Любовь красивая, нежная, незаконная и роковая, она донесена до потомков в письмах российского самодержица и выпускницы Смольного института. Относительно недавно документы второй, морганатической жены императора Александра II светлейшей княгини Екатерины Михайловны Юрьевской были доставлены из Лондона в Государственный архив России. Более 3,5 тысяч писем императора к своей возлюбленной и около 700 ее писем Александру, дневники и воспоминания княгини, которые она начала писать незадолго до смерти и всего восемь фотографий, все это уместилось в два вместительных чемодана. Письма, написанные на специальной писчей бумаге, кропотливо разбирали не один месяц. Работу осложнял на редкость плохой почерк Екатерины Михайловны. Специалисты порой приходили в отчаяние: столь неразборчиво писала возлюбленная императора. Почерк выпускницы Смольного крупный, но порой написанное скорее напоминает каракули, чем буквы. Письма самого императора, напротив, никаких проблем с переводом не вызывали. Они написаны мелким, но неизменно четким почерком, его французский очень хорош. Письма попали к Россию в приличном состоянии — они не потребовали реставрации, их разобрали и разложили в индивидуальные папки.
С разрешения сотрудников архива удалось просмотреть первые расшифрованные документы из личного архива княгини Юрьевской — письма и отрывки из дневников, неповторимые Валентинки, блестящие по стилю, глубокие смыслу, свидетельства великой и преступной страсти императора-освободителя.
«Чем больше я взрослела, тем больше я его боготворила»
Княжну Екатерину Долгорукову император помнил еще с 1857 года, когда
десятилетней девочкой, представясь Александру, она важно назвала себя Екатериной Михайловной (ее семья принадлежала к древнейшему княжескому роду, имея в числе предков основателя Москвы князя Юрия Долгорукого). Через семь лет красота тогда уже выпускницы Смольного института расцвела. Александр не оставлял ее своим вниманием на протяжении всего времени обучения в институте. Долгорукова потом вспоминала: «Несмотря на все заботы директрисы, я так никогда не смогла привыкнуть к жизни вне семьи, в окружении чужих мне людей, я стала чаще болеть. Император, узнав о нашем прибытии в Смольный, приехал меня по-отечески навестить; я была так счастлива его видеть, его визиты придавали мне мужества. Когда я была больна, он навещал меня в лазарете. …я обращалась к нему как к ангелу-хранителю, зная, что он не откажет мне в своем покровительстве. Так, однажды, когда пища была особенно плохой, и я страдала от голода, не зная, к кому обратиться, я пожаловалась ему, и с того дня он приказал кормить меня за столом директрисы и подавать мне то, что я пожелаю. Он посылал мне конфеты, и я не могу описать то обожание, которое я испытывала к нему. Наконец мое заточение
кончилось, я покинула институт».
Встреча, превратившая отеческое внимание Александра в его последнюю, долгую любовь, произошла в Летнем саду. Екатерина пишет: «Я вышла из (Смольного — Авт.) института в 64-м году, шестнадцати с половиной лет. И только спустя год, 24 декабря 1865 года, счастливый случай позволил мне встретить императора в Летнем саду. Этот день стал памятным для нас, ибо, без всяких слов и даже непонятно почему, вся жизнь теперь состояла из наших встреч. С этой минуты я приняла решение отказаться от всего, от удовольствий и от света, столь привлекательного для девушек моих лет, и посвятить всю свою жизнь тому, чтобы утешать и составлять счастье Того, которого любила. Мы переехали в Петергоф, и 1 июля я имела счастье вновь его увидеть. Он ехал
верхом, и я никогда не забуду радости, с которой он меня встретил. В тот же день у нас было первое свидание, и мы решились более не скрывать того, что нас переполняло, счастливые возможностью любить друг друга. Я объявила ему, что отказалась от всего, чтобы посвятить себя любви к нему и что не могу более бороться с этим всепоглощающим чувством. Бог свидетель невинности нашего свидания, истинного отдохновения для нас, забывавших весь мир и радовавшихся только своим чувствам, внушенным нам Богом. Как чисты были наши речи в те часы, которые мы провели вместе! Я, совершенно не знавшая жизни, в невинности души, не понимала, что другой мужчина в подобных обстоятельствах мог воспользоваться моей невинностью, а Он вел себя со мной с честностью и благородством человека, любящего и уважающего женщину, видящего в ней священный предмет, с полным забвением какого-либо другого чувства — одна из столь благородных и прекрасных черт! С этого дня мы встречались каждый день, обезумевшие от счастья любить и понимать друг друга во всем. Он поклялся мне перед образом, что предан мне навсегда и что единственная его мечта — жениться на мне, если когда-нибудь он будет свободен; он заставил меня поклясться в том же, что я сделала с радостью. Продолжение и конец моих воспоминаний докажет, что мы сдержали слово, и наша любовь длилась до могилы».
Целый год отношения между девушкой и императором оставались платоническими. Но когда Екатерине исполнилось восемнадцать лет, она окончательно отдала себя Александру, который был старше ее почти на тридцать лет. Впрочем, император, несмотря на возраст, был очень недурен собой. Примерно в это время французский поэт Теофиль Готье так описывал Александра: «Волосы у государя были коротко стрижены и хорошо обрамляли высокий и красивый лоб. Черты лица изумительно правильны и кажутся высеченными скульптором. Голубые глаза особенно выделяются благодаря коричневому тону лица, обветренного во время долгих путешествий. Очертания рта так тонки и определенны, что напоминают греческую скульптуру. Выражение лица величественно-спокойное и мягкое, время от времени украшается милостивой улыбкой».
Их первое любовное свидание произошло ночью в Петергофе, в павильоне
«Бабигон». Как следует из записок фрейлины императрицы Александры Толстой, о новом романе императора вскоре стало известно, но особого значения этому никто не придал. «Я не приняла в расчет, — писала Толстая, — что его преклонный возраст увеличивал опасность, но более всего я не учла того, что девица, на которую он обратил свой взор, была совсем иного пошиба, чем те, кем он увлекался прежде… Хотя все и видели зарождение нового увлечения, но ничуть не обеспокоились, даже самые приближенные к императору лица не предполагали серьезного оборота дела. Напротив, все были весьма далеки от подозрения, что он способен на настоящую любовную интригу; роман, зревший в тайне. Видели лишь происходившее на глазах — прогулки с частыми, как бы случайными встречами, переглядывания в театральных ложах и т. д., и т. п. Говорили, что княжна преследует императора, но никто пока не знал, что они видятся не только на публике, но и в других местах, — между прочим, у ее брата князя Михаила Долгорукого, женатого на итальянке».
Александр же тем временем встречался с Долгоруковой прямо в Зимнем дворце, в бывшем кабинете Николая I, который имел отдельный вход и потайную лестницу, соединявшую его с апартаментами Александра. Вскоре об этом стало известно. За связь с Екатериной двор горячо осуждал и девушку, и самого императора. Старший брат Екатерины поспешил увезти ее в Италию. Впоследствии Екатерина Михайловна вспоминала: «Будучи совсем ребенком, я лишилась предмета своей привязанности».

Император Александр II (1818-1881)

«Хочется, чтобы нам обоим было до безумия сладко»
Они не виделись полгода, но это ничего не изменило в чувствах Александра. 16
мая 1867 года император с двумя сыновьями — Александром и Владимиром — выехал во Францию на Всемирную выставку. В Париже их встречал Наполеон III. Александр поселился в Елисейском дворце, присутствовал на балах и в Опере.
«Как стало известно впоследствии, — писала Александра Толстая, — истинной целью поездки было свидание с княжной Долгоруковой, в то время находившейся в Париже вместе со своей невесткой. Даже граф Шувалов, которого нельзя назвать наивным и который имел в своем распоряжении все возможности для того, чтобы быть более осведомленным, сделал это открытие только задним числом. Положение вскоре сделалось явным, у него наконец открылись глаза на угрозу, которую несла эта связь, и вот каким образом. Он сам мне рассказывал об этом в следующих выражениях: «В первый же день нашего приезда в Париж государь отправился в Opera Comique, но пробыл там недолго, найдя, что спектакль скучен. Мы вернулись вместе
с ним в Елисейский дворец… Между одиннадцатью часами и полуночью император постучал в дверь графа Адлерберга. «Я прогуляюсь пешком, — сказал он, — сопровождать меня не нужно, я обойдусь сам, но прошу, дорогой, дать мне немного денег». — «Сколько нужно?» — «Даже не знаю, может быть, сотню тысяч франков?»
Адлерберг тут же сообщил мне об этом странном случае, и, поскольку в моем распоряжении находились мои собственные агенты (не говоря уже о французской полиции), которые должны были издали следовать за государем, куда бы он ни направлялся, я остался почти спокоен. Мы вернулись в свои комнаты, конечно, позабыв о сне, ожидая с минуты на минуту возвращения императора. Но когда пробило полночь, потом час и два, а он не появлялся, меня охватило беспокойство, я побежал к Адлербергу и застал его тоже встревоженным. Самые страшные предположения промелькнули у нас в душе. Полицейские агенты, которым было поручено вести наблюдение за императором очень деликатно, могли упустить его из виду, а он, плохо зная расположение парижских улиц, легко мог заблудиться и потерять дорогу в Елисейский дворец… Предположение, что он мог быть у кого-то в гостях, даже не пришло нам в голову… Наконец, в три часа ночи он вернулся, даже не догадываясь, что мы бодрствовали в его ожидании. Что же произошло с ним
этой ночью? Выйдя на улицу, император нанял фиакр, нагнулся под фонарем, прочитал какой-то адрес… Пока Адлерберг и я тряслись от страха, император,
наверное, преспокойно пил чай в обществе двух дам. Одна из них была княжна Екатерина Долгорукова, другая — ее невестка. В последующие вечера княжна не раз наносила императору ответные визиты, проникая в Елисейский дворец через калитку на улице Габриэль и авеню Мариньи».
После путешествия в Париж Александр почти открыто начал жить на две семьи. О том, каким сильным чувством пылал самодержец Всея Руси, хорошо видно из писем. Их, аккуратно нумеруя, возлюбленные писали чуть ли не каждый день, а бывало, и по два раза на день — утром и вечером.
Александр II — Екатерине Долгоруковой
№ 48. Понедельник, 6 марта 1867, 11 ч. вечера.
Весь день был так занят, что только теперь могу, наконец, предаться моему
любимому занятию. Но мои мысли ни на миг не отвлекались от моей обожаемой шалуньи, и первое, что я сделал, встав, это со страстью бросился к
очаровательной карточке, полученной вчера вечером. Не могу наглядеться на нее, и мне бы хотелось броситься на моего Ангела, прижать его крепко к моему сердцу и расцеловать его всего и везде. Видишь, как я люблю тебя, моя дорогая, страстно, безумно, и мне кажется, что с момента нашего грустного расставания это чувство только растет во мне с каждым днем. Вот уж точно я тобою только и дышу, и все мысли мои, где бы я ни был и что бы я ни делал, постоянно с тобою и не покидают тебя ни на минуту.
У нас обедало несколько человек, а остаток вечера я провел за работой с перерывом на полчаса на чай и небольшую прогулку на санках при чудном лунном свете, с которой я только что вернулся. Буду теперь читать Евангелие: 21 гл. Деяний Апостолов, помолюсь за тебя и лягу спать, медленно прижимая тебя, мое все, к своему сердцу. — Люблю тебя, душа моя, без памяти и счастлив, что принадлежу тебе навсегда.
№ 227. Воскресенье, 8 сент. 1868, 9 ч. утра.
Отправив мое письмо, я совершил свой туалет, думая при этом, что мне нисколько не было бы стыдно делать это в присутствии моей дорогой, обожаемой женушки и что она, со своей стороны была бы довольна, заставив меня присутствовать при ее туалете. Но только оба эти занятия продолжались бы немного дольше, так как мы не смогли бы не прерывать их время от времени, чтобы восхищаться друг другом и ласкать друг друга, как мы это любим делать. Что же делать? Влюбились, как кошки, и не можем не ласкать друг друга. — Снова появилось солнце и опять прекрасная погода. Мы прогулялись, как вчера, а во время кофе, который мы только что выпили, явился мой кузен из Веймара, который всегда напоминает мне счастливые дни этой весны, когда мы были еще вместе и думали только о счастье встретиться на прогулке и оказаться вечером в нашем милом гнездышке, чтобы, как безумные, наслаждаться там нашими ласками. О Боже мой, дай нам такую возможность
и то же счастье после нашего возвращения, через три недели от нынешнего дня. Ты можешь судить сама о том, что делается с твоим мужем при одной мысли об этом. Все в нем дрожит и просится домой. Ау! Больно! — А хочется, чтобы нам
обоим было до безумия сладко!
8 ч. вечера. Я счастлив, что могу доставить тебе минуту удовольствия, послав
тебе мою карточку, в сущности, очень плохую. Но что от нас, нам все мило и
дорого. Да, мы понимаем все, что с нами и в нас происходит, и нам не нужно
объяснений. Это взаимопонимание — наше сокровище, которым мы, конечно, должны гордиться. Маленькие капризы, которые моя злая и обожаемая шалунья иногда позволяет себе высказать в письме нисколько не сердят меня, а заставляют лишь посмеяться, ибо я знаю мою гадкую шалунью до самого донышка и люблю мою дусю до безумия со всеми ее недостатками, как Бог ее сотворил, и она для меня все-таки милее всех на свете. Ау! Больно! Хочу домой и позабыть все, и только наслаждаться нашими ласками, как мы одни умеем это ценить. Да, надеюсь, что Бог нас не оставит и вознаградит нас однажды за все наши теперешние лишения и мучения. Буду сейчас об этом молить Его, прочитав 3 гл. Посланий к Римлянам, и лягу спать, мысленно с дусей моей, Бобинькой. Обнимаю и целую ее всю.
Екатерина Долгорукова — Александру II
166. Петергоф, четверг, 18 июня 1870, 11 ч. вечера. Помета Александра: Получ. В Варшаве 22 июня.
Ах! Какая скука, просто мочи нет! Увы! Сегодня нет ни писем, ни телеграмм,
что вдвойне меня печалит, ибо ты по собственному опыту понимаешь, какая мука быть без известий от существа, в котором вся твоя жизнь. Все это для меня очень дурно, и я чувствую себя совершенно разбитой и не могла уснуть, вся в мыслях о тебе, мой ангел, жизнь моя, мое все. Да благословит Бог твое прибытие в Варшаву, твое возвращение и наше свидание. Все дрожит во мне от страсти, с которой я хочу увидеть тебя. Люблю и целую тебя всего, дуся мой, моя жизнь, мое все.
Пятница, 19 июня 1870, 11 ч. утра.
Здравствуй, милый ангел, люблю тебя, и это ужасно переполняет всю меня. Мои мысли следуют за тобой в твоей поездке, и я чувствую, как ты вздыхаешь оттого, что ты не со мной. Мы проводили бы время вместе так приятно и веселились бы до того, что страшно было бы. Я очень плохо спала, а дождливая погода меня еще больше раздражает. Целую тебя. Люблю тебя.
Суббота, 29 июня 1870, 10: утра.
Здравствуй, милый ангел, я люблю тебя и счастлива тебя любить. Мне приснился волнующий сон, мне снилось, что мы целуемся. О! Если бы это было наяву! Я могу думать только о счастье увидеть тебя снова и это переполняет меня всю. Люблю тебя.
11 ч. вечера. Мои мысли следуют за тобой в Варшаву. Надеюсь, что ты приехал не очень усталым и будешь мне телеграфировать. Ах! Как меня тянет к тебе и как мне хочется тебя, дуся мой, моя жизнь, мое все. Я чувствую себя привязанной к тебе и влюбленной в тебя, как никогда, и могу думать только о той минуте, когда, через 5 дней, тебя увижу. О! Боже, соедини нас в добром здравии и не откажи нам в Твоем благословении. Целую, люблю, обнимаю тебя всего страстно, дуся мой, мое все. Господь с тобой!

Княжна Е.М. Долгорукова. Фотография С.Левицкого 1870-х годов.