Белая кость
Он возмутительно аристократичен. В разговоре с ним ощущаешь какую-то неловкость. Как будто общаешься с бароном или маркизом. Взгляд чуть свысока, речь плавна и медлительна, весь из «чуть», «слегка» и «позвольте». Задаешься вопросом: имидж это или состояние души?
Сейчас Игорь Борисович Дмитриев сидит передо мной. На лице его легкая задумчивость с оттенком усталости. Мы разговариваем о кино, о театре, о жизни. Он настолько загадочен, что постоянно хочется задавать ему вопросы, чтобы удостовериться в своих догадках. Или разочароватьсяѕКОРЕННОЙ ПЕТЕРБУРЖЕЦ?— Мои предки и со стороны мамы, и со стороны папы жили в Петербурге во многих поколениях. Дед мой служил врачом в царской армии. После революции переквалифицировался в спортивного врача. Работал на стадионе «Динамо». Поэтому все мое детство было связано со стадионом. Я проводил там очень много времени: учился играть в теннис, дружил со спортсменами. Там было уютно, как за городом, — не надо было ехать на дачу.ПОТОМСТВЕННЫЙ АРТИСТ?— Моя мама — балетная актриса. Она танцевала и в Петербурге, и в Свердловске. Потом поступила на педагогическое отделение училища им. Вагановой в Петрограде, стала балетным педагогом. Отец не принимал участия в моем воспитании. Мне был всего год, когда мама рассталась с ним. Никакого влияния он на меня не оказывал, интереса ко мне не проявлял… Он был спортсменом, яхтсменом, директором яхт-клуба в Петербурге, многократным чемпионом разных первенств… После войны мы встретились с ним довольно холодно… Но о нем всегда очень хорошо говорили его друзья. Для очень многих людей науки любимый вид спорта летом — яхты, зимой — буера. Многие ученые были знакомы с отцом. И они с восторгом рассказывали мне о его удивительной общительности, компанейности, но эти качества никак не касались меня.
Я воспитывался в основном матерью. Мамы уже нет… Мы были удивительно близки по духу, по профессии, по общим принципам культуры… Такого единения и такой любви я больше никогда не встречал. Она была легка на подъем. Любила ходить на премьеры в Дом кино, в театры… Моя жена иногда отнекивалась: «Ой, мне надо одеваться». А мама тут как тут, всегда готова.
Она не была против моего выбора профессии актера. Нет. Она понимала, что это неизбежно. И уже в эвакуации, учась в 8—9-м классах, я выступал с группой учеников под Пермью — то в клубе, то в госпиталях перед ранеными. Потом была театральная студия, куда я поступил, бросив школу в 9-м классе.МХАТОВСКИЙ ПТЕНЕЦ?— Да, потом я поехал в Москву, поступил в Школу-студию МХАТ. Учился у Павла Массальского. И, к счастью, я застал еще цвет МХАТа. Я видел на сцене и Москвина, и Качалова, и Книппер-Чехову… У нас была поразительная возможность ежедневно после уроков и репетиций идти вечером в театр и видеть корифеев… Это было хорошей школой. Потому что общая культура мхатовских актеров этого ранга сильно влияла на студийцев. И не только в профессии, в творчестве, но и в широком смысле, в жизни. Я думаю, что вся моя жизнь в театре явилась продолжением этой школы…УЧЕНИК ГЕРАСИМОВА?— Если говорить о кино — то да, там школа Сергея Герасимова. Два года я провел на съемках «Тихого Дона». Картина делалась подробно, тщательно — так, как умел только Герасимов… Сегодняшние актеры не понимают, как можно было так работать. Не случайно Герасимов был профессором во ВГИКе. У него училось несколько поколений актеров, начиная с Бондарчука, Тихонова, Мордюковой… Он практиковал просмотр отснятого материала совместно с актерами — после съемок, вечером, в одиннадцать часов. Сейчас режиссер с оператором делают это тайно. Им и в голову не приходит пригласить актеров и посоветоваться. Герасимов, наоборот, тут же объяснял актерам, почему он берет этот дубль, а не тот. Разбирал работу. Это был просто урок в присутствии артистов.
Он говорил о тех тенденциях, которые ему нужно развить в роли. Это был человек высочайшей культуры, образования во всех областях — истории, музыке, театре, живописи. Он был великий режиссер.
Я снимался и у другого крупного режиссера, Сергея Михайловича Козинцева, в «Гамлете» я играл Розенкранца. И видел его опыт, его эрудицию, его культуру, его знания… Но между ним и артистом была просто стеклянная стена. В нем не было той потребности педагогического воспитания артистов, как у Герасимова. Он был умен, образован, талантлив, но контакта не было. Вольтовой дуги не было. У него не было потребности с нами общаться, нас выращивать. А Герасимов вообще замечательно общался… Он всех своих учеников впоследствии звал показывать работы — и режиссеры, и актеры из разных студий привозили ему свежий материал, показывали отснятое.РЕКОРДСМЕН ПО КОЛИЧЕСТВУ КИНОРОЛЕЙ?— И все-таки я по своей природе театральный актер. Хотя кино люблю. Люблю сниматься. Люблю либо талантливых режиссеров, либо тех, кто дает мне интересную роль. Иногда режиссер на съемочной площадке преисполнен амбиций, которые мешают ему довериться профессиональному и опытному артисту. Но вообще-то я всегда играю что хочу и делаю вид, что все это придумал режиссер.«АРИСТОКРАТ ДУХА»?— Аристократизм духа, в общем, довольно условное, с моей точки зрения, понятие. В него входит происхождение, воспитание определенным кругом, средой, семьей.
Мой дед ходил со мной гулять. У него была шуба с бобровым воротником, а вместо подкладки торчал рыжий мех с желтыми хвостиками. Он ходил с тростью, встречал дворника-татарина в нашем дворе, торжественно здоровался с ним за руку, спрашивал про его детей.
А сегодня знаменитый Карнеги в своей книге о том, как наладить отношения и продвинуться в карьере, пишет, как он советовал известному фабриканту выучить все имена своих рабочих, имена их жен и детей. Он советует, приходя в цех, здороваться с рабочим так: «Добрый день, Жан. Как Сильвия? Как Эволи и Томас?» И работоспособность сразу подпрыгнула, и доходы этого господина сразу выросли.
Мой дед делал это не из корыстных побуждений, а по душевному порыву. Просто здоровался с дворником, и считалось, что это в порядке вещей. Вы можете представить себе кого-нибудь из новых русских, которые здороваются за руку с дворником? Они своим помощникам, наверное, руки не подают…
Поэтому мне трудно сформулировать это понятие — аристократизм духа. Конечно, наследственность, родословная важны, законы генетики никто не отменял. Но сюда входит и элементарная порядочность. Понимание того, что «так нельзя, неудобно, неприлично».
Например, главное качество, которым можно было бы охарактеризовать поступки моей матери, — это деликатность. Черта, которая, по-моему, сейчас совершенно вышла из употребления. Но это великое понятие. Это уважение к человеку. Я заметил, что в Европе — в частности, в Италии и Испании — да и в Америке люди стараются не мешать друг другу. Не сесть рядом, не задевать, проходя мимо. Человек в обществе, в общении с другими людьми не должен забывать, что он не один. А у нас люди полны собой. И очень мало думают о том, помешали ли они незнакомому человеку на улице, в магазине…ЧЕЛОВЕК ХIХ ВЕКА?— Нет, я человек своего времени. Я не обольщаюсь… Другое дело, что я никогда не был очень активным пионером и комсомольцем. Хотя и занимал руководящие комсомольские должности…
По молодости я попадал в эту мясорубку. Но, будучи уже достаточно зрелым человеком, я столкнулся в одной из первых поездок за рубеж (вместе с женой мы оказались в Югославии) от ЦК комсомола с неприглядной действительностью. До сих пор не понимаю, почему я там оказался. Наверное, им нужен был артист. И там я увидел стиль жизни, мысли, поведения этих комсомольских вожаков, которые диктовали моральные нормы руководимой ими массе. А кем были сами… Потом я несколько раз оказывался в кабинетах Смольного с какими-то просьбами. Я встречал там такой холод и такое пренебрежение, что сказал себе — больше никогда ни ногой.АРТИСТ, КОТОРЫЙ В РОССИИ БОЛЬШЕ, ЧЕМ АРТИСТ?— Есть хорошие артисты. Есть гениальные. Но есть такие, которые являются колоколом своего времени, своего поколения. Смоктуновский был замечательным актером, но не был властителем дум и сердец. Колоколом своего поколения я скорее назову Олега Даля. Или Высоцкого. Это особая грань актерского таланта. В свое время в Петербурге в среде шестидесятников Сережа Юрский был властителем дум студенчества.
Сейчас не могу назвать таких. Хороших артистов, умелых профессионалов — много. Но чтобы в них чувствовалось что-то за гранью добра и зла, что-то свыше — нет.
Я снимался и со Смоктуновским, и с Далем и не стыжусь сказать, что я учился у обоих во время съемок — они были выдающиеся артисты. И между прочим, где-то внутренне похожие. Хотя страдания от системы, в которой они жили, у Даля явно превалировали. Иннокентий был не то что баловень судьбы… но он был очень удачлив, любим во второй половине своей жизни. Более благополучен, чем Даль.
Посмотрите, сейчас эстрадные звезды, как они себя называют, девицы, выпускающие диски и альбомы, спев две-три песенки под чужие фонограммы, очень любят говорить: «МОЕ ТВОРЧЕСТВО». Я 55 лет выхожу на сцену и стою перед объективом кинокамеры и никогда, ни в одном интервью, которых я дал сотни в своей жизни, не мог сказать: «МОЕ ТВОРЧЕСТВО». У меня язык не складывается произнести такие слова. Скажете, что это эстрада… Но ведь Александр Николаевич Вертинский, Марк Бернес, Изабелла Юрьева, Клавдия Шульженко, Райкин, Миронова — тоже была эстрада. Но — высочайшего класса. Вы можете поставить кого-нибудь сейчас с ними на одну ступень?ОПТИМИСТ ПО ЖИЗНИ?— Я подвержен депрессиям, панике и неуверенности и не лишен комплексов при всем видимом внешнем впечатлении благополучия, которое я произвожу
Вспоминаю шутливую байку. «Как обманчива внешность», — сказал еж, слезая с половой щетки.
Вот так я могу сказать людям, которые думают, что я беспечный удачливый человек… Но не буду радовать врагов своим пессимизмом, а друзей огорчать. Нет! Во мне живет постоянная благодарность маме и Господу Богу, что я такой, какой я есть, и что моя жизнь так сложилась, как она сложилась. То, что мне дано, я воспринимаю как дар судьбы. Но это еще не значит, что я этим бравирую, кичусь, ставлю это все только себе в заслугу и не испытываю при всем этом отчасти мучений, творческих стеснений, неудобств… Как и каждый человек.ПЕЧАЛЬНЫЙ БЛАГОДЕТЕЛЬ?— Не могу назвать конкретного разочарования… Но когда я сталкиваюсь с предательством, обманом, недомыслием — тогда я очень сильно печалюсь. И точно так же, как я радуюсь успеху и удаче другого человека, я ловлю себя на том, что с годами стал более раним чужой человеческой болью. Что она в меня проникает как-то…
«Да не думай ты ни о ком, живи как складывается, спокойно», — говорят мне мои друзья. А у меня это не выходит. Поэтому мне все время звонят какие-то люди. Меня останавливают на улице с просьбами написать письмо, устроить в больницу, вызволить из тюрьмы. Вот я иду с кем-нибудь по улице — именно ко мне подойдут, попросят денег. Или звонят по телефону с немыслимыми идеями — и мне всегда трудно отказаться, это такая мука для меня. Я себе на шею назначаю свидания. Обещаю что-то попробовать — и погрязаю в этих делах.
Теперь, когда я стал значительно старше, я через усилие, через «не могу» вынужден отказаться от этой благотворительности. Потому что меня хватает только на себя. Я стал умнее и охлаждаю сердце умом, берегу энергию для своих ролей, своих планов, своих театров. Но тем не менее это продолжается.СЕНТИМЕНТАЛЬНЫЙ ДЕД?— Самая большая радость в жизни для меня сейчас — это счастье детей и счастье внуков. Они живут в Америке, и представляете, что я пережил 11 сентября, когда на анапском «Киношоке» узнал о трагедии. Самая большая радость для меня — семейная. Самым большим счастьем была для меня моя мать, сегодня — благополучие моих детей и внуков. Потом уже идет профессия.НЕСЕКРЕТНЫЕ МАТЕРИАЛЫ
ИГОРЬ ДМИТРИЕВНародный артист РСФСР. Родился 29 мая 1927 года в Ленинграде. В 1948 году окончил Школу-студию МХАТ. В 1949—1967 гг. — актер Ленинградского драматического театра им.
