Классик по имени Леля
«Папа» Чебурашки, художник Леонид Шварцман: «Я все еще расту…»
Когда слышишь его мягкий голос в телефоне — кажется, что разговариваешь с взаправдашним Крокодилом Геной. Хотя, по секрету, сам он увековечил свой образ в персонаже весьма сомнительном — жулике из мультфильма «Обезьянки и грабители». Но это ничего не значит.
Когда слышишь его мягкий голос в телефоне — кажется, что разговариваешь с взаправдашним Крокодилом Геной. Хотя, по секрету, сам он увековечил свой образ в персонаже весьма сомнительном — жулике из мультфильма «Обезьянки и грабители». Но это ничего не значит. Просто и крокодил с жуликом из «Обезьянок», и котенок Гав с Чебурашкой и всеми 38 попугаями, и Снежная королева с красавицей и чудищем из «Аленького цветочка» — все они родились однажды из-под карандаша талантливого художника Леонида Ароновича ШВАРЦМАНА. Если считать его папой всех созданных им персонажей, то Шварцман — самый многодетный отец самых известных и любимых зрителями мультгероев.
НАШЕ ДОСЬЕ:
Леонид Аронович Шварцман (род.
С 1948 по 2001 г. работал на студии «Союзмультфильм».
В его фильмографии более 70 картин.
Художник-постановщик мультфильмов «Аленький цветочек», «Золотая антилопа», «Снежная королева», «Котенок по имени Гав» (все — реж. Лев Атаманов), «Дядя Степа — милиционер» (реж. Иван Аксенчук), «Потерялась внучка», «Варежка», «Крокодил Гена» (все — реж. Роман Качанов), серия «38 попугаев» (реж. Иван Уфимцев), режиссер 5-й серии «Котенок по имени Гав», семи выпусков «Обезьянок»: «Осторожно, обезьянки!», «В опере», «Обезьянки, вперед!» и др.
Хвост надо отрубить!
— Леонид Аронович, а правда, что многие из ваших мультперсонажей срисованы с коллег?
— Да, когда я чувствовал, что тот или иной поиск заканчивается воспоминаниями о каком-то знакомом человеке, это уже означало, что я на верном пути: рождалось что-то интересное, яркое. Тогда я специально подходил к этому «прообразу» и делал как бы шарж на него. Например, когда я нарисовал в «Варежке» бульдога, все стали узнавать моего режиссера Качанова — он и внешне был такой крепкий…
— Были образы, которые вам долго не поддавались?
— Были, конечно. Вот в «38 попугаях»: если Слоненок и Обезьянка получились довольно-таки легко, то Удав и Попугай — это целая история. Удав — это философ, образ очень непростой. С ним я возился очень долго: ходил в зоопарк, рисовал, но все как-то не получалось. И лишь когда мне в голову пришла мысль вытянуть ему морду, сделать ему нос, веснушки, бровки, вот тогда появился человеческий характер. А попугая я сначала сделал с хвостом попугайским. И когда Норштейн, который был там мультипликатором, сказал: «Нет, ну хвост тут никуда не годится, надо отрубить хвост!» — я помню, какая истерика была у нашего руководителя студии, Иосифа Яковлевича Боярского. Но все же мы настояли, и получился очень необычный персонаж на двух ножках. И он стал лидером, вождем…
Шапокляк появилась довольно легко, и Крокодил тоже. А Чебурашка появлялся очень долго и сложно. Потому что у Успенского в книге про Чебурашку сказано буквально несколько слов. В итоге хвостика мы его тоже лишили. Постепенно, не сразу, у него вырастали уши. А глаза у Чебурашки сразу были такие большие, человеческие.
— А у вас есть любимые персонажи?
— Почти все персонажи в «Варежке». Они добрые очень, хорошие. И в «38 попугаях». Эти, пожалуй, наиболее любимые.
— Слышала, что была на «Союзмультфильме» такая практика, когда за идею давали 10 копеек.
— Это придумал Дисней: на своей студии все забавные выдумки он просто покупал — в американской валюте. Любой человек, хоть уборщица или вахтер, мог предложить свою идею. У нас денег не давали, была просто шутка такая: «С меня 20 копеек», — говорил режиссер.
— Кстати, про Диснея: какое он произвел на вас впечатление?
— Я вам скажу, что для меня лучший фильм Диснея — это «Бемби». «Бемби», «Книга джунглей», «Пиноккио» — поразительные фильмы. Помню, когда я приехал поступать во ВГИК, я пошел смотреть «Бемби» в кинотеатр «Москва» на площади Маяковского. Это было потрясением: хохот стоял просто невообразимый, а многие зрители вообще не понимали, как можно выдрессировать животных, чтобы они так ярко и интересно играли. Вообще до многих не доходило, что звери нарисованные, что все это создано гением Диснеем и его мультипликаторами.
— Думаю, многих завораживали и человеческие персонажи наших мультфильмов — как будто срисованные с живых людей.
— На «Аленький цветочек» были приглашены актеры, которые записывали голоса и как бы проигрывали действие (анимационная техника «эклер», или ротоскопирование, популярная в 50-е годы. — «РД»). Боголюбов играл купца Степана Емельяныча, Грибков из МХАТа — его помощника. Чудище озвучивал и играл Астангов, Настеньку — небольшая хрупкая девочка Крачковская (не путать с другой актрисой). Режиссер давал им задания, оператор снимал. Потом пленку проецировали на экран, выбирали самые яркие конструктивные положения того или иного персонажа, переводили это на бумагу и делали мультипликат.
Жениться не собираюсь!
В их доме необыкновенно уютно и тепло — даже когда за окном серость и дождь. Накрытый стол в гостиной, всегда цветы, пейзажи в рамочках. Хранительницу уюта зовут Татьяна Владимировна. Она же — вечная муза Шварцмана. Сколько лет они вместе — ой, даже не спрашивайте!
— Леонид Аронович, как вы познакомились? Что ваш глаз художника заприметил в Татьяне Владимировне?
— Она работала в цехе фазовки и контуровки, а я в группе с Атамановым… Это было в 50-м году.
— Вы быстро поженились?
Т. В. — Через 4 месяца. Это много или мало? Я пришла на студию в сентябре и в первый день на светлой студийной лестнице (там две лестницы — темная и светлая) встретила молодого человека — кудрявого, голубоглазого. (Смеется.) Мы познакомились и с первого дня стали встречаться.
Как говорила моя подруга: «Таня, да разве вы там с Лелей работаете? Вы же играете! И за это еще получаете деньги!» А знаете, все, кто попадал на студию, определялись буквально за 2—3 месяца: если человек не приживался, он уходил или оставался на всю жизнь.
— Татьяна Владимировна, а как Леонид Аронович ухаживал за вами?
— Вы знаете, сейчас он больше ухаживает за мной. (Смеется.)
— Леонид Аронович писал вам стихи?
— Нет, никогда в жизни. Ничего не может сложить и удивляется, как это у кого-то получается. Я ему удивляюсь, потому что, по-моему, все через это прошли: плохо ли, хорошо, но прошли.
— Тогда признайтесь: чем же вас Леонид Аронович зацепил? На студии ведь молодых людей вагон целый, наверное, был?
— А я не знаю. Когда Леля пошел меня провожать со студии, мы шли по Садовому кольцу, и что-то он вдруг прорезался и стал говорить (хотя обычно он немногословен — больше рисовал, чем говорил): «Я вообще не муж, я жениться не собираюсь». Почему это было сказано — не знаю… А знаете, мы в ЗАГС ходили три раза — не могли его найти, он от нас уходил. (Смеется.) На третий раз нашли — недалеко от магазина «Пионер» на улице Горького, в переулочке.
— Вы там рядом жили?
— Я жила в маленьком старом угловом доме на Никитской, который помнит еще Наполеона. Когда во время войны сбрасывали бомбы, он трясся, но устоял. И стоит до сих пор. Мы жили в коммуналке, как все москвичи: мама, тетя, моя сестра и я с Лелей в проходной комнате. А всего человек 25. С тараканами, крысами, клопами — жутко! А потом напротив поселился Берия. У нас наглухо закрыли чердаки, а Леля один раз чуть не поплатился жизнью.
Л. А. — Мы заканчивали какую-то картину, и я поздно возвращался домой. Заворачиваю за угол, подхожу к дому Берии. Открывается парадное, там стоит огромный энкавэдэшник — толстый, здоровый грузин. Выходит на улицу, а за ним Лаврентий Павлович. Шляпа, темные очки, зеленый шарф пол-лица закрывает, толстенький такой. И идет на меня. А я — мимо. Я потом подумал, что если бы я в этот момент полез в карман за носовым платком, меня бы уже не было…
— Свадьбу вам было на что сыграть?
Т. В. — Что вы! Когда мы поженились, у нас вообще ничего не было. Ну, представьте, у меня были одни туфельки, и мы с Лелей пошли регистрироваться — в жуткий холод под 25—27 градусов, февраль. Ноги примерзали к капроновым чулочкам. Потом мы пришли ко мне домой. Дома были мама, тетя, папы уже тогда не было, моя сестра. Что было на столе, я уже не помню. Вот такая была свадьба.
Л. А. — Ну, чай был.
Т. В. — С тех пор я думаю: «Наверное, хорошо, когда свадьбы не бывает». Вот честное слово, я не суеверный человек, но я замечаю, что если люди очень бурно справляют свадьбу — по сто, по двести человек… Лучше не надо…
— На студии вас поздравляли?
Т. В. — Что вы, мы даже никому не сказали об этом. Поскольку мы очень много работали, у нас много людей там поженились. А работали мы там даже ночами. И ни у кого не было никаких меркантильных интересов. Хотя нет, были — но это были изгои.
— Вы с Леонидом Ароновичем ссорились когда-нибудь?
Т. В. — С Лелей? Да мы и сейчас постоянно ссоримся. Все время. Я вообще не знаю, как мы живем. Не успевали мы выйти на улицу, как начинали ссориться. Я кричала: «Вот!» — поднимала руки и падала в сугроб очередной. Лелька меня вытаскивал из сугроба, мы шли дальше, опять ссорились… Мы с ним очень не похожи. У нас и привычки разные. Даже выбор еды разный. То есть Леля может что угодно есть, он очень неприхотливый, а я нет. Я стараюсь что-то вкусное готовить, и страшно возмущаюсь: «Лель, я же сделала что-то новое, ты хоть обратил внимание?!» А он: «Да, вкусная была рыба!» — «Это было мясо!»
Леля более приемлемо к людям относится, чем я. Когда он принимает работы, ему все они кажутся хорошими — он выделяет лучшие, о плохих не говорит. А я вот говорю про плохое… Но вот в большом — в мировоззрении, в отношении к людям — в этом мы сходимся.
Куклы или рисунки?
— Леонид Аронович, расскажите про вашу семью.
— Ну, отец был бухгалтером. Мать — домашняя хозяйка. Были еще старший брат и сестра — их, к сожалению, уже нет. Родился я в Минске в 1920 году. Когда в 1938-м закончил среднюю школу, поехал в Ленинград. Думал сдать экзамены в Академию художеств, мечтал об этом. Но моя подготовка оказалась слабой, и мне предложили заниматься в подготовительной школе при академии. Я занимался только специальными предметами: живописью, рисунком, композицией.
— То есть война вас застала за учебой?
— Перед войной произошла странная история. Я с чемоданчиком пошел по повестке в военкомат — это был плановый весенний призыв. Всех вызвали, а меня нет. Когда я спросил почему, мне ответили: «Иди домой, браток, не шуми. Мы потеряли твое дело. Найдем — и когда надо вызовем». Я пошел домой. А ждать сколько? Я поступил учеником токаря на Кировский завод. Началась война, и в ноябре меня эвакуировали вместе с заводом. И всю войну я проработал: сначала токарем-карусельщиком, а потом, когда узнали, что я художник, — в группе по оформлению завода. Во время блокады в Ленинграде погибла мама (я ее привез к сестре перед армией, в мае, когда получил повестку). А после войны я по совету брата, который служил в Москве, послал письмо во ВГИК.
— А как вы оказались на «Союзмультфильме»?
— Мой преподаватель по мультипликации Сазонов в 1948-м пригласил меня ассистентом, так я стал штатным сотрудником студии. А когда защитил диплом (это был 1951 год), Лев Константинович Атаманов позвал художником-сопостановщиком на «Аленький цветочек». Вообще работа с Атамановым — это, пожалуй, самые яркие и счастливые дни на киностудии. Потом были работы с другими режиссерами, одно время я был параллельно художником и на кукольной, и на рисованной мультипликации.
— И что вы предпочитаете — кукол или рисованное кино?
— Да трудно сказать. И то и другое по-своему очень интересно и очень сложно. В кукольной мультипликации художник, как дирижер оркестра, должен подтягивать то, что изображено, под свое видение. Когда художник-кукольник Олег Масаинов резал Чебурашке голову, я у него то скальпель брал, то кое-где наращивал объем из пластической массы… Когда Лев Константинович умер, начав 5-ю историю «Котенка по имени Гав», директор студии предложил мне подхватить эстафету Атаманова и сделать этот рисованный мультфильм.
— У вас до этого были мысли о режиссуре?
— Ну, особенных мыслей не было, хотя Атаманов меня все время уговаривал взяться за режиссуру… Потом мы с Григорием Остером выбрали из вороха его маленьких историй «Гирлянду из малышей». Очень хорошую музыку написал Макаревич с «Машиной времени», а песенку исполнила солистка с хрипловатым голосом Оксана Шабина: «В каждом маленьком ребенке — и мальчишке, и девчонке есть по 200 грамм взрывчатки, а быть может, полкило. Должен он бежать и прыгать, все хватать, ногами дрыгать, а иначе он взорвется, трах-бабах, и нет его!»
Я все еще расту…
Постепенно диван в углу комнаты превращается в картинную галерею. Мы рассматриваем работы Шварцмана. Семь картин, написанных лет 10—12 назад. Все вместе они называются «Старый Минск — воспоминания о детстве» и похожи на иллюстрации к хорошей сказке.
— Я хорошо помню конку. Представляете? Это когда вагончик тащили по рельсам две или три лошади. А трамвай пустили в 30-м году, мне было тогда 10 лет. Помню, какое это было потрясение для нас! Потом, году в 1932—1933-м, нам провели электричество. Посмотрите, какая у нас была люстра.
— Это люстра, которая на тебя упала? — интересуется Татьяна Владимировна.
— Да, но она упала в центр стола, а не на мою голову. Тяжелая была. Там был противовес — свинцовая дробь, чтобы можно было ее поднимать и опускать.
— И что, противовес отвалился?
— Нет, крюк из потолка вылетел — не выдержал тяжести. А знаете, тут, в квартире, на меня однажды все полки с книгами в комнате свалились. А в другой раз подо мной кресло развалилось. (Смеется.) Так что у меня много таких вот приключений.
— Вы точно в рубашке родились!.. Леонид Аронович, а как случилось, что у вас сначала было имя Израиль, а потом вы стали Леонидом?
— Я поменял его очень давно — когда образовалось государство Израиль. А тем более что меня все Лелей называли — и родители, и друзья, и до сих пор называют. Тот же Юра Норштейн — на «вы», но «Леля». Потом, «Израиль Аронович» как-то и выговорить было трудно. Но это уже какие были годы! Мне тогда уже лет 40 с чем-то было, наверное. Поэтому на первых моих фильмах написано «И. Шварцман»…
Т. В. — Знаешь, Лель, у тебя есть одно редкое качество: ты вот как-то сказал однажды: «Мне же еще все интересно. Я вот только сейчас расту». И это действительно так. Наверное, самое страшное, когда человек остановился. А вот если еще интересно… Это удивительно.
Л. А. — Когда из жизни ты делаешь какие-то выводы, это тоже рост, движение вперед. Вот приведу такой пример. Академия художеств — удивительное здание. Абсолютно точный квадрат, в середине — круглый двор. Его диаметр равен диаметру купола Святого Петра в Риме. И четыре портала, где написаны удивительные вещи: архитектура, живопись, скульптура — и что вы думаете, четвертое? Воспитание. Это абсолютно правильно, потому что надо воспитывать не просто художника, но и человека тоже.
