Архив

Ваш смокинг, муж!

«Помню, мама сказала, что большая чаинка — это весточка от папы с фронта…»

«Родительский дом — начало начал, ты в жизни моей надежный причал…» Помните?
Как говорится, слов из песни не выкинешь.
Вот только самому Льву Лещенко сложно говорить о родительском доме лишь в превосходной степени. Тут все гораздо сложнее. Тут жизнь. В начале которой будущий певец остался без матери. А сейчас сожалеет, что собственный родительский дом он так и не создал.

31 августа 2007 23:18
1214
0

«Родительский дом — начало начал, ты в жизни моей надежный причал…» Помните?
Как говорится, слов из песни не выкинешь.

Вот только самому Льву Лещенко сложно говорить о родительском доме лишь в превосходной степени. Тут все гораздо сложнее. Тут жизнь. В начале которой будущий певец остался без матери. А сейчас сожалеет, что собственный родительский дом он так и не создал.

— Лев Валерьянович, что для вас значит понятие «родительский дом»?

— Я думаю, это место, куда можно прийти и чувствовать себя уверенно, спокойно, надежно. Но дело в том, что мой родительский дом — это дом прошлого. У меня уже нет родителей, о них остались только воспоминания. И в воспоминаниях этих родительский дом — это близкие люди, это школа, это двор в Сокольниках, где мы жили в небольшом деревянном домике. Это тепло и доброта людей, что жили по соседству. И относились к каждому ребенку как к своему — когда нет матери или отца, можно было запросто зайти в любую квартиру и тебя там посадят за стол, накормят… Это все так. Но ведь было еще и другое. У меня мама умерла очень рано, и я жил с приемной матерью…

— Когда умерла мама, вам был всего год и восемь месяцев. Вы ее помните?

— Только по рассказам: она была очень теплым человеком, любила нас… Единственное, что помню отчетливо: мы сидели, пили чай. В стакан попали чаинки. Много чаинок. Я спрашиваю у мамы: а что это такое? Она сказала, что большая чаинка — это весточка от папы — он был тогда на фронте. А маленькие чаинки — это те подарки, которые нам папа привезет… Это были страшные годы, к Москве подходили немцы. Стояла осень: жуткая, промозглая. И когда мама умерла, ее невозможно было даже по-настоящему похоронить…


«Я сильно переживал, что новая мама уж очень полная»

— Мама умерла, папа на фронте. С кем же вы остались?

— Тут же, как это случилось, из Рязани приехала моя бабушка. Потом дед — отец отца. Дедушка, правда, очень быстро соскучился по своему дому, не мог жить в Москве, уехал к себе на Украину — в село Низы, это под Сумами, — и взял меня с собой. Там я пробыл год. И только перед самой школой приехал отец и забрал меня в Москву. А потом, в 49-м году, отец женился второй раз. Мне было семь лет, я пошел в первый класс — тогда мне и представили новую маму. По правде говоря, я понимал, что эта мама не настоящая, и поначалу у нас с ней не было никаких отношений. Но она оказалась достаточно внимательным человеком — несмотря на то что у нее родилась девочка, моя сводная сестра, достаточно хорошо ко мне относилась.

— Впоследствии вы стали называть ее мамой?

— Да, конечно, почти сразу. Единственное, помню, я сильно переживал, что она уж очень полная. Потом оказалось, что в то время она была на сносях. И через какое-то время появилась моя младшая сестренка.

— Сестру к отцу не ревновали?

— Да нет, как-то с самого начала мы объединились вокруг малышки, всем нравилось ею заниматься. А потом, вы понимаете, тогда нельзя было иначе — жили мы впятером в одной комнате 16-метровой — поэтому и держались все вместе, друг за друга.

— Отец у вас, если не ошибаюсь, военный, кадровый офицер?

— Да, но он служил в спецчастях. Потом в МВД, в НКВД. Затем перешел в погранвойска…

— Воспитывал вас в строгости?

— Да нет, какая там строгость… Хотя уже в четыре года я имел сапоги, пилотку, гимнастерку — шитую-перешитую. И ходил в Богородское, где стоял полк НКВД, как бы служить: то есть утро начинал с проходной, там отдавал честь, потом шел к адъютанту отца — отец у меня был начальником штаба полка…

— Значит, с детства все-таки мечтали о карьере военного?

— Не мечтал никогда. Уже в самом раннем детстве я начал петь. Дед как-то принес скрипку, научил меня романсу одному: он играл на инструменте, и мы пели с ним на два голоса. А когда пошел в школу, первым делом сразу записался в хор. Со второго класса я уже пел в хоре Сокольнического дома пионеров.


«Я был воспитан в военно-дворовых традициях»


— Скажите, у вас были конфликты с родителями?

— Конечно, были. Во-первых, когда мать ругалась на меня, я понимал, что она делает это не с полной уверенностью, — детским умом своим чувствовал, что есть какая-то дельта, какой-то люфтик для того, чтобы настаивать на своем. Родного ведь ребенка можно и по затылку хлопнуть, и по заднице. А у нас все-таки были очень деликатные отношения, чем в общем-то я и пользовался. А с отцом… Да нет, с отцом конфликтов, пожалуй, не было. Я все-таки был воспитан в военно-дворовых традициях и был, так сказать, законопослушным мальчиком. Конечно, и хулиганил, и по пожарным лестницам лазил, и курить начал в третьем классе. И даже водку впервые попробовал тогда же. В Сокольниках собрались, помню, нас было человек девять ребят, купили четвертинку, зашли за железнодорожный вагон — и каждый из горла сделал по глотку. Все были в стельку, конечно.


«Отец говорил жестко: это спел хорошо, это — плохо»

— У вас был так называемый трудный возраст? Никогда не убегали из дома?

— Нет, никуда я не убегал. Я занимался спортом — не до того было. А в пятом классе мы переехали на Войковскую, в дом силовых структур, в нашем новом дворе жило очень много спортсменов «динамовских». Так что с дурной компанией я там связаться не мог. Да и отец военный был, за мной присматривали.

— Отец гордился вашими успехами на эстраде?

— Конечно, гордился. Хотя, когда я поступал в ГИТИС и два раза не поступил, он сказал мне: ну что ты дурью мучаешься, иди в нормальный вуз. Я собирался уже в геолого-разведочный, была такая романтическая затея: все хотели куда-то ехать, начинать новую жизнь, класс моей сестры, например, сразу после окончания школы целиком уехал в Норильск — строить металлургический завод. Но когда пришло время сдавать экзамены в геолого-разведочном, я опять поперся в ГИТИС. И опять не поступил…

— Отцу какие ваши песни нравились?

— Да, знаете, он не говорил — у нас не приняты были такие сюсюканья. Он говорил так: это спел хорошо, это — плохо, то есть особо не влезал в мое творчество. Но, конечно, ему нравились и «День победы», и «Соловьиная роща», и «Притяжение земли»…

— А «Родительский дом»?

— Ну, конечно.

— С вашей приемной матерью, Мариной Михайловной, впоследствии как сложились отношения?

— Неплохо. Когда я пришел из армии, она уже считала меня своим сыном, гордилась мной. Но она, к сожалению, рано ушла из жизни — в 56 лет, совсем молодой еще женщиной. Отец пережил ее на 20 лет. Хотя сам на 20 лет был старше…


«Два артиста в одной семье — это чревато»

— Вы дважды женились. Можно сказать, что первый брак оказался с браком?

— Наверное. Все-таки два артиста в одной семье — это всегда чревато. Моя первая жена работала у Утесова в джаз-оркестре, много ездила на гастроли, дома практически не была. Я тоже постоянно мотался с концертами. Некое соперничество началось, даже зависть какая-то: у одного получается, у другого нет. Возникали и моменты ревности: и к творчеству, и не только… А как-то раз я поехал на курорт, в Сочи — любимый город, и встретил там свою вторую любовь. А потом просто не пришел домой…

— Первая жена, как думаете, не таит на вас обиду?

— Наверное, таит. У нее, я думаю, комплекс этот на всю жизнь. Я пытался найти с ней какой-то контакт, наладить отношения: и в плане творчества, и материально помочь. Но она, к сожалению, человек жестких принципов, очень консервативна.

— Она сейчас чем занимается?

— Думаю, что ничем. Она была очень неплохой певицей, а сейчас, наверное, на пенсии.


«Когда в магазинах ничего не было, жена сама мне смокинг сшила»

— Главное достоинство вашей жены Ирины — в чем оно, на ваш взгляд?

— Она верный и преданный человек. Очень талантливый: что бы ни делала — все получается. Ландшафтным дизайном сейчас занялась, у нее там сорок с лишним видов растений — знает, как посадить каждый кустик. Знает, как приготовить, знает, как шить. Вплоть до того, что когда была перестройка и в магазинах ничего не было, сама мне смокинг сшила.

— Ну, а почему с общественностью ее не знакомите? Нелли Кобзон мы знаем, жену Винокура — тоже…

— Не знаю, это свойство характера, наверное. Я тащу ее везде, на все светские вечеринки — просто Ира человек другого темперамента. Кому надо, ее и так все знают. У меня случай был: Ира меня послала на рынок за раками, сказала: подойдешь к женщине, ее зовут Вера, она тебе даст хороших раков. Пришел на рынок, там стояли женщины-продавщицы, спрашиваю: где мне найти Веру? Тогда они повернулись и дружно хором закричали: «Вера, иди сюда, Ирин муж пришел».

— Последний вопрос. Не жалеете, что самому родительский дом создать так и не удалось?

— Да нет, у нас с Ириной теплые отношения, очень много близких родных людей, нам хватает внимания. У нас очень дружная семья, мы понимаем друг друга с полуслова. И тему эту стараемся как-то не затрагивать. Жизнь есть жизнь. Так сложилось…

Подписывайтесь на наш канал в Яндекс.Дзен