Экстрасенс поэзии
Илья Резник: «Я проживаю жизни своих персонажей…»
Имя автора этих песен теперь известно каждому. Илья Резник — популярнейший поэт, строчками которого рассказали о себе Пугачева, Леонтьев, Вайкуле и все-все-все. Сам же Илья Рахмиэлевич хоть охотно дает интервью, о своей личной жизни предпочитает не распространяться. И тем не менее…
«Хоть поверьте, хоть проверьте» — эти строчки из лирической песни «Золушка» в конце 60-х в один миг облетели весь Советский Союз. Пройдет еще несколько лет, и из каждого окошка будет доноситься «Маэстро», «Три счастливых дня», «Вернисаж», «Еще не вечер»…
Имя автора этих песен теперь известно каждому. Илья Резник — популярнейший поэт, строчками которого рассказали о себе Пугачева, Леонтьев, Вайкуле и все-все-все. Сам же Илья Рахмиэлевич хоть охотно дает интервью, о своей личной жизни предпочитает не распространяться. И тем не менее…
«Меня усыновили бабушка с дедушкой»
— Илья Рахмиэлевич, вы как-то обмолвились, что из семьи датских интернационалистов. У вас что, имеются датские корни?
— Дело в том, что мои бабушка и дедушка со стороны отца — Рахмиэль Самуилович и Рива Гершевна — в 1934 году приехали в Союз из Дании. Они были интернационалистами, участниками соответствующих движений, ну и решили обосноваться в стране восходящего коммунизма. В Дании они все бросили, в том числе и шестикомнатную квартиру. А в Питере, конечно, стали мыкаться по углам: сперва жили в общежитии, а два года спустя все же добились приема у Сергея Ивановича (?) Кирова, и он выделил им комнату в коммунальной квартире на улице Восстания. Людьми они были простыми: дед работал обувщиком, в основном трудился на дому. Поэтому, кстати, к нам в квартиру постоянно с обысками приходили финансовые инспекторы, несколько раз они арестовывали имущество… А моя бабушка была отличной хозяйкой. Как говорится, из ничего могла приготовить вкуснейшие блюда. Вот в этой семье я и вырос.
— В вашей официальной биографии значится, что бабушка и дедушка вас усыновили. Как же это могло случиться?
— Это долгая и непростая история. Дело в том, что бабушка и дедушка привезли в Питер моего отца Леопольда и его сестру Иду. Тетя Ида, пожив здесь, довольно быстро захотела вернуться в Данию. А мой папа остался и вскоре женился на моей матери. В 38-м году родился я. Потом началась война и, несмотря на то, что мой отец был совсем не обучен военному делу, его взяли на фронт. Папа получил два ранения, одно из них — в легкое, его отправили в свердловский госпиталь. Где он и умер от скоротечной чахотки. А моя мать второй раз вышла замуж и уехала жить в другой город. Вот поэтому бабушка с дедушкой меня и усыновили.
— Но вы продолжали общаться с матерью?
— Я не общался с ней долгих десять лет. И возобновил общение только в 56-м году. Простил ей все, даже помогать ей стал. У нее был муж — вот кто ирод самый настоящий! — звали его Наум Исаакович, он был партийным работником.
Моя мама родила от него тройню: Марину, Вову и Леру, — они сейчас живут в Израиле. И когда они были маленькими, этот Наум Исаакович рвал их платья, чтобы только они гулять не ходили. Садист, в общем…
«Я работал в мединституте, на механическом заводе…»
— Насколько я знаю, повзрослеть вам пришлось рано — сразу после школы устроились на работу.— Я же поступил в театральный только с четвертой попытки. Дело в том, что в детстве о театре я не мечтал. Меня воспитал Ленинградский дворец пионеров. Сначала я занимался в кружке механической игрушки, потом плаванием, гимнастикой. Позже ходил в ансамбль бальных танцев и в драматический кружок. Я и сам тогда не знал, чего хочу. А о театре задумался совершенно случайно. Однажды пошел провожать своего приятеля на прослушивание в театральный. И просто так, за компанию, тоже «прослушался», чего-то прочитал перед комиссией. Меня, конечно, не допустили даже до второго отборочного тура. Но вот так я ходил впоследствии четыре года, пока не прошел все туры и не выиграл конкурс. Случилось это в 58-м. А до того я все время работал. Например, на кафедре микробиологии в мединституте…
Кстати, там же я сдавал вступительные экзамены в медицинский. Одного балла не хватило, слава богу. А еще учился в техническом училище и работал на механическом заводе. Кстати, в областной ленинградской филармонии у меня были даже кое-какие ролишки. Правда, параллельно мне приходилось грузить декорации.
— В одном из интервью вы назвали театр имени Комиссаржевской родным. У вас там было много больших ролей?
— Этот театр действительно стал для меня родным. Но я не могу сказать, что у меня там было много главных ролей. Всего две-три. Но уже в то время мне поручили написать песни к двум спектаклям, и это, конечно, было очень приятно — ведь в программке я значился уже и как автор стихов… Еще в те времена я исполнял песни Александра Городницкого, которые даже звучали по ленинградскому радио. Кстати, не так давно на авторском вечере в Кремле мы с Сашей вспомнили об этом периоде нашей жизни. Я ему и книжку подарил, где, кстати, портрет его имеется. Он же мой первый учитель песенный, именно Городницкий этим делом меня заразил. За что ему, конечно, огромное спасибо. Ведь от работы в театре у меня было одно лишь чувство неудовлетворенности.
— А что вас не устраивало?
— Да просто понял, что мне скучно быть актером — говорить чужие слова, проживать чужие жизни. В то время я жил уже другим, понимаете. Помню, играл Стеклова в «Большевиках», а в это время писал «Хоть поверьте, хоть проверьте».
Кстати, вы знаете, что песня «Золушка» изначально называлась «Сон в летнюю ночь»? Дело в том, что композитор Игорь Цветков пришел к нам в театр писать музыку для исторического спектакля «Первая глава». Как-то спрашивает у меня: «Илья, у тебя стихи есть какие-нибудь?» Показал ему «Сон в летнюю ночь» — это и стало впоследствии «Хоть поверьте, хоть проверьте». Однажды он позвонил мне из кукольного театра, где тоже музыку писал, и говорит: «Послушай». Я слушал в телефонную трубку музыку Игоря на эти стихи, и это было замечательно. Потом уже я назвал песню «Золушка». Первой ее исполнила Таисия Калинченко. Когда она забеременела, песня перешла к Людочке Сенчиной и стала ее визитной карточкой.
«Песни рвались из меня»
— Ну, а вы, в свою очередь, проснулись знаменитым?
— Нет, у меня вообще такого не было, чтобы все случилось в один миг — все складывалось постепенно. Тогда я жил еще в Ленинграде, и «романовский» Питер очень зажимал меня. Даже когда у меня состоялся первый творческий вечер, где участвовали Эдита Пьеха, Ирина Понаровская, Сергей Захаров, романовское окружение, то есть ленинградские власти, даже не разрешили мне написать на афише «Творческий вечер», а только — «Эстрадный концерт». Непростые у меня были отношения с командой Романова. И мне приходилось как-то выходить из положения — ведь песни мои рвались из меня, несмотря ни на что. Куда их девать-то было?
— Тогда вы оставили театр и ушли на вольные хлеба?
— Из театра я уходил целый год. В 71-м объявил — ухожу, а мне ответили: мол, подожди, введи сперва на свои роли молодых актеров. Я все исполнил и через год ушел. Написал «отвальную» поэму, собрал труппу и перед всеми прочел свое сочинение. Помню, как все плакали — трогательное получилось прощание.
— Илья Рахмиэлевич, говорят, вы за пять минут можете написать стихотворение на любую тему. Это правда?
— Это мое состояние души. Дело в том, что поэты в основном чиркают, чиркают и чиркают, пока не дойдут до сути или до фразы. И выставляют напоказ миру свои черновики: вот, мол, какие они работяги, и сколько же они трудятся, прежде чем найти строчку «Солнце встало на опушке…» У меня мышление ясное, и поэтому я прихожу к конечному результату быстро. Это состояние духа и моего творческого организма. Как мне сказал один человек, которому я сейчас пишу шансоны: «Я разгадал вашу тайну. Вы экстрасенс поэзии». И он прав. Я настраиваюсь, погружаюсь в заданный мир, проживаю жизни своих персонажей…
«Три счастливых дня» Алла петь не хотела"
— О вашей дружбе с Аллой Борисовной ходили легенды. Как вы познакомились?
— Ой, об этом мне неинтересно рассказывать. Ну, в 72-м году увидел ее на концерте Лундстрема. Так и познакомились.
— Говорят, вы жили у нее в квартире, когда только перебрались из Ленинграда в Москву?
— Жил, жил…
ИЗ КНИГИ ИЛЬИ РЕЗНИКА «АЛЛА ПУГАЧЕВА И ДРУГИЕ»:
«Из Ленинграда в Москву мы перебрались в августе 1984 года. Квартира была просторная, в самом центре, на улице Горького. Правда, не наша, но чувствовали в ней мы себя как дома. (…) Две семьи — пугачевская и моя — жили в дружбе и согласии. А в январе мы наконец получили свою собственную квартиру и, попрощавшись с гостеприимным кровом, уехали в Крылатское. Давно уже миновали дни нашего „коммунального“ бытия, но мы и теперь с легкой грустью вспоминаем о них, о нашем импровизированном домашнем театрике, о незабываемой встрече Нового года, о ночных бдениях у рояля и о том, как хором пели „Эй, вы там, наверху!“ и как заставляли Раймонда Паулса танцевать с нами под его же музыку…»
— Некоторые утверждают, что песни Пугачевой были автобиографичны. Вы писали для нее песни, исходя из тех событий, которые происходили в ее жизни?
— Ерунда это все. Она пела то, что я сочинял, а не то, что у нее происходило в жизни. Хотя иногда, правда, совпадало… Например, песня «Три счастливых дня». Она тогда ездила в Париж на три дня, и я написал для нее эту песню. Но она же ее петь поначалу не хотела, мы переделали ее для Жанны Агузаровой. И только потом Алла спохватилась.
— А с Лаймой Вайкуле, для которой вы тоже написали немало песен, домами не дружите?
— Нет. Так просто: здрасьте — до свидания. Особой дружбы нет — в щечку поцеловались, и все.
— А правда, что в начале 90-х вы хотели эмигрировать?
— Да нет, что вы! Просто два года мы гастролировали в Штатах. Тяжелые были времена. Я доверился одному немцу-продюсеру, который обещал золотые горы, а потом бросил нас. И мне пришлось кормить всю труппу — писать для наших эмигрантов. Так родилась песня «Кабриолет» для Любы Успенской. Несмотря на трудности жизни, мыслей остаться там навсегда все равно даже не возникало. Да и что мне там делать? Я и сейчас не могу больше семи-восьми дней в отъезде находиться. Мне уже скучно, уже и Париж не радует, и Лос-Анджелес…
— А по родному Питеру, кстати, не скучаете?
— А меня там до сих пор не жалуют. Разве что полгода назад в Политехническом у меня была хорошая встреча с поклонниками. А так, чтобы на концерт позвали или еще что — такого нет. Даже с Глазуновым мы обсуждали, почему на 300-летие Санкт-Петербурга нас не позвали. А ведь мы блокадные ребята…
