Архив

Швейцерова соната

Сестра легендарного режиссера Виктория Швейцер: «Соня поверила в гений Миши с первого взгляда, а он лет с 40 уже стремился на пенсию»

Он любил поэзию и отлично разбирался в литературе. Обожал жену Соню — режиссера Софью МИЛЬКИНУ, с которой прожил больше полувека и снял почти все свои фильмы. Тосковал о детях, подаренных Богом за их любовь и сразу безжалостно отнятых им же.

19 февраля 2010 18:26
7563
0

Он любил поэзию и отлично разбирался в литературе. Обожал жену Соню — режиссера Софью МИЛЬКИНУ, с которой прожил больше полувека и снял почти все свои фильмы. Тосковал о детях, подаренных Богом за их любовь и сразу безжалостно отнятых им же.


Именно он законспектировал в нашей памяти образ Остапа Бендера — Сергея Юрского, Шуру Балаганова в лице Леонида Куравлева, Паниковского — Зиновия Гердта, Дон Жуана — Владимира Высоцкого, Моцарта — Валерия Золотухина, Катюшу Маслову — Тамару Семину, Чичикова — Александра Калягина и Гоголя — Александра Трофимова. А музыка Георгия Свиридова из швейцеровского «Время, вперед!»? Это ее мы слышим ежевечерне в заставке программы «Время»…


16 февраля режиссеру Михаилу Швейцеру исполнилось бы 90. К его юбилею в библиотеке киноискусства им. Эйзенштейна открылась выставка. На ней — собственноручно собранные им коллажи, фотографии, ироничные рисунки и трогательные записки: «Мише от Сони» и «Соне от Миши». Здесь мы и встретились с сестрой режиссера — Викторией ШВЕЙЦЕР, автором книги о Марине Цветаевой и преподавателем русской литературы Амхерст-колледжа в штате Массачусетс (США).


Детство — из школы отчислен, с Сахаровым не дружил


— У вас сохранились детские воспоминания о брате? Когда вам еще всего лишь 5, а ему уже 18?


— Ой, я его обожала! И мечтала, что если я когда-то выйду замуж, то только за Мишу или за папу. Я помню, как он меня на демонстрации брал, таскал на себе от «Яра» до Красной площади. Помню, как еще до войны (мне было лет пять), к нам пришли ребята — Вова Шредель (в будущем — режиссер фильмов «Белый пудель», «Поздняя встреча» и др.), Вова Венгеров («Два капитана», «Рабочий поселок»), Миша. У нас была одна комната: они сидели за обеденным столом, я стояла в своей детской кроватке, и они меня рисовали.


Миша рассказывал, что, когда я родилась (а я появилась на свет дома — так получилось), маму со мной увезли в родильный дом, папа пошел куда-то — наверное, уже загулял с друзьями, и Миша остался один. Он испугался до смерти, когда мама начала рожать, и убежал. Потом вернулся, вынул из чулана собрание сочинений, по-моему, Герберта Уэллса, поехал в Китай-город, где были букинисты, продал его и отметил мое рождение походом в Большой театр — как он с юмором пишет в своих записках, «тогда я был последний раз в Большом театре». Ему было 13 лет.


— Много он с вами возился?


— Ну, ему приходилось. Родители работали, папа часто уезжал на гастроли (он был актером), мама работала как зверь на какой-то ответственной работе. А Миша отводил меня и забирал из детского сада — на велосипеде. Ему приходилось даже брать меня с собой на свидания, потому что меня некуда было девать. У него была девушка — Галя Плотникова. Мы ехали к ней, они сажали меня в одной из комнат, давали в руки семейный альбом, и я его смотрела, пока они там проводили время за разговорами, может, за поцелуями — я не знаю. Однажды мы ехали обратно, и Мишка взял меня на руки и вскочил на полном ходу в трамвай. Я пришла домой и в таком упоении сказала: «А мы с Мишкой на ходу сели в трамвай!». Ну вы представляете, что тут поднялось! Как мама была «счастлива»!


А потом мы с ним надолго расстались: началась война. Мы с папой были на гастролях, и война нас застала в городе Ельце. Пока мы доехали до дома, Мишу уже отправили на трудовой фронт, а вскоре — со всем институтом в эвакуацию в Ташкент. Мы тоже уехали и встретились уже в 44-м, когда он вернулся. Но обожала я его всегда! Я видела, какой он образованный, как много знает, как он поэзию знает. Он меня к поэзии и приучил.


Он был действительно свет в моем окошке! Когда он женился, а я еще была школьницей, я очень часто к ним ездила на Сретенку, сидела в углу и слушала их разговоры. И всегда восхищалась, какой он, сколько всего знает. И я всегда думала: «Ну хорошо, вот ему 32 года, а мне 19. Ну я к 32 буду тоже так знать!». Но нет, не догнала я его никогда!


— А вот интересно, кто его приучил к поэзии? Он же не был пай-мальчиком! Из школы его выгоняли…


 — Вообще-то у него были неплохие школы и учителя. Литератор хороший — я его знала. А Миша сам удивлялся, как в нем уживались «бандитские» наклонности и любовь к искусству. Этим он интересовался всегда. В 10 лет сам пошел на похороны Маяковского! Тогда же, лет в 10—12, — на диспут в Союз писателей о сервилизме Пушкина (т. е. как Пушкин «пристраивался», угождал царскому правительству). Тогда, до 37-го года, эту тему очень любили. Потом Пушкина простили.


В 5-м классе его исключали из школы за прогулы. А когда открылась новая школа № 113 рядом с Домом кино, его перевели туда. Он был уже в 8-м классе. И вот там он начал всерьез учиться. В этой школе Мишу жутко уважали, а его блеск отражался на мне, когда я туда пришла.


— Я читала, что в одном классе с ним учился Андрей Сахаров? Они дружили?


— Нет, они не были дружны и потом нигде не пересекались. Я думаю, они были очень разные по воспитанию, характеру и, наверное, по интересам тоже. У нас хранились школьные фотографии их класса, но поскольку я на Мишу одно время была сердита, я подарила снимки Сахарову, у которого их не было.


Из блокнота Михаила Швейцера («Дон Жуан». 1971—1972):


«Вы читаете Пушкина из вчера и позавчера, переселяясь целиком в то время, с позиций конкретностей эпохи, биографии, злоб дня тогдашних… Я же читаю (стараюсь) А. П. из сегодня и завтра, думая и понимая его лишь в сегодняшнем дне. Что он для сегодня, что он для завтра. И Пушкин требует такого взгляда, т. к. он русский человек, каким он, может быть, будет через 100—200 лет, и ведет разговор о будущем».


Соня — в большой любви и больших ссорах


— Вы знаете, как Швейцер познакомился с Соней Милькиной?


— Ну как же, он про это все время вспоминал. Миша сидел на «Мосфильме» на лавочке с другом и вдруг увидел девушку, с музыкальной папочкой на тесемках. Он говорит: «Хорошая девушка!», — и как он с юмором об этом рассказывал, «оказывается, она не ко мне шла, а просто шла в моем направлении». Она свернула в павильон, где он ее потом и нашел. Начал к ней приставать, и, кажется, на 7 ноября пригласил ее в ЦДРИ и познакомил ее с Эйзенштейном. А тот сказал: «Девушка, вы его бойтесь!» И так они всю жизнь и жили вместе — в большой любви и больших ссорах.


— А девушка с музыкальной папочкой на чем играла?


— Сначала Соня училась в Гнесинском училище, играла на скрипке. А потом, незадолго до войны, оказалась в Арбузовской студии (Московская театральная студия п/р А. Арбузова, В. Плучека. — Авт.). Свое поступление в студию она очень смешно описывала. На экзамене Соня читала что-то совершенно детское, несерьезное. Позже кто-то из комиссии вышел в коридор и спросил: «Милькина кто?» — «Я». — «Тапочки у вас есть?». Она говорит: «Есть». — «Завтра приходите с тапочками». Так ее приняли, и ход ее молодости определился этой школой. Хотя ее мама была против и даже ходила к Плучеку: «Не принимайте ее, она бросит музыку!». Так оно и получилось. (Позже она закончила ВГИК — режиссерское отделение, вместе с Наумовым и Хуциевым.)


А потом — война: Соня уехала с матерью в эвакуацию. В 1943-м, по дороге из эвакуации, мать умерла прямо в поезде. Соня доехала до Москвы, и тут, по-моему, она мыкалась очень сильно, потому что жила одна, работала на Метрострое. Потом она пришла на «Мосфильм» и каким-то образом напросилась к Александрову ассистентом. Тут-то ее Миша и увидел. Это был 1944 год. Поженились они в апреле 45-го, с тех пор уже не расставались.


Это удивительно, но Соня, по-моему, поверила в Мишу с первого взгляда, в то, что Миша гений и она должна ему помогать. А он совершенно не хотел, чтобы ему помогали, и, по-моему, всю жизнь мечтал о том, чтобы не работать — лет с 40 стал говорить, что хочет выйти на пенсию.


И правда, Соня сыграла огромную роль в его жизни, потому что именно она заставила его работать. У них дома всегда была толкучка: народу собиралось — просто невероятно! И весь Мишин талант и блеск ушел бы на «бла-бла-бла» в компании. А Соня в какой-то момент сказала: «Ну хватит, ты переводишь время ни на что!».


— Михаил Абрамович и Софья Абрамовна были разные по характеру?


— Совершенно разные. Он был гораздо спокойнее. Я не слышала, чтобы Миша когда-то кричал, и он был этим даже знаменит среди режиссеров. Говорили, что «Швейцер очень интеллигентный человек, никогда не кричит на съемках». А потом добавляли: «Ну, а что ему орать — за него Соня орет». Так оно и было.


— Но у них жизнь была нелегкой — двоих детей потеряли…


— Конечно, это была жуткая трагедия. Первой — Тиночке было два года, а Вовочке — три. У обоих оказалась неизлечимая генетическая болезнь. Вот Миша пишет в своих записках: «Я все больше понимаю ужас нашей бездетности и думаю: „Кого я чему научил? Я же никого ничему не научил!“ Вот отец научил меня плавать и есть рыбью голову»… А я вспомнила, что Миша меня научил есть рыбью голову!


— У вас осталось много писем Швейцера. Что вам запомнилось из его переписки?


— Знаете, что меня потрясло, когда я подряд читала эти письма? Как много было вокруг творческих людей чиновников! Фамилии, фамилии, фамилии… Фантастика!
А с Соней у них была замечательная переписка: она пишет из командировок о своей работе, о том, как к ней плохо относятся, мешают работать, про какую-то съемочную ситуацию: «Срочно напиши, что мне делать!». Она пишет, что первый раз в жизни попала в деревню: «Тут все как в романах о деревне! И какие замечательные люди живут и как они говорят!». Денег тогда не хватало, и Соня писала Мише: «Пойди получи мою стипендию, а то тебе, наверное, есть нечего!».


И главная тема всех писем — «мы не должны разъезжаться. Мы не можем жить врозь, и надо добиться, чтобы мы работали вместе». Это уже было после того, как их девочка умерла. И он добился: примерно с середины 50-х они стали вместе работать, а переписка их прекратилась.


— Я знаю, вы собирались издать уникальную книгу о Швейцере — его письма, записки, интервью…


— Последний год-полтора перед смертью Михаил Абрамович просматривал все свои записи, подписал все фотографии. Там — вся его жизнь с Соней, большая переписка с Венгеровым (она была опубликована в «Киносценариях»). Про что-то он говорил: «Это хорошо было бы напечатать». Теперь я поняла, что это мой последний долг. Я очень хочу сделать эту книгу, и она должна быть интересной.


Работа — что ж вы думаете, это антисемитизм?


— В 1948-м Борис Бунеев, Анатолий Рыбаков и Миша втроем сняли фильм «Путь славы». Это производственный фильм — о первой женщине — паровозном машинисте. А потом его выгнали с «Мосфильма».


— Кто (или что) помог ему удержаться в профессии, когда его уволили со студии?


— Друзья не давали ему пропасть. Он подрабатывал в Доме народного творчества, писал какие-то внутренние рецензии, что-то делал в документальном кино. Но бедствовали они с Соней ужасно: сказать хотя бы, что одет он был в то, что он не вернул в костюмерную на «Мосфильме», во все казенное, и в институте ему даже диплом из-за этого не давали. И наша мама поехала и его, можно сказать, выкупила.


А «вытащил» его друг, Володя Венгеров: он добился, чтобы Мишу пригласили на «Ленфильм» вторым режиссером на фильм «Кортик», над которым они и работали вместе. И Михаил Ильич Ромм много за него хлопотал. У Миши в письмах к Соне есть такой эпизод: «Вчера Михаил Ильич был у какого-то большого начальника в ЦК партии (имя сейчас забыла) и стал говорить, что не понимает, почему Швейцеру не дают работу: «Было три молодых режиссера, которые сняли фильм, и двое из них работают, а третий — нет». И тот начальник спрашивает: «А что, он не хуже тех других?», — на что Ромм отвечает: «Я думаю, что он лучше всех!» — или что-то в этом роде. В общем, что он очень способный. И начальник спрашивает: «Что ж вы думаете, это антисемитизм?» — «Я этого не исключаю». И Миша пишет: «Только ты никому не пересказывай, Михаил Ильич просил» (смеется).


И я помню, что к нам на Васильевскую звонил Пырьев — он тогда был директором «Мосфильма», и спросил Мишу. Я ответила, что он в Ленинграде, и Пырьев сказал: «Мы перед ним очень виноваты, и я хочу пригласить его вернуться на «Мосфильм». И Миша вернулся из Ленинграда.


— К чему он был нетерпим?


— Не любил подлости человеческой. Ну, например, мне рассказывали, что был скандал, когда Миша взял Юрского на роль Бендера. Я нашла бумажки, где он пишет, что «я сам выбираю себе актеров, и если вы не разрешите взять Юрского, я не буду снимать». Конечно, были такие страшные времена, когда его заставили совершенно изуродовать «Тугой узел». Сценарист Владимир Тендряков заявил: «Я не буду ничего делать», — и уехал отдыхать. А Миша прямо сказал: «А я буду делать: у меня жена беременная — и мне деньги нужны». И он все сделал, как я говорю, «громко скрипя сердцем».


Да ни один фильм у него не проходил спокойно! И он, конечно, что-то менял. Ну, а как иначе: это же не только его труд — это и работа актеров: если он что-то не поменяет и фильм не выпустят, значит, и актерский труд пропал!


— А ведь правда, что такой крепкий брак, как у Швейцеров, это тоже в своем роде работа — над собой, своими эмоциями. Ваши родители подавали хороший пример — как надо жить?


— Я знаю, что мама, когда она в 13 лет в папу влюбилась (он был актер, приходил в ним во двор, ко взрослым барышням), ходила воровать цветы в городском саду и ставила букеты ему на окно. И хотя мама наша была очень суровым и сдержанным человеком, рассказывать она не любила, но в этом мне призналась: она ходила на почту и ждала от него письма «до востребования». А потом, как вспоминал папа (хотя он меня часто подначивал, но это может быть правдой), когда он вернулся в 1918 году (он прошел всю империалистическую войну): «Прихожу из плена с фронта, а мама у нас дома сидит почему-то, на подоконнике. И с тех пор, с 18-го года, они не расставались. Папа умер в 1972-м, а мама — в 76-м. Они тоже очень много пережили: папу сажали, мама его выручала. Не отказалась от него…


Его Соня умерла 13 октября 1997-го. А еще через месяц, 15 ноября, — ближайший друг, Владимир Венгеров.


Отрывок из сценария «Такое кино» (фильм о Соне Милькиной, который хотел снять Швейцер после ее смерти).


«Мчусь в автомобиле по Ленинградскому проспекту. От кольцевой — к центру. Из Икши — домой с нашей Алисой на заднем сиденье в корзинке под марлей. Соней давно уже заведен такой порядок возить кошку. С дачи — домой…


— Ребята! — кричу. — Встретьте там Соню мою! Найдите и встретьте, и проводите куда надо! Ну, как положено: к вечному покою, что ли, или блаженству…
Да! И Вова Венгеров на днях отошел. К вам. Не дошел еще, наверное. Рано еще. Ну, Булат уж давно там и Зяма Гердт. Соня еще успела веселую статью о Зямке к его юбилею написать… Да… хороший народ там у вас подбирается… Я вот сам: все кричу, ору, говорю, а сам плачу. От соседних водителей стыдно. Все очки проплакал. Да я в общем-то, ребята, думаю, туда к вам поближе к осени. Вот могилу в мае-июне в порядок приведу, ну и…


А на постаменте одно слово Соня морскими камушками написала: «Вовушка» и восклицательный знак. А я в мае рядом небольшой камень поставлю (место есть).


— А скажи, Игорек, — спрашиваю я этого бригадира могильщиков, кладу руку ему на плечо, а у самого, чувствую, голос начинает дрожать.


— Игорек, — говорю. — А когда я помру, сможешь меня там же уложить, к ним…"


P. S. Михаил Швейцер разбился на машине по дороге на дачу 29 апреля 2000 года. Месяц врачи Склифа боролись за его жизнь. Но где-то там, наверху, его ждала Соня, и он очень спешил к ней.


НАШЕ ДОСЬЕ:


Михаил Абрамович Швейцер (16.02.20—2.06.00) — кинорежиссер, народный артист РСФСР и СССР. В 1943-м окончил ВГИК, ученик Сергея Эйзенштейна. Среди его фильмов — «Кортик», «Чужая родня», «Мичман Панин», «Время, вперед!», «Бегство мистера Мак-Кинли», «Воскресение», «Золотой теленок», «Маленькие трагедии», «Мертвые души», «Крейцерова соната». Награжден орденом «За заслуги перед Отечеством» III ст. — за выдающийся вклад в развитие отечественного киноискусства, орденом Почета, лауреат Госпремии СССР (1977) и Премии Президента РФ в области литературы и искусства (1998).