Древние китайцы говорили: «Если хотите узнать, как правят страной и какова ее нравственность, слушайте ее музыку». Галина Павловна Вишневская убеждена: есть и другая связь. Именно с музыки может начаться перерождение отдельного человека и государства в целом.
О судьбе России в зеркале музыки — наша необычная, но вовсе не академическая беседа.

Кто запретил в России Чайковского? Почему Вишневская, когда-то лишенная гражданства как «враг советского строя», теперь выступает за возвращение цензуры? И — какая музыка звучит в душе самой Галины Павловны?

— Сегодня в расписании любой школы есть уроки музыки. Не превратилось ли это в занятия для галочки? Нужны ли они всем подряд?

— Я не знаю, что преподают в школах. Как это проходит, не в курсе. Могу только сказать, что музыка как часть воспитания должна быть: в школе и в семье. Возьмем старое время, до революции: в любую мало-мальски обеспеченную семью приходила барышня, учила на фортепьяно играть. Это входило в образование. Совсем не для того, чтобы дети стали потом профессиональными артистами. Нет. Просто не слышавший и не слушающий музыку человек — неполноценен. Музыка дает ребенку толчок. И совершенно по-другому может устроиться у него жизнь, чем если бы он сидел, как бирюк, дома или во дворе торчал с утра до вечера. Чего он там набирается, известно.

Музыка имеет огромное значение для любого человека, для того… чтобы он был человеком. Надо ребенка водить на детские утренники в театры, водить в музеи. И обязательно включать хорошую музыку.

— А Вам удалось кого-то перевоспитать музыкой?

— Я таких детей видела. Хотя, думаю, если вы встречаете ребенка, который тянется к музыке, — он уже прошел некоторый… тест по интересам, он уже наполнен совсем другими… как бы это сказать… другими мечтами. Он не курит из рукава, не стоит с дружками где-то в подворотне…

Это дети, у которых уже совершенно другие глаза. Они по-другому смотрят на вас. У них другие манеры. Естественно, никто их специально не воспитывает, не дает уроки хорошего тона. То, что они общаются в мире искусства, уже дает им совершенно другой взгляд на жизнь. Вот это я очень хорошо знаю: у меня есть школа в Новокосино. Нормальная, общеобразовательная школа, 300 учеников. Зато там — балетная группа, маленький оркестр, художники. Это все — сами дети, которые учатся в этой школе. Есть театр музыкальный, которому дети дали мое имя. Мы с ними вместе уже столько лет: двенадцать?.. тринадцать?.. Когда я первый раз к ним попала (это был кружок при Доме культуры), я была совершенно потрясена работой педагогов: дети ставили классические пьесы, маленькие оперы, которые Екатерина Великая писала для своих внуков… И сейчас наш репертуар — не эта вот «попса». (Сейчас все говорят это странное слово — «попса»: как псы какие-то… или дворняжка какая-то?.. не знаю… по-пса.) У нас идут отрывки из «Евгения Онегина», «Пиковой дамы», «Травиаты», «Кармен»… Это именно те музыкальные сочинения, которые дают обогащение… духа.

Некоторые выпускники уходят в ГИТИС, Гнесинское, в консерваторию. Но в основном это — просто для образования. Причем вы не забывайте, что все это в рабочем районе, где масса неблагополучных семей. И некоторые дети не хотят идти домой. Они сидят в школе. И репетируют. Им это интересно. Это уносит их в другой мир. Дает им пищу для души, ту, что они не получают дома. Ведь в домах-то у нас сегодня, в семьях, не занимаются воспитанием детей. Не только, как говорится, в бедных семьях. Нет. Вообще. И у нас, и на Западе люди не занимаются воспитанием своих детей. Дети предоставлены сами себе. Ну, допустим, в 4 часа придет ребенок из школы домой. Родителей нет. Оба на работе. Берет кусок хлеба. Лезет в холодильник. Чем-нибудь мажет, выпьет холодного чая и бежит на улицу. Наверное, к 8 часам придет домой, когда родители вернутся. «Мама! Папа!» — если он к ним обращается, то в ответ: «Отстань, не приставай», «Я устал», «Я устала»… Еще уроки надо сделать какие-то. Поесть надо. Ложиться спать. Так — каждый день. Это же ужасно. Ужасно.

— Есть какие-то музыкальные произведения, которые обязательно должен знать каждый человек, должен быть какой-то музыкальный минимум, так сказать, музыкальный ликбез?

— Нет, не должен. К этому надо прийти. Этак мы опять вернемся к воспитанию из-под палки. Заставить слушать Баха, или Чайковского, или Мусоргского?! А человек ничего не понимает в этом! Ему это не нужно! Вот и все. Откуда возьмется любовь к музыке?!

Воспитывать надо примерами с 5-летнего возраста. Вот меня в детстве спасал приемник: «тарелка» в кухне висела, черная такая. Там одна программа была с утра до вечера. Вы, наверное, и не видели таких «тарелок». Передавали хорошие записи классической музыки, оперных певцов. Если передавали эстраду: то это была Клавдия Шульженко, Изабелла Юрьева. А если бы я не имела этой «тарелки» на кухне, откуда бы я взяла все? Из чего бы я выросла?

А зачем человек пойдет в консерваторию, если он с детства слышит только вопли по радио, и откуда он знает, что существует еще что-то — высшее? Ведь с утра до ночи талдычат о том, что мы видим по телевидению. С микрофонами орут — несчастные, дети эти, с фабрики звезд, или там заводы какие-то звезд… не знаю. Впечатление такое, что ничего больше и нету у нас: что давно у нас исчез и Чайковский (а может, он даже запрещен?!), может, и Мусоргского запретили?! (Мы же привыкли к тому, что все (!) запрещали.) А теперь, когда все разрешили, сами исчезают из программ такие великолепные вечера, какие раньше были при Советском Союзе.

Я, как вы знаете, не была обласкана советской властью. Мы вынуждены были покинуть страну, нас лишили гражданства. Но в те времена, когда приказывали, люди шли слушать концерты. Все, что было по радио или на телевидении, обязательно цензуру проходило. И, в конце концов, если дошло до того, что свобода, которую мы все так ждали, привела к тому, что мы чуть ли не обезьянами уже становимся, обратно все у нас идет, двигается в первобытные времена, — так надо, может быть, цензуру вернуть?! Просто запретить. Запретить эту пошлость и бездарность!

— Часто говорят: может, то, что появляется сегодня, как раз и нужно современным людям?

— Не знаю. Мне это не нужно. Моим детям это не нужно. Понимаете, слушать эту бездарность, просто без-дарность — это оскорбительно: мыслящему человеку сидеть и смотреть, когда особенно маленькие дети кривляются. Эти тексты, которые они своими детскими устами произносят, ужасны… Я боюсь вспоминать то, что слышу, включив телевизор… Это я запрещаю ученикам слушать категорически. Категорически! Такое впечатление, что в России вообще больше другой музыки не существует. Представляют нас как стадо обезьян. Ну как это может так быть?!

— Что Вы можете сказать о развитии классической музыки в современной России? Вот Илья Сергеевич Глазунов и Зураб Церетели говорили, что классическая школа живописи в мире стремительно исчезает, азы не учат, и только они, можно сказать, еще держат оборону…

— Еще сохраняется русская школа музыкантов — скрипачи, виолончелисты, пианисты. Держится. Но уже тоже идет вниз. Ушли в мир иной великие артисты и великие профессора московской, ленинградской консерваторий. Последним ушел из жизни Мстислав Леопольдович Ростропович. Рихтер ушел из жизни. Ойстрах еще раньше ушел, и так далее. Эта наша знаменитая школа Московской консерватории, которая прославляла артистов на весь мир. Сегодня этого нет, и, конечно, это не может не сказываться.

— Кто приходит сегодня учиться к Вам в Центр оперного пения?

— Студенты в основном из России, русские певцы. Есть из Азербайджана двое. Один, очень хороший тенор, уже поет в национальном театре. Каждый год приходят на прослушивание молодые люди примерно от 23 до 30 лет, уже имеющие образование. Учение бесплатное, но есть человек 10 платных студентов: мы поддерживаем таким образом педагогов, поскольку государство дает очень маленькие зарплаты… У нас на сцене идут замечательные оперные спектакли. Поют студенты. Наш «Евгений Онегин» — спектакль классический, без всяких вывертов так называемых нововведений, которые творят режиссеры в театрах. Мы решили вспомнить, что такое Пушкин и Чайковский. Это — чистейший образец. Вот какие спектакли нужны детям.

— Есть сегодня в России среди детей музыкальные гении, известные Вам? Как Вы вообще относитесь к воспеванию талантов в детском возрасте?

— Я против. Против. Ребенок есть ребенок. Бывает раннее созревание, когда он удивляет всех. Быстро учит на память большие концертные сочинения. Темперамент его удивляет. Обычно это в 9—10 лет, в 12. А потом, захваленный публикой, родителями и окружением, он останавливается в развитии… И когда вы слышите его в 20 лет, он собой уже ничего не представляет. И тому, какие возлагали на него надежды, он уже совершенно не соответствует. Получается трагедия. Трагедия! Я против вундеркиндов. Ребенок должен учиться, как все учатся: есть Центральная музыкальная школа, ЦМШ при консерватории. Не должен ребенок думать о конкурсах, о соперничестве: кто правильно получил награду, кто неправильно. Склоки какие-то. Это не для детей. Я не признаю этого.

— Если бы Вас попросили портрет Вашей души представить через музыку, какая музыка в Вас звучит?

— Во мне — Мусоргский и Шостакович. Чайковский.

— А в повседневной жизни Вы слушаете что-то помимо классики? Допустим, рок, джаз, рэп…

— Конечно, не слушаю. Я не могу это слушать, мерзость эту. Это что такое?

— То есть рок, джазовая музыка…

— Нет-нет, ради бога, даже со мной не говорите об этом.

— Только классическая?

— Да, это мой мир, это моя жизнь.

— Сейчас такая волна: все говорят, как перевернули их душевный мир «Битлз» и Высоцкий. Для вас «Битлз» и Высоцкий что-то значат?

— «Битлз» я вообще не слышала никогда. Я просто никогда этим не интересовалась. А что касается Высоцкого, конечно, это был очень талантливый человек. Нравятся вам песни его — не нравятся. Это было отображение времени, идол народа. Что немаловажно.

Но вы представляете, что это такое, в каком состоянии находится общество, если от академиков до самых… как это… до бомжей все общество слушает Высоцкого?! Эти вскрики… этого уркагана… этого пахана — по образу… вот по тому, как он выражался, как преподносил свои талантливые стихи. И он сам писал музыку… Он был талантливый человек, и он заслуженно пользовался и пользуется народной любовью. Но людям-то почему это так близко все было? Баньки по-белому, охота на волков. Это ж не только простонародье слушало. Это народ. Весь! Включая правительство и КГБ… И те, кто запрещал, — они сидели и пьяные слезы проливали над его записями. Общество было такое. Может, оно и осталось такое.

— Это о чем говорит?

— Это говорит о том, что мы такие, какие мы есть…