Автор «Гадкого утенка» и «Снежной королевы» Ганс Христиан Андерсен был еще и великим путешественником. Страстьк путешествиям он объяснял вот как: «Я устроен так, что в людской сутолоке или под влиянием быстро меняющихся впечатлений нахожу покой и душевный отдых, необходимые мне для творчества». В апреле, ко дню рождения великого датчанина, впервые издан русский перевод его путевых заметок «В Швеции». Даже здесь Андерсен не перестает быть сказочником.

Его наблюдения — для детей и взрослых, для всех, кто способен пробудить в себе задумчивость, романтизм, да и, пожалуй, душу. «РД» публикует отрывок из этой книги.

Г. Х. АНДЕРСЕН (1805—1875) родился на датском острове Фюн. С малых лет сам зарабатывал на пропитание. Среди работы подмастерьем у ткача, портным, на сигаретной фабрике оставалась одна радость — игра в кукольный театр.

Потом родились стихи, романы, сказки… Столь пронзительно писавший о любви, сам Ганс Христиан не нашел счастья в личной жизни, роман с датской актрисой Иени Линд был неудачным. Андерсен умер в одиночестве, в отличие от его героя — стойкого оловянного солдатика, который хотя бы в миг смерти соединился со своей возлюбленной.

Дорога в Сетер

«Все было в порядке, повозка осмотрена, о добром кнуте и о том позаботились! Лучше бы два кнута, заметил хозяин скобяной лавки, что его продал, а у хозяина скобяной лавки был опыт, его-то порой и недостает путешественнику!

Спереди лежал целый мешочек «мелочи», то есть медных монет низкого достоинства, чтобы уплачивать мостовой сбор, подавать нищим, оделять подпасков или всякого, кто будет отворять нам воротища, во множестве перекрывающие проселочную дорогу — да только открывать их пришлось нам самим! Дождь лил как из ведра; никому не хотелось выходить в этакую погоду. Камыши на болоте кивали и кланялись, у них шел пир на весь мир, их верхушки шумели:

— Мы пьем пяткою, пьем макушкою, пьем всем туловом и, однако, твердо стоим на одной ноге, ура! <…>
И камыши раскачивались, а дождь лил как из ведра. Да уж, самая что ни на есть подходящая погода, чтобы ехать в прославленную долину Сетер любоваться ее красотами.

<…> Дорога была вполне судоходною и давала исчерпывающее представление о том, как начался Всемирный потоп. Одна кляча налегала что было сил, другая еле-еле тянула, валек (часть конной упряжи. — «РД») возьми да и тресни.

Спасибо тебе, судьба, за чудесную поездку! В складке кожаного фартука образовался глубокий пруд, откуда вода стекала мне на колени. Потом из повозки выскочил винт, потом рассучились веревочные постромки и надоело держаться нагруднику. О, прекрасный трактир в Сетере, я жажду добраться до тебя более, нежели чем попасть в прославленную долину! А лошади шагали все медленнее, дождь припускал все сильнее, и… до Сетера было еще далеко.

О, терпение, тощий паук <…>. Терпение… нет, его в повозке, направлявшейся в Сетер, не было. Однако до придорожного трактира рядом с прославленною долиной я все-таки под вечер добрался.

По двору были раскиданы в уютнейшем беспорядке навоз и земледельческие орудия, шесты и солома; там сидели куры, отмытые до того, что походили если не на призраки, то по меньшей мере на куриные чучела, а пресытившиеся влагой утки жались к мокрой стене. Принимавший лошадей работник был неприветлив, служанки еще неприветливее, проку от них оказалось мало; лестница была кривая, пол покатый и только что вымытый, и густо посыпан песком, воздух сырой и холодный; а через дорогу, чуть ли не в двадцати шагах отсюда, находилась прославленная долина, сад, созданный самою природой, прелесть которого состоит в лиственных деревьях и кустах, родниках и бурливых ручьях. Я же видел ложбину, из которой торчали верхушки деревьев, и все это затянул глухой пеленою дождь. Весь вечер просидел я, глядя, как туда обрушивается этот ливень из ливней, впору было подумать, что Венерн, Веттерн и еще одно-два озера в придачу хлещут с небес сквозь громадное решето. Я спросил еды и питья, но не получил ни того, ни другого; по лестнице бегали вверх и вниз, на очаге что-то скворчало, служанки болтали, работники пили водку, появлялись приезжие, их размещали, подавали им жареное и пареное; прошло несколько часов, я учинил служанке нагоняй, на что она флегматично ответила:

— Господин сидит и знай себе пишет, где ж ему есть-то!

Вечер тянулся долго <…>; в трактире стихло; все приезжие, кроме меня, тронулись дальше, явно надеясь найти лучший ночлег. <…> Окна сотрясал ветер, лил дождь…

— А ну-ка в постель! — сказал я себе.

Я проспал часа два, не больше, и проснулся от вопля, донесшегося с дороги. Я подскочил, было сумеречно, темнее в это время года ночь не бывает! Часы показывали за полночь. Я услышал, как кто-то с силой толкнулся в ворота, закричал басом, после чего принялся колошматить по доскам ворот. Кто к нам ломится: выпивший или умалишенный? Тут ворота отперли; последовал краткий обмен словами; я услыхал, как с перепугу истошно заголосила баба; поднялась кутерьма; по двору забегали, стуча деревянными башмаками; ревела скотина, сюда же примешивались грубые мужские голоса; я уже спустил ноги с постели. Бежать или остаться? Что делать? Я выглянул из окна: внизу на дороге ничего не было видно, дождь все еще шел. Вдруг по лестнице затопали тяжелые шаги, кто-то отворил дверь в смежную с моей комнату… и замер!.. я прислушался, дверь моя была заложена большим железным крюком. В комнату вошли, протопали по полу, подергали мою дверь, потом ударили в нее ногой… а дождь не переставая хлестал по стеклам, и ветер сотрясал оконные рамы.

-Есть здесь приезжие? — крикнул чей-то голос. — В доме пожар!

Тут я оделся, выскочил за дверь и — на лестницу; дыма я не заметил, но, очутившись во дворе, — а двор был весь из дерева, обширный и длинный, — увидел и пламя, и дым. Огонь перекинулся из хлебной печи, за которой никто не присматривал, случайный проезжий, увидя это, завопил, забарабанил в ворота, и… заголосили женщины, заревела скотина, стоило пламени высунуть им свой красный язык.

Тут приспела пожарная труба, и огонь потушили; уже рассвело; я стоял на дороге, едва ли не в ста шагах от прославленной долины. Я вполне мог забежать в нее, что я и сделал, а дождь поливал, вода струилась и журчала, кругом был сплошной родник. Под ударами ливня деревья вывернули наизнанку листья, они приговаривали, как давеча камыши:

— Мы пьем макушкою, пьем пяткою, пьем всем туловом и, однако, твердо стоим на одной ноге, ура! <…>
Я глядел… и глядел… и могу сказать о долине Сетер только одно: она вымылась!"