Бардовская песня ХХ века могла бы быть совершенно иной, если бы не дуэт Алексея ИВАЩЕНКО и Георгия ВАСИЛЬЕВА — «ИВАСИ», как окрестили его поклонники. Сегодня совместные концерты Иващенко и Васильева — большая редкость. Гораздо чаще появляется на сцене в разного рода проектах один Алексей Иващенко. Мало кто знает, что его голосом говорят множество киногероев — Брюс Уиллис в «Пятом элементе», Дмитрий Харатьян в «Графине Монсоро», джинн из мультфильма «Аладдин» и даже… Дональд Дак. Вот уже второй год подряд Алексей председательствует на легендарном Грушинском фестивале авторской песни. Он продолжает творить, играет джаз и боссанову на московских сценах, выступает в роли музыкального продюсера.

— Алексей Игоревич, в прошлом году вам исполнилось 50, или, как вы шутили с Георгием Васильевым на юбилейном концерте, — «на двоих вам 100».
— Уже 101, Георгий меня старше на год (смеется).
— Как вы ощущаете себя в 50, что чувствуете?
— Очень большой подъем. В детстве мне всегда казалось, что, когда наступит 2000 год, мне наступит уже 42 года, я буду старенький. Наступил 2000 год, и я чувствовал себя абсолютным мальчишкой. Я очень ждал, что же произойдет в 50? 12 мая был понедельник. В воскресенье вечером я пошел в тренажерный зал. Встал на беговую дорожку, она меня спросила: время, вес, возраст — я написал 49. На следующий день я тоже пришел туда и дал все те же самые ответы, только про возраст написал — 50! Что вы думаете? Она сделала все то же самое! Дорожка все точно так же бежала, 49 или 50 — никакой разницы, никакого рубежа нет!
— Ваш юбилей отмечен еще и выходом подарочного (не для продажи) концертного DVD. А правда ли, что много дисков вы с Георгием Васильевым выпускали собственными силами, под лейблом IVC?
— Ну, а кто еще их будет издавать? По большому счету ведь это некоммерческое предприятие.
— Жанр авторская песня?
— Да. Наш первый диск вышел на «Мелодии» в 80-каком-то году, он разошелся тиражом 120—130 тысяч экземпляров, представляете? Мы получали по полкопейки с диска или какие-то вообще смешные деньги. Потом была пора кассет, первых CD, и эти CD продавались в очень больших количествах. Музыки не хватало, авторскую песню искали, была очень большая популярность и у нашего дуэта, и вообще у жанра — совершенно не так, как сейчас. А сейчас, чтобы что-то продать, нужно иметь систему промоушна (раскрутки). Сейчас ни один жанр по большому счету не столь популярен, кроме поп-музыки. Та же самая история с классикой, они все на дотациях живут. Зарабатывает деньги только поп-музыка. И сейчас в авторской песне есть только две продюсерские истории: это IVC с «Песнями нашего века» и Олег Митяев как «Продюсерский центр Олега Митяева». И та, и другая дают результат: собирают полные залы.
— «Песни нашего века» — это ведь песни ХХ века.
— Да.
— А песни ХХI века — это какие?
— Другие. Недавно я побывал в Америке на фестивале авторской песни «Клуб заезжих музыкантов». Это молодые ребята, уехавшие в Америку детьми, никогда не слышавшие авторской песни. Они вдруг обнаружили, что им нравятся Никитин, Ким, Визбор, Берковский, Иващенко и Васильев, Вероника Долина. Они взяли и образовали клуб авторской песни и проводят фестивали в лесу, как когда-то — московские слеты. Эти ребята не ностальгируют, а живут с этой песней сейчас. В 1986 году на Саратовском фестивале после нашего с Георгием выступления навстречу нам бежали Никитины, они нас схватили и сказали: «Ребята! Мы — Таня и Сережа. Мы сейчас вас познакомим с Юлием Кимом, вот это Булат Окуджава…» Они нас впустили в свой круг. Они видели, что мы делаем не то, что они, но понимали, что мы потенциально в состоянии сохранить художественные принципы, на которых базировался этот пласт искусства. Вот у тех ребят в Америке произошла аналогичная ситуация — у них не прервалась нить. А в России на нашем поколении она прервалась. Новое поколение стало сочинять свои песни, и авторы порой интересных и ярких песен говорят: «Зачем мы будем петь Визбора? У него стишки слабые». Другой вопрос, что эти стихи попадают в самое сердце и остаются там навсегда. А им «не попадают».
— Многие ваши сверстники в молодости предпочитали «Голос Америки», рок-н-ролл…
— Я тоже слушал. Я битломан страшный.
— Что скажете о сегодняшнем Грушинском фестивале?
— Если я скажу, что все не так, то это будет выглядеть как стариковское брюзжание. Но это правда, все не так. Изменилось время, изменился сам характер таких фестивалей. Публика изменилась. Во времена нашей молодости вряд ли кто-то во время выступления Евгения Евтушенко стал бы демонстративно играть в волейбол прямо перед его носом.
— Вы ведь еще и джазом увлекаетесь?
— Я вообще занимаюсь тем, что интересно. Вместе с Ириной Богушевской мы создали проект «Фестиваль боссановы», где в нашем переводе на русский исполняются песни Антонио Жобима — отца стиля. К нам примкнуло много ярких исполнителей: Сергей Мазаев, Алексей Кортнев, группа «Квартал», приезжают известные бразильские музыканты, например, Лика Цекато. Фестиваль вот уже второй год пользуется успехом у тех, кто любит джаз. А вот недавно, например, я увлекся совершенно другой темой. Официальное название — «Камерная версия оратории Епископа Иллариона Алфеева «Страсти по Матфею». Епископ Илларион — глава Русской православной церкви в Вене, в миру — композитор. Мы задумали объединить хор Третьяковской галереи, симфонический оркестр, а сам я должен читать текст Евангелия по Матфею.
— Это произведение светское или церковное?
— Скорее светское, несмотря на то, что в нем по возможности соблюдены все церковные каноны. Объем работы — я сам боялся просто! На репетиции — всего две недели!
— С «Норд-Остом» так же было?
— Нет. «Норд-Ост» готовился очень долго. «Норд-Ост» писался три года, с 1998-го по 2001-го. Я больше ничем не занимался и только в последние полгода стал заниматься организационными вопросами, постановкой.
— Правда, что изначально вы хотели ставить в России лондонский мюзикл Le Miserables («Отверженные» по В. Гюго)?
— Да, и еще как! Мы работали около года, начали перевод, составили бюджет, бизнес-план, был определен зал. Но запрошенный англичанами процент от сбора оказался для нас слишком велик. Я не знал, что делать! И Георгий сказал: «Ну что ты переживаешь? Давай делать свой мюзикл, это будет наше, и тогда мы выживем!». Мы сели писать «Норд-Ост», и грянул кризис 1998 года.
Так сложилось, что самое большое, что было в моей жизни, — это «Норд-Ост», ничего подобного не было и не будет. Все дети, которых я набирал в труппу, навсегда остались заражены актерским вирусом. Все они сейчас учатся в ГИТИСе, Щуке, Щепке, кто-то уже играет во МХАТе.
Дочь Алексея, Маруся, тоже играла в «Норд-Осте». В день трагедии вместе с матерью она уехала со спектакля во время антракта и в момент вторжения террористов (сцена летчиков) была уже дома.
Когда актеров выгнали в зал, зрители спрашивали: «Это же часть спектакля?» Спустя три месяца после трагедии была премьера возрожденного «Норд-Оста», ко мне подошел один из актеров, игравших летчиков, и сказал: «Алексей Игоревич, если я сегодня эту сцену не доиграю до конца, я никогда потом не смогу быть актером». Он чувствовал ответственность за зрителя, который в тот трагический день пришел смотреть на него, и все, что теперь оставалось, — это играть, играть и играть для людей. Никто не ушел из коллектива. Спектакль был восстановлен по единодушному согласию: мы словно семья, мы словно войну вместе прошли. Были аншлаги и десятиминутные овации каждый вечер, а журналисты писали, что это место нужно сровнять с землей из-за того, что в этом здании произошло. Тогда, следуя этой логике, нужно и город Ленинград закопать вообще? Люди продолжают играть Шостаковича в том же самом зале, где эта музыка звучала, когда во время концерта умирали люди.
— Нет идеи вновь собрать «Норд-Ост»?
— 19 октября, в день рождения «Норд-Оста», здесь собираются все «сумасшедшие» — его любители, сотрудники и артисты. Я только намекнул о том, что весной в концертной версии будет исполнен «Норд-Ост» в первом составе — артисты так загорелись!
— Кризис не влияет на творческие планы?
— Я иногда думаю, что было бы неплохо, если бы я вставал с утра, приезжал на работу в какой-нибудь банк, до двух перекладывал бумажки справа налево, а после двух — слева направо. Потом бы приезжал домой, брал бы баночку пива, клал ноги на диван и смотрел футбол. И, наверное, я был бы самым счастливым человеком в мире, потому что я знал бы, какое у меня будет будущее. А сейчас я ничего не знаю, мне 51-й год идет, а я полон каких-то прожектов. Хочется все успеть! Есть еще нереализованных идей 25—30, я сейчас до них доберусь. Один мюзикл недописанный. Посмотрим, как будут развиваться события: не придется ли завтра в связи с кризисом «переквалифицироваться в управдома».