Историк, политолог, а с недавних пор еще и телеведущий Глеб Павловский — достаточно закрытая персона. С глубоким знанием предмета он рассуждает о политике, однако не спешит рассказывать о самом себе. Его жизнь похожа на приключенческий политический боевик: институт, антисоветская деятельность, суд, ссылка, возвращение, участие в создании многочисленных СМИ, кабинет с видом на Кремль… «МК-Бульвар» попытался взглянуть на жизнь Глеба Павловского с другой стороны.

— Глеб Олегович, вы себя ощущаете исторической личностью?

— Да, разумеется. Еще со школы.

— Почему со школы?

 — Потому что нас так и учили жить, в Советском Союзе. Еще ребенком играешь в развалинах Великой Отечественной, на уцелевших стенах хорошо видны следы пуль еще от Гражданской, вот так и узнаешь, что люди должны драться за нечто важное. И побеждать, черт подери! Тогда исторические романы просматриваешь как руководство к действию. Я жил в стране живой истории и верил, что увижу самый интересный ее момент. Школьные учебники это подтверждали. Собственно, так все и вышло.

— Увидеть момент истории — не значит вершить ее самому.

— Это ошибка. Это в редкие времена благополучия можно расслабиться и быть никем. Но когда выпало жить во времена перемен и ты не влез в них по локоть — ты просто фарш.

— Поэтому на третьем курсе одесского института у вас и зародились подрывные идеи разрушить Советский Союз?

— Не разрушить, а исполнить. Моя страна, Советский Союз, даже официально был «государством-революцией». Он требовал изменить к лучшему общество и целый мир. Почему было не принять это всерьез? Я принял это всерьез и влез в драку.

— Почему вы решили поступать именно на исторический факультет?

— Я тогда был революционером, а для революционера история — главная наука. Вторая — экономика. До экономики я, впрочем, не доучился.

— Глеб Олегович, а в какие игры вы играли в детстве?

— Я жил на юге, а там играли во все подвижные игры — лапта, жмурки, в войну играли еще. Победа была совсем недавно, Одесса стояла в руинах, что с точки зрения ребенка превосходно. Ребенки же не любят упорядоченную жизнь. Они обожают переезды, революции, капремонт. Но я рано научился читать, и мне открылись новые игры.

— Читать научились сами?

— Что вы, я лентяй. Читать меня заставляли мама с бабушкой. И я счастлив, что они меня заставляли. Сажали с книжкой на кухне и требовали читать вслух. Поначалу я это дело ненавидел, но быстро втянулся.

— Я читала, что ваш папа был инженером-строителем, а кем была мама?

— Мама была гидрометеоролог. Это теперь может казаться редкой профессией. А тогда это была женская должность.

— Какие книжки вы начинали читать, чтобы уже в школе почувствовать себя революционером?

— Детские, обычный набор. От Сергея Михалкова: «Однажды днем с сестрой моей мы вышли со двора. „Я поведу тебя в музей“, — сказала мне сестра…» Это про музей Ленина. Потом, через Андерсена и Чуковского — к Аркадию Гайдару, Дюма и Ефремову. Я начал читать фантастику с 50-х годов, когда она только появилась в Союзе — Лем, Стругацкие, Брэдбери, — и с ней рос. А от фантастики легко подсел на Достоевского. Я тогда читал все подряд, и думаю, что это абсолютно нормально. После начал как-то планировать свое чтение, чтобы не проспать всю свою жизнь. А так до конца школы я был лентяй лентяем. Я вообще по натуре лентяй стопроцентный.

—Для лентяя у вас хороший кабинет, с видом на Кремль.

— Ну это мне за старые грехи досталось.

—Наказание?

— Безусловно. Наломал — приходится ремонтировать. (Смеется.) Если бы мне история не мешала, я бы так всю жизнь лежал, мечтал, читал книжки.

— Вы как-то говорили, что однажды услышали голос Бога: «Давай, вставай, скотина, что ты валяешься на диване?»

— Положим, тогда я не знал, что это за голос. Но действительно, в конце школы что-то согнало меня пинками с дивана, заставило самообразовываться, шевелиться, и вот уже сорок лет я страшно подвижен. (Смеется.) Но так же веселее. Раз уж большинство людей предпочитает жить предсказуемо, кто-то вправе пуститься в рискованные приключения. Почему бы не я?

— И приключения не заставили себя ждать.

— Да, в Советском Союзе искать себе приключений на голову было недолго. Только начни, и они тут как тут. В итоге я прожил несколько жизней, совершенно разных. И каждая была законченной. Обычно я не выбирал их. Меня выбивало из прежней колеи и забрасывало на другую орбиту. Что-то кончалось — то ссылка, то ученичество, то революция, и начиналась другая жизнь.

— Когда стало известно, что вы будете вести программу «Реальная политика», у многих возник вопрос: а зачем это вам? При вашем положении быть телеведущим — не тот уровень.

— Думаю, что исходный импульс — это прикол. Я люблю обучаться чему-то, чего не умею. В детстве все меня третировали: такой-сякой, неумеха, гвоздя не вобьешь. Жена то же самое говорила. Однажды я бросил работу учителя, купил килограмм гвоздей и стал учиться забивать их с одного удара. В пенек во дворе. Пень стал похож на стального ежика, гвозди гнулись, но я научился. Следующим моим изделием стала плаха для Марии Стюарт в одесском драмтеатре. И после десять лет зарабатывал деньги только руками.

— Маляром, столяром…

— Да, на стройках славно поработал.

— А потом вы начали работать головой.

— Я всегда головой работал, но однажды за это стали платить. Когда я вернулся домой из ссылки, собирался идти работать на завод, а мне, представьте, не разрешали, гнали из столицы. Я написал злое письмо хозяину Москвы Ельцину, и тот вдруг меня прописал. А там началась перестройка, я ушел в журналистику… Думаю, и на телевидении мне интересно учиться вбивать гвозди ударом. Но эмоционально здесь совсем не мое место.

— Программа отнимает много времени?

— Много, потому что она сложновата. Помимо меня еще четыре колонки, три сюжета Паркера, еще моих три…

— А вы принадлежите себе при таком графике — телевидение, политика? Остается время на тихие мирные радости?

— Тихая мирная радость — всех послать да смыться из Москвы — отоспаться.

— Где вы предпочитаете отдыхать?

— Лишь бы не в Москве. А вообще я люблю места, где видна и слышна их история. Кроме того, у меня есть дочь в Париже, она давно живет там со своей матерью. Вот Париж очень люблю.

— Кстати, о вас высказывают разные мнения, но практически все сходятся в одном: вы очень хороший отец. У вас, кажется, пятеро детей?

— Шестеро. Один сын и пять дочерей. А отец я — так себе…

— Давайте перечислим всех, хотя бы по именам.

— Есть сын Сергей, старший, у него уже свой сын. Потом по старшинству идут Настя, та, что француженка. Наталья, Александра, Юлия и Ульяна. Все уже выросли, все большие.

— Со всеми поддерживаете отношения?

— Да, но своеобразные. Так получилось, что 5 марта, как на грех, в день моего рождения, в Москву приезжал с лекциями известный европейский философ Славой Жижек. Я весь день занимался его приездом и просто физически не мог отвечать на звонки. Под вечер получаю эсэмэску от дочери: «Пап, я тебя, конечно, люблю, но ты жопа!» (Смеется.) Пришлось ехать оправдываться. Так что трудно сказать, хороший ли я отец.

— Но, наверное, через три дня после дня рождения вы всех дочерей с 8 Марта поздравили?

— Честно говоря, не получилось из-за работы. Политконсалтинг — это работа без нормированного рабочего дня. Всегда события, требующие реакции, вечно что-то идет не так, не по плану, и надо корректировать рекомендации.

— Насколько большая у вас клиентура?

— Клиентуру в последние годы сильно сужает один клиент — это исполнительная власть.

— Вы с Владимиром Владимировичем Путиным часто чай пьете?

— Владимир Владимирович гоняет чаи в двух форматах: либо с друзьями, круг которых у него сформировался давным-давно. Либо протокольные чаепития с королевами и президентами.

— А ваш круг друзей — это…

— Свой круг я тоже держу далеко от своей работы. Я хотел, чтобы дети были вне политики, так же и с друзьями.

— Вы помогаете создавать имидж другим людям, а есть кто-то, кто следит за вашим имиджем?

— Вот тут мне точно некому помочь, кроме моих противников. Я просто не опровергаю ничего, что они обо мне наговорили. Пресса и Интернет ежедневно набивают чучело Павловского, впервые изготовленное еще советской контрпропагандой. А внутри чучела мне просторно, как в управляемом роботе, — я невидим. Когда вылезаешь наружу, чтобы начать новую жизнь, никто не мешает. Так я прожил несколько политических жизней, каждая из которых была предельно интересна, но не имела ничего общего с предыдущей.

— Расскажете?

— В 70-е левая коммуна в Одессе, после нее правозащитное движение в Москве, подпольный журнал, обыски, допросы и прочая круть. Закончилось арестом и ссылкой. После освобождения в 80-е с новыми друзьями построили движение неформалов, которое дальше развилось в массовое демократическое. Ровно 20 лет тому, в 1987-м, собрали первый легальный съезд «неформалов», куда будущие лидеры думских партий приходили крадучись, опасливо прикрывая лица папочками, и прятались в заднем ряду. Тогда я познакомился с Ельциным и сразу решил, что для демократии это опасный выбор. Еще раз ушел из политики в журналистику. Выпускал журнал «Век ХХ и мир» и познакомился с блестящим журналистом и сильным человеком Владимиром Яковлевым, сыном покойного Егора — редактора «Московских новостей». С Володей мы создали тогда кооперативную информационную службу «Факт», на базе которой вскоре был создан «Коммерсант». Из «Коммерсанта» я ушел в антиельцинскую политику до середины 90-х. С середины 90-х я опять ушел из политики — в консультирование. Политиков у нас и так хватает. Знаете, есть такая русская поговорка, которой меня выучил Андрей Синявский: «Если у тебя есть собака, хозяину можно не гавкать».

— А у вас дома есть собака?

— Нет. Поэтому гавкать иногда все же приходится самому. Вы же видите передачу «Реальная политика». Один добрый человек — Максим Соколов — за нее назвал меня Полканом.

— Глеб Олегович, а чем вы будете заниматься лет через десять?

— Российская статистика смертности обещала избавить меня от нужды париться по этому поводу! А вообще так далеко я не загадываю, жизнь слишком интересна. Я вообще ничего не задумываю дальше лета 2008 года. Но что касается планов на лето 2008 года, я уже откладываю книги, которые давно хочу почитать. И еще хотелось бы выучиться танцевать и водить автомобиль. У меня никогда не хватало на это времени. Так что все очень скромно, без приключений.

— Мне кажется, если о вашей жизни снять фильм, получится интереснее, чем про Джеймса Бонда.

— Со сценами из Линча и Тарантино. Но там будет маловато убийств, а это уже большой дефект для хорошего фильма.

— Но были погони, прыжки со второго этажа зала суда…

— Прыжки, погони, запрещенные демонстрации и вечный коктейль из адреналина с тестостероном. Но позавидовать надо тем, кто не выпутался из переделок, не вернулся живым и не видит последствий. Я-то как раз последствиями озабочен. Прибираю за революциями, склеиваю горшки, перебитые нашими д’артаньянами. Знаете, в цирке есть такие клоуны, которые какие-то штуки выкидывают, показывают фокусы, бесконечные ленты вытаскивают из ширинки. А бывают грустные клоуны, которые вечно пытаются что-нибудь сделать правильно, а у них не выходит. И всем смешно. Так вот я как раз грустный клоун.