Отчим заменил отца

— Сергей Станиславович, о чем ваше новое кино?

— Эта картина снята по моей повести «Мутный материк» и описывает злобу дня сегодняшнего. Тема одиночества, невостребованности художника, любви… Войны там не будет. Только личностная история. И среди артистов медийных лиц нет. Главные роли у Александра Ратникова и Анны Тараторкиной.

— Наверное, в планах уже есть новый проект?

— Да, вы угадали. Хочу сделать экранизацию повести Константина Воробьева (писателя-фронтовика тяжелейшей судьбы, незаслуженно забытого) «Вот пришел великан», о взаимоотношениях дву× 30-летних людей. Это очень трогательная история, как дуновение ветра… Осталось только найти полтора миллиона долларов на воплощение идеи. Причем не прося у государства, на которое я уже перестал рассчитывать в этой связи.

— Давайте поговорим об истоках: знаменитый папа воспитывал вас исключительно собственным примером?

— Ну, учитывая то, что я с ним никогда не жил… Мы лишь пересекались на каком-то краткосрочном этапе… Наверное, в общей сложности я с отцом всего около полугода общался в детстве, а за это время точно невозможно преподать ребенку некие азы мужественности и нравственности. Но не могу сказать, что мне уж как-то особенно не хватало мужского воспитания, поскольку с девяти лет был отчим, который довольно емко заменил отца.

— Сегодня вы друзья?

— Вряд ли. Если нас в мои отроческие годы не прибило друг к другу, то позже этого уже не происходит по определению. Мы сейчас видимся три-четыре раза в году, несмотря на то что наши офисы на «Мосфильме» находятся на соседних этажах. Конечно, я уважаю своего отца, люблю, но вот… ситуация такова.

— И вы его простили?

— Господь с вами! Никогда не обижался на него, и зла не держал. Я же вырос в интеллигентной семье, где люди не подавали в суд на алименты. Помогал — хорошо, не помогал, значит не помогал, но при этом во мне все равно не взращивали неприятие.

— Интересно, а по характеру вы сходны?

— Несомненно, генетический код присутствует. По натуре скорее всего мы во многом похожи. Нам свойственна непримиримость, нежелание идти на компромиссы…

Говорухин-старший.

Пока делал барахло, часть сердца отмерла

— Отчего компромиссы не приемлете?

— А потому что стоит один раз на него пойти, второй, а потом это уже становится нормой, и постепенно внутри что-то выхолащивается. Особенно это касается искусства. Иной раз человек говорит себе: я сейчас это барахло сниму, а уж потом возьмусь за настоящую картину! А позже выясняется, что пока делал барахло, часть сердца просто отмерла и выдающееся кино сотворить он уже не в состоянии. То же могу сказать и про артистов, которые подписываясь под очередной ситком («ситуационная комедия», комедийный сериал. — «РД») с каторжным графиком, даже не отдают себе отчета, что какие-то серьезные роли уже их минуют. И они это делают не от бедности и голода, а чтобы только жить красиво. Да, они возведут себе загородные дома, но, «заштампованные», останутся уже без предложений. Когда ко мне приходит оператор и сразу спрашивает про деньги, даже если он суперпрофессионал, я от него отказываюсь. Я должен видеть не желание наживы, а искреннюю заинтересованность в хорошем драматургическом материале.

— Но мы живем в материальной среде, от этого никуда не деться… Может, вы равнодушны к бытовым удобствам?

— Бесспорно, нет. И я не готов работать бесплатно. Но надо соблюдать меру. Вот я с 1986 года в Москве практически всегда живу в съемных квартирах, поскольку финансов на покупку собственной пока нет. Прежней семье приобрел жилплощадь и рассчитываю купить в будущем жилье и для нынешней, но не ставлю данный вопрос во главу угла. Сейчас мы замечательно обитаем в снимаемой квартире на Ленинском проспекте, сами сделали ремонт, мебель наша, фотографии, и то, что стены чужие, я вспоминаю лишь раз в месяц, в канун оплаты. Но так живут во всем мире — и ничего. А ломать себя ради неких благ — это предательство.

— Ведь искусство от неискусства можно отличить с первого взгляда…

— Да, это несложно. Дарование — вселенская субстанция, и его нельзя скрыть там, где оно есть, и проявить там, где нет.

— А творческий почерк у вас с отцом совпадает?

— Нет, он совершенно разный, и ему это прекрасно известно. Я учился абсолютно на других режиссерах, не на его лентах.

— Но фильмы Станислава Говорухина всенародно известны и любимы народом…

— Я ни в коем случае не хочу сказать, что они посредственны. Они мне неинтересны. То есть не мои это фильмы. Лично я бы никогда не стал снимать что-то вроде «Вертикали» или «Место встречи изменить нельзя». Мне гораздо ближе Хуциев, Аранович, Хотиненко, ранние Михалков с Кончаловским… Я понимаю, о чем идет речь в их материях.

Полет газового шарфа

— Вы заняли свою нишу, но вас не мучает то обстоятельство, что вы непопулярный режиссер?

— Это прилагательное неприменимо к режиссуре. Главное в этой профессии — само кино, а не мельтешение во всех сетках телевизионного вещания, вкупе с внешними понтами в виде дорогущих шмоток, машин, квартир и вечных тусовок. Нормальный режиссер ездить на Bentley не может, поскольку у него иначе сконструирован головной мозг и сердечная мышца работает по-другому. То есть такие вещи не входят в его конгломерат размышлений о жизни. Он полностью погружен в свое дело и целиком ему отдается, не растрачивая себя на глупости. Вообще, это сложнейшая работа, и заблуждение думать, как мы сейчас привыкли, что стоит снять примитивный сериал — и можно смело именовать себя режиссером. А режиссура ведь строится на тончайших деталях, полутонах… Помните, как в «Рабе любви» Михалкова летит газовый шарф?! Вот это действительно режиссура! И когда у Станислава Сергеевича полетит в кадре газовый шарф, тогда я только скажу, что готов смотреть это кино и учиться. Но он, к сожалению, так и не полетел, хотя Говорухин великолепный режиссер, умеющий строить кадр, внутрикадровый монтаж, работать с актерами и добиваться правильной съемки от оператора. Он знает, как держать всю эту конструкцию целиком и добиваться желаемого результата, который затем будет с восхищением воспринят публикой. Но я зритель другого кино. Узкоколейного, если хотите.

— Режиссура и продюсерская деятельность к вам пришли уже после проб себя в литературе. Вы закончили сценарный факультет ВГИКа, значит, изначально стремились только писать?

— Да, как режиссер я нахожусь еще в процессе обучения, а к сочинительству меня тянуло уже с подросткового возраста. В шестнадцать лет впервые написал прозу. Причем к ее написанию подготовился заранее — наметил, что летом, отдыхая на даче отца под Одессой, возьмусь, что называется, за перо, а пока буду копить впечатления. Все так и сделал. Отвоевал себе стол, стул, закурил папиросу «Прибой» и за месяц у моря накропал несколько вполне состоятельных миниатюр, три из которых и поныне кочуют из одной моей книжки в другую. А потом начал и стихи писать, которые ко мне приходят до сих пор… Так что на литературном поприще я себя ощущаю гораздо увереннее. Этой специальностью владею филигранно. И вовсе не потому, что заочно окончил ВГИК.

"Не приемлю мужских игр, когда человек входит в образ непогрешимого мачо, а при этом пропускает жизнь детей, недодавая им самого главного..."

— Считаете, эти способности вам были даны?

— Если что-то не заложено свыше, можно предпринимать все что угодно — ничего не выйдет. Но даже если есть талант, он подразумевает 80% трудолюбия. Это не индульгенция, выдающаяся пожизненно, а просто свидетельство, которое нужно подтверждать ежедневно.

— Ваша мама, педагог, актриса Казанского театра им. Качалова Юнона Карева, наверняка подтолкнула вас в литературу, верно?

— О, мама — это отдельная тема. Я всюду пришел благодаря ей…

— Судя по всему, вы человек, умеющий выстраивать свою жизнь…

— Не люблю беспорядок. Никогда не сяду за неприбранный рабочий стол — мое место должно быть организовано чисто. Но при этом хаос может царить в моей личной жизни. И надо признать, что я достаточно много времени и сил потратил на поиск себя… И до сих пор не могу сформулировать точно, как бы сегодня хотел жить, чтобы существование свое мог назвать комфортным. Так что мой путь нельзя назвать рационально выверенным. Я ведь и за кино взялся спонтанно. Никогда не писал режиссерских сценариев — просто делал фильмы по своим книгам и часто что-то переиначивал уже в процессе.

На войне, как на войне

— Война красной строкой проходит через ваши произведения, и вас всегда неодолимо тянуло в зону боевых действий — Чечня, Афганистан, Югославия, Таджикистан… Отчего такая страсть к опасным походам?

— Это еще раз доказывает, что я человек не прагматичный. Не скажу, что участвовать в боевых операциях в качестве военного корреспондента меня влекли только романтические побуждения. Скорее, я как сознательный гражданин своей страны, чувствовал долю собственной ответственности перед теми, кто там находился. И я не знаю, почему огромное количество моих соотечественников не сделало того же самого.

— Но это же очень трудно — всегда быть на передовой…

— Я был так воспитан. Мое детство пришлось на те годы Советского Союза, когда участвовать в том, чем живет твоя страна, считалось нормальным. На БАМ же люди рвались не за рублем, и в Афганистан отправлялись не из-за возможности приобрести чеки, на которые потом можно будет отовариться в «Березке». Негодяев, разумеется, хватало во все времена — не зря живет фраза «Поле после битвы принадлежит мародерам». Но все равно, подавляющее большинство людей в наши годы подобные поступки совершали искренне и были справедливо уверены, что и один человек в поле воин.

О любви

— Шопенгауэр писал, что «честь — это внешняя совесть, а совесть — это внутренняя честь», считаете, в наши дни эти классические понятия утрачены? По этой причине вы признаетесь, что современность вам неинтересна?

— Да, по этой в том числе. Но еще и потому, что из нее исчезли важные мне обертона. Не только в художественных образах, но и в человеческих взаимоотношениях. Помню, меня мама однажды спросила, понимаю ли я разницу между фразами «Я люблю тебя» и «Я тебя люблю». Если первая, ни к чему не обязывающая, произносится на автомате, например, мужем, который чмокает утром жену в щеку, прежде чем уйти на работу, то вторая уже требует определенного проживания, выстраданности и всего того, что за этим стоит. И вот именно это, на мой взгляд, наше время потеряло. Все стало утилитарно просто, скатилось до уровня болота. Растеклась аморфная масса.

— Вы имеете в виду Россию или мир в целом?

— Нет, за границей это происходит в меньшей степени, а у нас очевиден стремительный процесс вырождения. Когда люди, идущие в политику, честно побеждают на выборах и выдвигаются на них с внятной нравственной идеей, то и культура развивается иначе.

— У вас два сына, расскажите про них.

— 20-летний Станислав, сын от одного брака, пошел учиться в Институт востоковедения, на китайское отделение. По-моему, выбор данного факультета можно расценивать исключительно как прагматичный расчет. И мне это не нравится. От другого брака у меня 12-летний сын Василий. Он имеет массу разнообразных интересов, вот только прибавить бы к этому волю и усидчивость… Пока Вася хочет стать астрономом, но, с другой стороны, все время пишет какие-то романы… Сложно сказать, что в нем в итоге победит. Надеюсь, гуманитарий возьмет верх.

"Как режиссер нахожусь в процессе обучения, на литературном поприще я себя ощущаю гораздо увереннее".

— А что входит в вашу систему мужского воспитания?

— Несмотря на то что в человеке главное дух, а не умение махать кулаками, мальчики, я думаю, должны увлекаться силовыми видами спорта. Станислав и Василий, как я, занимаются боксом. Обоих я с четырех лет сам тренировал, а потом записал в секцию. Эти навыки не бесполезные, так как мир вокруг жестокий. На уровне фигурного катания не всегда можно прокатить в нашей стране (улыбается). А в принципе мальчика нельзя посадить на колено и объяснить на словах, что «хорошо» и что «плохо» — он должен быть воспитан обстоятельствами, твоим примером и окружением. Так, я своих детей таскал с малых лет буквально повсюду: мы были вместе на отдыхе, на праздниках, на похоронах моих друзей… Я ни в коем случае их ни от чего не изолировал, а наоборот, втягивал в процесс. Поэтому у нас очень откровенные отношения.

— О том, что мужчины мельчают и вырождаются, говорят повсеместно. Как бы вы определили мужественность?

— Лично я себя мужественным не считаю. Но думаю, что мужчина должен быть наделен, как минимум, четырьмя или пятью достоинствами: смелостью, щедростью, надежностью, умом, хотя его в себе точно не воспитаешь. Неплохо было бы прибавить к этому брутальному фону и нежность… Но я ни разу не встречал мужчин, обладающих прямо всем спектром перечисленных качеств. И я не приемлю всех этих мужских игр, когда человек входит в образ непогрешимого мачо, а при этом пропускает жизнь детей, недодавая им самого главного, в чем они нуждались, — крепкой мужской руки, преданной отцовской любви, тем самым отдаляя их от себя…

— В Грозном вы получили ранение, лишились ноги… Если бы была возможность вернуть все назад?..

— Ни о чем не жалею, притом что помимо ранения я там чуть в целом здоровье не потерял. Эта была цепь катастрофических событий, когда мне перепутали группу крови, влили два литра другой, и я поступил в реанимацию с крошечными показателями по гемоглобину, при которых в принципе не живут. Так что меня спасла не родная медицина, а крепкое здоровье, которое было до войны. Но это мой выбор пути, поэтому никаких претензий я не имею. А вот то, что молодые ребята, отправляющиеся на войну по приказу, возвращаются искалеченными и никому в мирной жизни не нужны — это трагедия.

— Пацифистов вы не одобряете?

— Приемлю любую позицию. Но армия делает мужчин из изнеженных мальчиков — это факт. Причем несопоставимо быстрее, чем это произойдет в обычной жизни. Плюс армия оберегает от глупостей, вроде наркотиков и алкоголя, и учит отвечать за себя и за других.

— Ваши произведения пронзительные, но при этом настолько драматичные… Вы явно не оптимист, я права?

— Я реалист. Всегда был самостоятельным, умел анализировать происходящее, чего и вам желаю. Только счастливцы могут позволить воспринимать эту жизнь в розовом свете. У меня нет таких возможностей (улыбается). Но, как известно, самые лучшие юмористические произведения часто создаются людьми на грани суицида, вот и моя книжка иронических миниатюр была создана в момент чрезвычайно острой душевной боли. Остроумные «пасквили», посвященные товарищам, я, кстати, тоже пишу в плохом настроении. Например, последний — режиссеру Велядинскому — сочинил, сидя в протезной мастерской.

— Что для вас полноценный отдых?

— Не умею и не люблю отдыхать. Мне даже время на сон жалко терять. Безусловно, мои слова вовсе не значат, что я постоянно что-то созидаю, вместо того чтобы бездумно расслабляться, но в любом случае, когда отсутствует работа, сразу становится беспробудно скучно, так как я настроен все равно что-то делать.

— Ваша супруга также из киношной сферы?

— По счастью, нет. Вера театровед, работает директором музея в Театре на Малой Бронной. Мы вместе уже восемнадцать лет. Точнее, знакомы такой период, но не все эти годы были в браке. Наше сближение проходило долго и мучительно — какое-то время я жил на две семьи…

— Чем Вера вам изначально понравилась?

— Неописуемой красотой (улыбается). И я был крайне удивлен, когда она позже оказалась и очень домашней. Но это редкий случай — обычно красивые бабы растут с ясным ощущением того, что они могут получить за свою внешность, и знают, как ей распорядиться. Это ужасно. А с Верой получилось вот такое несовпадение. И я был покорен, как эта женщина могла бороться вместе со мной, стоя буквально спина к спине… Мы столько вместе прошли, и это дорогого стоит, когда знаешь, что женщина тебя не бросит… Любовь штука непостоянная: свежее дыхание, когда сердце екает при виде человека, невозможно сохранять на протяжении всей жизни, и хорошо, что мы успели корнями прорасти друг в друга, что является самым главным в конечном итоге. И эту смычку уже не разрушить.