ЧАСТЬ 3-я

В музыкальную школу меня никто не отвозил. Четыре остановки на троллейбусе для десятилетней девочки брежневской поры не были опасной дистанцией. Нас попугивали гражданином по имени Мосгаз, но он, как известно, не шлялся по темным аллеям, а наведывался прямо в квартиры к отдельным неудачникам. И, несмотря на эту опасность, я помню, как мать однажды впустила в дом огромную семью погорельцев, напоила чаем и, сочувственно поохав, направила их дальше с большим кульком хлеба и сахара.

Однажды зимой на пути к дому от троллейбусной остановки я услышала за спиной: «Эй, ты! Стой! «И увидела, что за мной мчатся полдюжины мальчишек не с нашего двора.

Я, конечно, дала деру. Но силы были неравны. Тем более они бежали налегке, а я прижимала к животу тяжеленную нотную папку и громоздкий черный футляр с инструментом.

«Стой! Да стой же, дурочка! — наконец окружили они меня. — Что у тебя там — скрипка? Покажи, пожалуйста, мы никогда ее близко не видели».

И я опешила. И щелкнула затворами футляра. И размотала пуховый бабушкин платок, который согревал мою скрипку. Конечно, нельзя было делать это на морозе. Но я показала душу футляра всю, без остатка. Потерла канифолью конский волос смычка, объяснила зачем нужен «мостик», и пацаны по очереди примерили его к своим подбородкам. Дала ущипнуть хрупкие струны…

С тех пор я имела лучших секьюрити всех времен и народов на всем своем долгом пути домой.

Сейчас пройди по улице хоть с арфой — никто и головы не повернет. Как жаль мне того времени, как жаль…

Темный двор. Белый снег. Обнаженная скрипка. Горящие глаза — весь свет Вселенной. Совсем недавнее прошлое, но для поколения next — сцена из Средневековья.

* * *

Стоим перед мертвым белым лебедем.

Он вовсе не жертва птичьего гриппа, а центр натюрморта великого голландского живописца.

Волхонка, 12. Мой любимый Музей изобразительных искусств имени Пушкина. Я ходила сюда школьницей. Сюда же много лет спустя привела свое дитя. Но прежде два года подряд терпеливо названивала, чтобы не пропустить тот единственный день, когда детей и взрослых записывают в семейные группы.

Я приодела мою малышку, и за сто метров до парадного крыльца ГМИИ начала рассказ о прекрасном дворце, куда приходят маленькие принцессы, про удивительный мир, застывший в картинах и статуях, ну прямо как в «Спящей красавице»…

— Стоп, стоп. Вы еще не записались? — прервала мой монолог слегка замученная женщина на входе (явно не музейный работник). — Ваш номер — 79. До обеда вряд ли пройдете. На собеседовании только два искусствоведа.

— Позвольте, мы же вовремя пришли — в десять.

— Надо было в шесть-семь приходить. Были бы в первой десятке.

Предприимчивые мамаши из социалистического «вчера» добились своего. Дети и взрослые сгрудились в небольшом зале лектория. Мы потели, охранники нервничали (обычно их здесь не видно, но то был страшный год Беслана и нас усердно опекали).

В ГМИИ работают очень чуткие люди. Видимо, пожертвовав каким-то количеством экскурсий, музей пополнил ряды искусствоведов. Нам очень повезло — мы попали к изумительной Ольге Владиславовне Морозовой.

Разговор с моей дочкой был милым и полезным для обеих сторон. Нас, конечно, записали.

Для меня же так и остался шоком ажиотаж со списками и перекличками, в мгновение ока разрушивший волшебство, в которое я так старательно погружала ребенка.

Начались ежемесячные походы в музей. Закончилась эпоха простых каляк-маляк. Воображение ребенка будили Персей и Медуза Горгона. После чтения мифов и легенд она придумывала, как могли бы выглядеть стимфалийские птицы (это с которыми расправился Геракл, хотя у них вместо перьев были медные стрелы) или лернейская гидра с одной бессмертной головой…

После каждого занятия дочь сама тянет меня — то в Египетский зал, то в Итальянский дворик…

Но сегодня она почти демонстративно зевает и поглядывает на меня с опаской. В моей сумке — дракон, которого мы вчера купили в магазине игрушек. Вечером она достала его из гигантского яйца, собрала своими руками и все утро в метро с нежностью прижимала к сердцу.

А мне стало неловко, что мы с таким страшилищем вошли в храм искусств, и я решила убрать его в сумку. Да еще пригрозила, что уйдем, если она захочет в него поиграть.

Дочь чуть не заплакала:

— Я не хочу уходить. Возьми.

И сама отдала мне дракона.

Боже мой, можно записать ребенка в тысячу кружков и добиваться от него и тех, кто их учит, невозможного, если ежедневно не просчитывать тысячу мелочей, из которых состоит мир наших детей, если не готовить их к каждой новой встрече с миром.

Наша музейная компания состоит в основном из нормальных родителей. Но мне бросаются в глаза другие. Одна мама без конца дергает своего мальчика. Ей кажется, что он стоит не там, не так, не слушает, не смотрит… А он, бедный, замер в ступоре, и глаза у него — на затылке. Он видит только недовольную мать у себя за спиной.

А я думаю — вот отыграется он лет через двадцать на своей жене.

И медленно вынимаю из сумки дракона. Может, им с дочкой будет интересней рассматривать белого лебедя вместе?

* * *

…После того, как выброшенную из окна кареты своей матерью Наденьку Дурову, окровавленную, но живую подобрали содрогнувшиеся от ужаса гусары, отец сам занялся своей дочерью.

Только ночью она была в родительской комнате. Едва отец вставал на службу, девочку уносили. Она была на попечении флангового гусара Астахова.

Мать в ее записках отныне фигурирует лишь в таком контексте:

…при одном виде материнской комнаты я обмирала от страха и с воплем хваталась обеими руками за шею Астахова.

…с каждым днем более мать не любила меня.

…матушка … не знала границ своей досаде, брала меня в свою горницу, ставила в угол и бранью и угрозами заставляла горько плакать.

…она сердилась, выходила из себя и била меня очень больно по рукам.

…имела неосторожность говорить … отцу моему, что не имеет сил управиться с воспитанницею Астахова, что это гусарское воспитание пустило глубокие корни… и что она желала лучше видеть меня мертвою, нежели с такими наклонностями.

…я делалась смелее и предприимчивее и, исключая гнева матери моей, ничего в свете не страшилась.

…мать моя, от всей души меня не любившая…

…угнетение дало зрелость уму моему.

* * *

ВЕЧЕРНЯЯ СКАЗКА ДЛЯ ДОЧКИ:

Моя бабушка Капа, Каплинья Исаевна, видела в детстве змея с крылышками. Жили они в глухой алтайской тайге, часто ходили по грибы и ягоды. И вот однажды вышли на лужайку, а там он спит — обвил всем своим длинным телом пенек, положил голову на древесный срез и крылышки сложил себе спокойненько.

Понятное дело, что корзинки дети покидали и умчались тотчас домой.

В той тайге никто ничему не удивлялся. И родители им поверили.

Тем более что дракончик тот потом летал над деревней.