый день — новые места, купания в отрытом море, красота видов… Кстати, напрасно говорят, что это очень дорогой отдых, по затратам получается практически то же самое, что сидеть в европейском пятизвездочном отеле и проедать деньги в ресторане.
— С возрастом и новыми возможностями ваше отношение к комфорту изменилось?
— Все хотят жить лучше, но престиж — не про меня. У меня есть любимые едальные места, они бывают разные по уровню, есть среди них и совсем дешевые, казалось бы, ничем не примечательные, но мне там нравится. А есть и очень дорогие. Мой сын не понимает, почему я хожу в один ресторан, а мне там уютно, сложился свой круг общения. И так в последнее время стало тяжеловато, потому что узнают на улице, а хочется какой-то конфиденциальности. Поэтому приходится выбирать места, в которых тебя уже знают и не будут приставать, постоянно фотографироваться просто невозможно. (Смеется.)
— А после какого проекта узнаваемость пошла?
— Не знаю. Просто со временем так произошло. Никогда не отслеживал этого, и никакого бума у меня не было.
— То есть количество перешло в качество…
— Можно и так сказать. Но до сих пор практически никто не знает мою фамилию. «Ой, а как вас зовут? Мы вас так любим, так любим». (Смеется.) Но я к этому отношусь совершенно спокойно. Автографы почти не берут, в основном просят сделать совместное фото. Если люди этого хотят, не понимаю, зачем отказывать. Ну, такая профессия, ничего не сделаешь. Кто-то просто здоровается, кто-то улыбается. Но у меня нет такого узнавания, как у наших топовых артистов.
— Общественным транспортом давно пользовались?
— Почему же? Иногда я езжу в фитнес-центр поплавать в бассейне, и если в Москве страшные пробки и такси вызвать нельзя, спускаюсь в метро. Правда, это бывает редко. Когда я захожу туда, практически ничего не замечаю, для меня метро — это самый быстрый маршрут из точки А в точку Б. Один раз, помню, шел по длинному переходу на «Площади Революции», и стоял человек, который играл на пиле. Это меня поразило, я подумал: «О! Как в прежние времена». Ничего не меняется, потому что я помню, как в детстве в переходах кто-то пел, кто-то играл. Метро едет, спустился и за пятьдесят рублей добрался куда угодно без проблем. А негатив есть везде, в пробку попадаешь на дороге, все вокруг тоже нервничают, сигналят, вот тебе и машина, собственное пространство. Можно пешком пойти, нарваться на какую-нибудь неприятную компанию. Так что все зависит от настроя. Зачем портить себе настроение, чтобы проехать двадцать минут? Я этим не занимаюсь.
— Как-то Юрий Мороз сказал, что вами водила рука судьбы, поскольку именно после сломанного и неисправленного носа у вас все, по сути, и началось в кино…
— Не знаю. Может быть, кому-то со стороны виднее, что и почему у меня происходило, но у меня такое чувство, что я пробился в основном лбом. Всю жизнь, сколько себя помню, трудился либо в театре, либо в кино. Да, у меня были знаковые встречи, как с Кириллом Серебренниковым, с братьями Пресняковыми, с Андреем Прошкиным — я выходил на другой уровень. Судьба ли это? Наверное.
— А кто ваши друзья, и много ли их?
— Настоящих друзей не бывает много. У меня есть один главный друг, еще с детства, и нам хорошо вдвоем. Он живет в Екатеринбурге. На долгое время мы друг у друга пропали из виду, а потом списались по Интернету и опять встретились уже взрослыми. Будто и не расставались вовсе. Еще есть друзья по театру, с которыми я давно работаю. Если двенадцать лет играть один и тот же спектакль, как было с «Фигаро», невозможно не дружить. Мы начинали с Евгением Витальевичем Мироновым, когда у него и театра еще не было. Двенадцать лет работы — это целый отрезок жизни, который мы прошли вместе. С Театром Наций меня вообще связывает очень много. Он стал для меня домом.
— Часто говорят, что женской дружбы не существует в отличие от мужской. Для вас важнее общие интересы, взгляды или душевный контакт?
— Не знаю, в чем заключается мужская дружба, я вообще не понимаю определения этого слова. Но мой друг — очень близкий мне человек, я делюсь с ним всем. Каждый из нас радуется победе другого и, наоборот, печалится проигрышу.
— Как вы воспринимаете проигрыши, поражения?
— В детстве я был спортсменом, и мне было все равно. Но в основном я выигрывал. Раз шесть, еще ребенком, каждый год становился чемпионом Москвы в единоборствах. Поэтому почти всегда чувствовал себя победителем. Но это касается спорта, а в жизни все по-другому. Были разные проекты, в том числе те, что не получались. Но я с самого начала карьеры к этому очень философски отношусь, главное — идти дальше и работать.
— Девушки любят победителей.
— Не знаю насчет девушек. В наши годы было по-другому в этом вопросе, поэтому у меня все как-то мимо проходило. (Смеется.) Я тогда в основном спортом был поглощен, меня амурные приключения и не очень волновали.
— Вашим сыновьям четырнадцать и двадцать лет. Вы бы предпочли в каком времени расти: в их или в вашем?
— Мне нравилось в моем времени, хотя у нас компьютеров не было, мы играли в осязаемые игры — в мяч или бросали палками по банкам. А сейчас стреляют в виртуальной реальности, детей от телефона не оторвешь. И взрослых — тоже. Раньше, чтобы пообщаться с человеком, особенно если не было домашнего телефона, надо было встать, пойти на улицу, взять две копейки, найти работающий телефон-автомат, позвонить по нему и договориться о встрече.
— От всего этого и волнений было больше, и обязательности…
— Ну да. (Смеется.) Я читал первый раз про видеотелефон в «Голове профессора Доуэля», это была фантастика, а сейчас мы гаджетами совершенно спокойно пользуемся. Кстати, поначалу, когда появились мобильные телефоны и видеозвонки, мне казалось это чем-то нереальным.
— Сыновья не выбрали вашу профессию?
— Старший в Высшей школе экономики изучает финансы, а младший учится в школе в Обнинске и занимается в театральном кружке. Он посещает чтецкие конкурсы и собирается стать режиссером или артистом. Пока не решил, впереди еще четыре года школы.
— А вы бы хотели, чтобы он пошел по вашим стопам?
— Я про это не думаю. Старший сразу выбрал деятельность в сфере финансов. А младшему четырнадцать, все еще может поменяться.
— Он смотрит ваши работы?
— Нет, ему в школе одноклассники рассказывают, что видели в каком-то фильме. И я часто снимаюсь в таких картинах, что детям особо не покажешь. Но повзрослеет — посмотрит. А старший почти на всех моих спектаклях был, ходит ко мне в театр с девушкой. Один из его любимых фильмов — «Переводчик». «Изображая жертву» он смотрел, когда уже постарше стал, и «Ледокол». И в основном он меня критикует. Тоже увлекается кино и говорит, что пока я не дотягиваю до какой-то планки. (Смеется.)
— Вы не обижаетесь?
— Нет, почему я должен обижаться? Даже с любопытством это слушаю.
— А какие у вас отношения со своей внешностью? Многие ваши коллеги очень трепетно к себе в этом плане относятся.
— Я собой удовлетворен. Занимаюсь спортом. Когда немножко прибавляю в весе, иду в зал, но это в порядке вещей. Как-то специально я не слежу за собой. Не хожу ни на массажики, ни на уколы, мне некогда этим заниматься. Да и кому нравятся уколы? Кто-то, конечно, что-то делает, но все зависит от характера человека, а не от профессии. Разве маникюр — прерогатива только артистов? И ботокс, наверное, не только актрисы себе вкалывают. Это не привилегия артистов — украшать себя, а определенно устроенных мужчин и женщин.
— Кстати, о женщинах. Вы женились сразу после армии?
— Я три раза был женат, два из них официально. И каждый раз по любви. Но мы уже лет шесть в разводе.
— То есть вы сейчас свободны, завидный жених?
— Совершенно верно. (Улыбается.)
— Вы самостоятельно хорошо существуете?
— Я умею жить один. И приготовить себе еду могу. Но у меня в этом смысле все хорошо, просто не считаю, что моя личная жизнь должна быть известна всем. И с детьми у меня прекрасные отношения, мы дружим и даже живем вместе. Просто старший — в Москве, а младший — в Обнинске.
— Как считаете, ваш характер поменялся с возрастом?
— Наверное, я стал более толерантным ко всему, научился обходить какие-то углы. Но зачем людям знать, поменялся я или нет? У артиста надо брать интервью после фильма, где он расскажет, как там работал. Я не хочу делиться с публикой тем, как я живу. Мне хочется быть закрытым. И, по-моему, у меня это неплохо получается.
