Сергей Юрский: «Те, кто говорил о смерти театра, сильно ошибались»
Беседа с юбиляром о молодежи, «взлетах и падениях» и о власти в России
На этой неделе свой 75-летний юбилей отметил народный артист России Сергей Юрьевич ЮРСКИЙ. Великий комбинатор, сын турецкоподданного Остап Бендер в «Золотом теленке», интеллигентный завшколы для беспризорников в «Республике ШКИД», любитель выпить, деревенский дед дядя Митя из кинофильма «Любовь и голуби» — Юрского знают все поколения.
На этой неделе свой 75-летний юбилей отметил народный артист России Сергей Юрьевич ЮРСКИЙ. Великий комбинатор, сын турецкоподданного Остап Бендер в «Золотом теленке», интеллигентный завшколы для беспризорников в «Республике ШКИД», любитель выпить, деревенский дед дядя Митя из кинофильма «Любовь и голуби» — Юрского знают все поколения. Артист театра и кино, постановщик спектаклей, писатель.
Несколько лет назад на сцене театра «Школа современной пьесы» состоялась шумная премьера по пьесе драматурга Иона Друцэ «Вечерний звон» («Ужин у товарища Сталина»). Режиссер и исполнитель главной роли — Юрский. После очередного спектакля корреспондент «РД» побеседовал с актером.
— Сергей Юрьевич, прошло шесть лет со времени премьеры «Ужин у товарища Сталина», а в зале по-прежнему аншлаг. Как объясняете?
— Я рад тому, что свободных мест в зале не было. Значит то, о чем я говорю со сцены, волнует многочисленных зрителей разных возрастов.
Эту тему я выбрал не случайно. Хотелось рассказать, каким мне видится «отец народов» спустя больше полувека после его смерти. В спектакле показано, каким был вождь в жизни, обстановка предвоенных лет, когда при одном виде Сталина люди буквально трепетали (хотя все действие пьесы происходит не где-то в казематах, а за ужином, на Ближней даче вождя)…
Я уже говорил журналистам, что меня очень заинтересовал тот ген, который породил в России культ личности. Этот культ был у нас испокон веков. Вспомните «веру в царя». Мы интуитивно чувствуем странную склонность к созданию культа и… возвращаемся к образу Сталина. Сталинизм — это не доктрина Иосифа Виссарионовича. Сталинизм — это свойство людей, это историческое движение. Великий перелом, революция, и — все равно потом сработала «память гена», и опять появилось нечто сходное: сталинский режим — продолжение николаевского режима. Проблема не исчезла и в наше время. Умер Сталин, но не сталинизм. Из каждого, кто сегодня становится вдруг начальником (из-за своих денег или назначения), — мгновенно возникает культ, заставляя гнить все вокруг…
Что такое эта власть — для тех, кто правит, и для тех, кто испытывает ее на себе? Что такое один домашний вечер человека, под властью которого находится полмира? По сюжету спектакля в этот зимний вечер происходит обычное знакомство мужчины и женщины, только она — артистка, юная солистка Большого театра, а он для нее — кто? Бог. А кто Бог для самого Сталина в стране «воинствующего атеизма»?
Бывший семинарист, Сталин не чужд библейским заповедям, хотя и говорит, что не хочет ничего слышать. Да и сам строй нового государства — социализм — это вывернутый христианский идеал. Кодекс строителя коммунизма — это почти что знаменитая Нагорная проповедь Христа. А руководящая роль партии в деле «службы народу» — это фактически ветхозаветная заповедь: «Бог един, и никому другому не поклоняйся». Есть и Святая Троица, как в христианстве: Бог-отец (Маркс), Бог-сын (Ленин, который умер, но «живее всех живых»), а третий?.. Как человек генетически православный, Сталин понимает: если отменить Бога совсем, будут хаос и анархия. Значит, нужен другой Бог?..
— Не так давно вышла в свет ваша книга «Жест». Почему такое название?
— Потому что для меня буква «Ж» красивая. Не шучу.
— Книга эта автобиографична, полна ваших откровений. Вы пишете, что в 80-е годы переживали глубокую депрессию. В чем ее причины?
— К сожалению, не мог выйти из состояния отчаяния из-за разочарования в собственных идеалах. Я и мое поколение были воспитаны Аркадием Петровичем Гайдаром. Когда рухнули понятия справедливости, верности, чести, оказалось, что человек сплошь да рядом живет по другим законам, человеческая душа совсем иная. Это «другое» для меня началось даже раньше, когда я понял, что люди часто предают друг друга. Позже к этому добавилось то, что связано с перестройкой. Мне было очень непросто, сложно найти свое место, понять цель моего существования. С помощью творчества (а не отхода от него) я постепенно преодолел мое трудное состояние.
И… я по-прежнему верю в справедливость. В сегодняшнем коммерческом мире это похоже на грех, но если так не «грешить», очень нехорошие люди получаются. Потому что для них ничего нет, ни правды, ни искусства. Теперь же время очень жестокое, что очень чувствую в отношениях между людьми.
— В 1990 году, 20 лет назад, вы прошли обряд крещения.
— Да, это произошло. Я шел к крещению очень долгим путем. Это было большим событием в моей жизни. Пришли новые аспекты внимания.
— У вас появилось убеждение, что депрессия, уныние — грех?
— Скажем так, у моего поколения, родившегося в 30-х годах прошлого века, то есть атеистов, уныние было нормальным тоном. Это означало признание несовершенства себя, всего вокруг, короче говоря, несовершенства мира.
Теперь — это ушло. И хорошо.
Но, как всегда, с уходом чего-нибудь наступает пустота. Уверен, что у всех этих веселых людей, которых сейчас встречаю, также есть чувство пустоты.
— Вы согласны, что актерская профессия «небогоугодная»?
— Отчасти так. Для того чтобы она была богоугодной, требуется взлет. А чтобы взлеты были, нужен разбег (в моей биографии — сначала ленинградской, потом московской — к счастью, оказались два удивительных театра).
После института им. Островского я попал в Большой драматический театр (теперь БДТ им. Г. А. Товстоногова), где проработал более 20 лет под руководством самого Георгия Александровича… Товстоногов — режиссер великий, но характером обладал достаточно сложным. В годы работы в БДТ я достаточно часто бывал в Москве, здесь было много знакомых, и в итоге я перебрался в столицу. Довольно быстро влился в коллектив театра им. Моссовета, играли с Фаиной Раневской, Георгием Жженовым. И по сей день моя трудовая книжка в этом театре, хотя работаю не только в нем. Такова моя натура: я служу и в «Школе современной пьесы», и при возможности работаю в МХТ им.
Были у меня и взлеты, и падения. Но никогда не откажусь от моей профессии.
— У вас была альтернатива актерству?
— Была. Хотя впервые на сцене я оказался 60 лет назад, будучи школьником. После школы учился на юридическом факультете ЛГУ и относится к учебе серьезно. Правда, теперь полагаю совершенно определенно, эта профессия мне бы не подошла, не смог бы ею заниматься. Я ушел из ЛГУ и, наверное, театр — это моя правда!
— И судьба?
— Да, и судьба. О том, что стал актером, никогда не жалею.
— Вы говорили о своем поколении. Что думаете о сегодняшнем поколении?
— Я чувствую (не знаю, а чувствую), что сегодня существует труднопреодолимая разница между 20-летними и 30—40-летними. В мое время все было более или менее цельно. Взгляды, смысл общих усилий, сравнительно редко конфликты между отцами и детьми, несмотря на тяжелое, трудное время конца 30-х годов.
Теперешние 20-летние вообще ничего не слышали о социализме. Образно говоря, теперь от тюрьмы до миллиарда один шаг. Я не могу сплошь да рядом понять нынешних молодых людей.
Меня беспокоит вопрос о том в первую очередь, чтобы молодежь могла выжить в нравственном отношении. И еще не менее важно — не поддаваться коммерциализации, не сдаться «золотому тельцу».
— Хотелось бы вам понять современных молодых?
— Да, хотелось бы понять, кто эти богатые, агрессивные, самодовольные и одновременно способные: не знаю, однако, возможно ли это.
Жизнь теперешней молодежи настолько отличается от жизни моего поколения, что мне кажется, я никогда не смогу их понять. Хотя, когда я вижу их на моих спектаклях, начинаю задумываться — может, не все потеряно…
— Со своей дочерью, Сергей Юрьевич, вы находите общий язык?
— Пока бог миловал. Серьезных конфликтов нет. Мы с Дашей уважаем друг друга.
— С Дарьей Юрской вы играете в одном спектакле МХТ. Вы довольны ею как актрисой?
— Дарья — хорошая актриса. Редкая актриса. Говорю это совершенно определенно. Не боюсь, что меня обвинят в предвзятости. Она — профессионал, и сама может оценивать качество своего профессионализма. Если требуется, она в состоянии изменить себя. Человек, владеющий собой, есть актер независимо от возраста.
— Эдвард Радзинский как-то сказал, что «Русская нация всегда больна наивным романтизмом». Вы с этим согласны?
— Конечно. Я уже говорил, что я, мое поколение вышли из произведений Аркадия Гайдара, не только детских, но и для моего возраста замечательных книг. На ваш взгляд, это плохо?
Оказалось, даже очень плохо. Прежде всего потому, что не всегда соответствует настоящей жизни. А вообще, это замечательно! Но только в том случае, если тепличное растение все время сохранять в теплице. Но если прошел град или, того хуже, бомбардировка — это чудовищно!
— Знаю, что вы были потрясены фильмом Федерико Феллини «Восемь с половиной». Есть ли сегодня подобный фильм?
— К сожалению, пока нет. Созданы фильмы, которые мне нравятся. Но картин, которые бы изменили мироощущение, пока не вижу.
Было время, когда из-за произведений искусства, литературы люди весьма эмоционально сталкивались, как теперь говорят, «на полную катушку». Когда играл Чацкого в «Горе от ума», эмоции перехлестывали на спектаклях. Подобное иногда бывало и на просмотре более современных фильмов и спектаклей. «Тени исчезают в полдень» и «Белые одежды» становились не только предметом чтения, просмотра, но и рождали большие человеческие эмоции, что для искусства, как и для литературы — лучшая характеристика.
Сегодня я предлагаю современникам сохранить ожидание того, что и спектакли, и фильмы, и книги такого разряда, накала обязательно должны появиться.
— Вы суеверны?
— Да. Как всякий актер, я суеверен. Хотя с этим стараюсь бороться.
— А какое ваше творческое кредо?
— Больше 40 лет назад я запечатлел его в поэтической строке: «В перевернутой природе я искал заветный узел — связь начала и конца».
— Как вы относитесь к искусству, в частности, к музыке?
— Я сегодняшнюю музыку (рок, поп) называю экологическим тупиком. Больше того, агрессивным стилем. К сожалению, сложилась огромная индустрия, которая всю эту музыку навязывает. На этом фоне, бывает, звездочки песенного и другого музыкального искусства проскальзывают. Это вселяет надежду, что в музыке лучшие направления будут жить, развиваться.
— Зрители вас знают не только как актера театра и кино, но и как режиссера-постановщика спектаклей.
— Это моя радость, что я работал в разных институтах, разных амплуа. На сцене театра, в котором мы сегодня беседуем, лет пятнадцать назад поставил пьесу Э. Ионеску «Стулья». В этой пьесе абсурда мы играем вдвоем с супругой Натальей Максимовной Теняковой. Многие годы в этом же театре участвовал в фестивалях, посвященных Булату Окуджаве. Во время фестиваля не раз выступал с сольной программой.
— Вы многие годы дружите с МХТ им. Чехова.
— Да, это так. На этой сцене больше 20 лет назад я поставил спектакль «Игроки-ХХI», в основе которого гоголевские «Игроки». Наш квартет — Хазанов, Юрский, Евстигнеев и Невинный — сыграл так, что те, кто видел этот спектакль, помнят его и теперь (к сожалению, после смерти Евгения Александровича Евстигнеева, а потом и Вячеслава Михайловича Невинного спектакль не возобновлялся).
Когда-то я был заядлым игроком. Но… по духу мне близки записки Толстого, остро чувствовавшего опустошительную цену игры. Свою, если можно так выразиться, заядлость, азарт я целиком перенес на театр. Вижу в нем социальный феномен, который должен быть продолжен.
— В 60-х годах прошлого века усиленно раздавались голоса о возможном окончании жизни Театра.
— Но те, кто так говорил, сильно ошибались. Театр существует потому, что в театр ходят тысячи зрителей. В театрах идут спектакли, содействующие обновлению нашего языка. Это безусловно важно для социальной жизни общества. В театрах Москвы идут не по одному «Вишневому саду», не по одной «Чайке», не по одному «Ревизору», и каждый из названных спектаклей находит своих зрителей. Разве это не свидетельствует о кипучей театральной жизни?
— Вы себя определяете как мрачного пессимиста или все же как оптимиста?
— Пожалуй, второе. Я очень люблю юмор. Чтобы было весело или хотя бы не грустно. Поэтому в моих концертах со сцены читаю произведения Ф. Достоевского, М. Булгакова, Д. Хармса и других писателей, которых отношу к мастерам юмора, точнее, черного юмора.
Всегда борюсь с унижением. Нахожу немало оснований для тревог. Однако оптимистического у меня всегда достаточно.
— Расскажите о вашем литературном даровании.
— Да, за последние 15 лет вышли мои книги «Кто держит паузу», «В безвременье», «Жест», о которой говорили в начале беседы.
Эту мою ипостась продолжаю и сегодня. Только что вышла моя новая книга «Все включено» — рассказы о современности. И буквально к моему юбилею книга «Провокация: Театр Игоря Вацетиса». Игорь Вацетис — это моя мистификация, от лица вымышленного автора мне легче общаться с читателем, этот литературный метод я усвоил, знакомясь с творчеством известного автора пьес абсурда Эжена Ионеску.
НАШЕ ДОСЬЕ
Родился 16 марта 1935 года в Ленинграде в театрально-музыкальной семье. Окончил школу с золотой медалью и в 1952 году поступил на юридический факультет Ленинградского университета. После 3-го курса перешел в Ленинградский театральный институт, который окончил в 1959 году. Уже после окончания 2-го курса Юрский был принят в Большой драматический театр имени М. Горького, но затем был вынужден покинуть Ленинград. Играл во МХАТе и других театрах. У Юрского более 200 ролей в кино. Народный артист РСФСР (1987), лауреат множества кино- и театральных премий.
