Имя писательницы Татьяны Устиновой хорошо знакомо тем, кто ездит в метро: похоже, именно этим транспортом пользуются большинство ее поклонников. Пока одни пассажиры погружены в перипетии сюжета, другие «через плечо» изучают обложки книг, где написано, что Устинова — «звезда стильных современных детективов», «первая среди лучших». Можно, конечно, счесть эти цветистые эпитеты банальной издательской рекламой, однако статус писательницы подтвердила и телевизионная академия. Прошлой осенью Татьяну признали лучшей сценаристкой года, а фильм, поставленный по ее книге «Всегда говори «всегда», — лучшим телесериалом.

Она проснулась, как всегда, около восьми. Проснулась, но не встала, а решила попереживать свой сон. Как «день сурка», он возвращается к ней вновь и вновь в образе гоблинов, чертей и троллей. Они делают каждый раз новые странные па, скачут на пружинных кроватях (одна такая старая пылится на чердаке), двигают железки, напоминающие ей огромные синхрофазотроны, которые она видела на первой студенческой практике. Сейчас — как и тогда — эти железки вызывают у нее отвращение до тошноты. Во сне ей обязательно надо выбраться, как-то обойти гоблинов с компанией. Но как? Каждый раз это «но как?»… Сон ее пугает, он всегда — предвестник каких-то незапланированных событий…

Она прислушалась. Все звуки утра уже были в наличии. Старый бабушкин дом наполнялся ими постепенно, как губка, всасывая каждый час просыпающейся жизни. Мужа уже нет, уехал на работу, старший сын внизу на кухне что-то рассказывает бабушке. Еще пять минут, и он уйдет в школу. Младший будет спать до одиннадцати, она, конечно, услышит его боевой призывный крик, но к нему можно не спешить — он любит понежиться в постели, а потом они вместе позавтракают. Все. Пора вставать.

Через пятнадцать минут она уже сидит в своем кабинете и нежно включает компьютер. Слава богу, можно работать…

— Татьяна, а вы помните день, когда вы впервые осознали, что надо сесть и написать нечто цельное?

Татьяна: «Очень хорошо помню. Мне было семь лет, мама с папой уехали в Питер на неделю. Это было ужасно, потому что неделя без родителей — это целая вечность в семь лет. И бабушка с дедушкой повели нас с сестрой на дачу, в сад. В Жуковском, где мы живем, расстояния небольшие, поэтому до наших шести соток нам не надо на машине ехать — просто лесочком пройти, не спеша. Я помню, что в том лесочке так чудесно пели птицы, мы шли, впереди нас ждал прекрасный день… Дома я решила срочно записать свои впечатления. И записала.

— Тот первый этюд сохранился?

Татьяна: «Нет. Мой рассказ назывался „Одуванчик“, в нем был некий философский смысл: на опушке леса рос одуванчик, вокруг — лето, жара, облака как стога сена, но дунул ветер, парашютики разлетелись, и одуванчика не стало. Бабушка, будучи человеком чрезвычайно образованным, сказала мне: „Танечка, это никуда не годится. Человек должен отвечать за то, что он пишет. Он должен обладать жизненным опытом, чтобы позволить себе писать. Поэтому мы этот рассказ выкинем. Мы не покажем его маме. Не будем ее расстраивать“. И мы его порвали. Недавно мне стукнуло тридцать шесть лет, но этот разговор я помню до сих пор. С того момента у меня не проходит состояние судорожной необходимости сесть и начать что-то писать».

— Мне кажется, у вас получаются не столько детективы, сколько книги про удивительные романтические отношения, про страсть, про семью. У вас такой богатый жизненный опыт?

Татьяна: «Нет. Я даже не знаю, как назвать это правильнее… Во мне есть „наблюдатель“. Точнее даже, я баба-пылесос. Я засасываю все истории, которые происходят вокруг меня. Конечно, в любом тексте обязательно присутствует автор, его личные переживания. Но бывают моменты (боюсь, что ударюсь сейчас в пафос), когда я отчетливо понимаю, что пишу не я. Кто-то мне помогает. И когда я это перечитываю, мне не верится, что писала я. Причем совсем не потому, что текст так космически хорош — просто ко мне все это отношения не имеет».

— Вы говорите словами писателя Ивана Ефремова. Когда его спросили, откуда он все знает про Александра Македонского и Таис Афинскую, он ответил, что к нему это вообще никого отношения не имеет, все пришло оттуда — и указал пальцем наверх.

Татьяна: «Абсолютно точно. Конечно, есть эпизоды, которые написала я — Таня Устинова, закончившая физтех, в девятнадцать лет вышедшая замуж, родившая от мужа двоих детей и регулярно пинающая его по утрам, чтобы он просыпался, вставал и шел на работу. А есть моменты, которые… Не знаю, откуда они. Возможно, мой пылесос, который засасывает, сортирует и складирует информацию, в нужный момент, совершенно без согласования со мной, начинает эту информацию использовать».

— А вы одинаково «пылесосите» и женщин, и мужчин?

Татьяна: «Нет, конечно. Я же сама девочка и в мотивации женских поступков многое понимаю. Меня, несомненно, больше интересуют мужчины. Я придумала еще одно хорошее выражение. Я бабка-подслушка. Да, я все время подслушиваю, навостряю свои уши, волосатые внутри (как у магов в сказке Стругацких «Понедельник начинается в субботу»), шевелю ими. Я всегда внимательна к мужчинам, мне интересно, как они думают, как чувствуют, как едят, как курят, как водят свои машины. Я, например, убеждена, что о мужчине многое можно сказать, понаблюдав, как он ездит за рулем. Я всем барышням говорю — перед тем как выйти замуж, покатайтесь с женихом по кольцевой дороге, очень полезно будет. Есть хамы, есть жеребчики, есть вечные тормоза, есть трусы, а есть классные мужики, постоянно контролирующие ситуацию и себя в ней.

У меня в жизни не было никаких романов «на стороне». Возможно, отчасти потому, что я очень наблюдательна и меня трудно надуть. Я моментально понимаю, что «от сих до сих» была правда, а дальше — просто поток сознания. Я железно знаю, что когда он отвечает на звонок мобильного, небрежно разговаривает, а в конце сообщает мне: «Это мой шеф из Женевы», — это звонила Даша из кофейни, где она ждет его уже час. Он и Даше что-то наплел односложными словами, и мне сейчас «лапшу вешает», и дальше мне уже неинтересно".

— Вы хотите сказать, что о мужчинах вам известно намного больше, чем обычным девушкам?

Татьяна: «Конечно. Тут одна барышня мне рассказала, что ухажер всегда дарил ей гвоздики, а потом вдруг розы преподнес, видимо, предложение хочет сделать, она уже о платье подвенечном думает. А я знаю — это означает лишь то, что он сегодня ехал мимо палатки с розами, а не мимо палатки с гвоздиками. Больше это не означает ничего».

— А вы выбирали мужа с учетом всех своих познаний и экспертиз?

Татьяна: «Да что вы! Мне было девятнадцать лет. Самоуверенная и самонадеянная девка, которая решила, что у нее вся ситуация „под контролем“. Я же выходила замуж назло человеку, в которого была влюблена. Мы с ним вместе учились, купались в романтических отношениях целых два года. Но однажды он мне заявил, чтобы я не таскалась за ним, потому что я ему не нужна, он все равно на мне не женится. И я решила выйти замуж за аспиранта, который на меня „положил глаз“ на картошке. Это был поступок из серии „повеситься на воротах барина, чтобы барину отомстить“. Мой любимый приехал с летних каникул — а я уже замужем. Он был, конечно, ошарашен. А мне это жутко нравилось!»

— И вы не боялись непредвиденных последствий?

Татьяна: «Нет. Учитывая, что я женщина-бульдозер, я была абсолютно уверена, что смогу управлять процессом. И еще учитывая, что я очень расчетливая, очень внимательная и очень недоверчивая, я все возможные варианты отношений изучила заранее».

— То есть вы сразу стали складывать свой кубик-рубик?

Татьяна: «Да. Но такая самоуверенность возможна только в девятнадцать лет. В двадцать два уже невозможна, потому что немножко включается рассудок. Начинаешь понимать — „Что ты делаешь, Сигизмунд?“, как Аркадий Исаакович Райкин говорил. И плохо обдуманные поступки тебя пугают».

— А в каком возрасте у женщины окончательно включаются мозги?

Татьяна: «Если богом дано, чтобы они включились, то начиная примерно с двадцати девяти лет. Годом раньше, годом позже…»

— Почему все-таки ваш любимый так жестоко с вами поступил? Сейчас вы уже можете объяснить это как писатель, психолог?

Татьяна: «Так получилось, что накануне разрыва мы с ним прогуливались по улице и нас застукали его родители. Я предполагаю, что дома ему крепко надавали по голове, вероятно, даже „пересолили“. Все мы — трепетные матери — прекрасно понимаем, что нашим драгоценным мальчикам надо учиться, становиться на ноги, а уж потом думать о „высоком“, то есть о барышнях. Скорее всего, его родители очень перепугались — ведь мальчик был отличником, его ждала звездная карьера. Вдруг сын на почве романтических отношений бросит учебу, чего доброго женится, а потом родит ребеночка? Что может быть страшнее для мамы?»

— А вы знаете — у него все состоялось в жизни?

Татьяна: «К сожалению, не состоялось ничего. И сейчас я искренне расстраиваюсь по этому поводу — потому что, как пела Шульженко, „я уже доказала всем, что мне все равно“. С определенного момента я начала ему сочувствовать. Он — человек абсолютно неприкаянный в смысле личной жизни, а в остальном… Он сделал среднюю карьеру менеджера в какой-то иностранной фирме. К сорока годам и это хорошо. Хуже всего другое. Один раз в год я поздравляю его с днем рождения, так вот — последнее время он стал мне говорить, что это я во всем виновата. Что я сломала ему жизнь. Ну вот это уже совсем смешно. С тех пор прошло двадцать лет. Двадцать! Уже пора взять себя в руки».

— Никогда не возникало желания позвонить ему и провести романтический вечер?

Татьяна: «Нет. Уже нет. Хотя этот человек был мне очень близок по духу. У меня с ним, единственным, сложились такие отношения, что я могла ему позвонить в три часа ночи и сказать: „Послушай, вот этот французский художник, который рисовал шлюх, я не могу вспомнить его фамилию…“ „Тулуз-Лотрек, — говорил он мне. — Давай спи уже!“ С тех пор в моей жизни больше не было таких мужчин… До недавнего времени, когда снова появился человек, которому я могу позвонить среди ночи и что-нибудь подобное спросить. Для меня стало полнейшей неожиданностью, что такое возможно и что мне не нужно никаких сложных, умных построений делать, пятнадцатилетних поз принимать, в небо глядеть. У нас с ним то ли градус один, то ли одна группа крови, то ли мозги похоже устроены — не знаю… Но это второй мужчина, с которым я могу вот так просто говорить. Мы с ним абсолютно симфазны».

— Вам крупно повезло.

Татьяна: «Я знаю. Мне всегда было достаточно мужчин в моих романах. Я с ними могла пообщаться, я с ними могла переспать. Могла затеять ссору, бурное примирение или какую-то детективную линию. А в реальной жизни — никогда ничего подобного не происходило. (Смеется. — Авт.) Странно… Это такое интеллектуальное наслаждение, когда абсолютно любой вопрос обсуждаем, любая тема — легка. Когда мне не надо дергаться со своей начитанностью, бабушкой и дедушкой привитою. Ведь я всю жизнь себе говорила: „Ну ладно, ну пишет он с тремя ошибками фразу „доброе утро“, зато он физик и законы Ома ему гораздо понятнее, чем все на свете импрессионисты“. А тут я встретила человека, у которого и с импрессионистами все в порядке, и с законами Ома».

— Я могу поинтересоваться — это романтические отношения?

Татьяна: «Да, естественно».

Татьяна Устинова написала пятнадцать романов и один посвятила мужу — он называется «Мой личный враг». С эпиграфом «Моему мужу, самому лучшему парню на свете». Татьяна не знает, читал ли муж этот роман или нет — как и все остальные ее книги. Он общается с женой исключительно как с женой, матерью своих детей, хозяйкой дома, а та — другая — часть ее жизни его не интересует и не волнует. А может быть, он даже не подозревает, что она существует? Сейчас мужчины совсем не любопытные пошли.

— Татьяна, а все-таки свадьба стала для вас событием? Вы помните, как вы были одеты, что вокруг происходило?

Татьяна: «Стало ли это событием? Да, несомненно. Свою одежду я помню очень хорошо, потому что я очень большая и всегда была большой, а купить свадебное платье на „такую тетеньку“ — трудно, особенно по тем временам. Но все-таки мы ходили, ходили и купили белое платье — естественно, никакой „занавески у входа“ не было. Зато я сделала себе короткую стрижку, а сбоку приспособила заколку с короткими перьями. Шел восемьдесят восьмой год, никаких кофеен, ресторанчиков еще не существовало, и все торжество проходило дома. Как в купеческой семье, мама и две тетки чистили столовое серебро, сдвигали столы, доставали, подозреваю, еще бабушкины льняные скатерти, что-то жарили, пекли. А сама свадьба вылилась просто в шумное застолье с большим количеством родственников и друзей. Разбивали какие-то горшки с серебром, кричали „горько“, все, как положено на „хорошей“ свадьбе».

Татьяна родилась в семье, где все очень любят друг друга. Папа всю жизнь ездит с мамой на машине в магазин, чтобы та не носила сумки с тяжестями. У них само понятие «семья» — не абстрактное словосочетание, а реальная жизнь. Все свои новости Татьяна рассказывает сестре, а проблемами делится с матерью. Мама и выслушает, и успокоит, и обязательно что-нибудь умное посоветует. Когда родился первый сын Татьяны Миша, именно мама — а ей еще долго оставалось до пенсии — отказалась от работы, обрекла себя на «бабушкины хлопоты». Однако так было лучше для семьи, так было лучше для Татьяны.

Татьяна: «Отношения с мамой — это особая статья в нашей жизни. Мама всегда смеется, она никогда не плачет, она молодая красивая женщина, ей всего-то шестьдесят четыре года, она любит и умеет радостно жить. И после общения с мамой любые наши неприятности приобретают совсем другой поворот. Чтобы мама заплакала… Это случилось только третьего сентября прошлого года. Я в тот день была на книжной ярмарке, и меня срочно попросили позвонить домой. Звоню — мама рыдает. Что случилось? Начался штурм в Беслане. Она не может этого пережить одна, папа куда-то ушел, никого нет в доме, а ей надо выговориться. Она звонит мне. Вот такая у нас семья».

— А что могло бы сильно огорчить вас?

Татьяна: «Например… Увольнение с работы, был у меня такой эпизод в жизни, в результате чего я и стала писать романы. Я тогда работала в торгово-промышленной палате. Начальник меня уволил так, что я не знала, что же мне дальше делать. Форма была выбрана очень странная и для меня оскорбительная. Утром я пришла на работу, села за свой компьютер и бодренько провела за ним полдня. А потом вышел начальник и сказал, чтобы я ехала домой, потому что мне больше не могут платить зарплату и я им совсем не нужна. Мне пришлось еще досидеть в офисе до вечера: дорога домой у меня зависит от расписания электричек, я ведь живу за городом. Вот я и сидела — ждала нужного момента. И в эти часы мусолила — какая я несчастная, как ужасно все получилось, как я никому не нужна. Именно тогда у меня в голове сложилась книга „Персональный ангел“, мой первый роман».

— Может, без такой встряски вы никогда не сели бы за компьютер в новом качестве.

Татьяна: «Абсолютно верно. Но тогда мне казалось, что жизнь кончилась — мне уже тридцать два года, я — никто, и работы нет, и начальство мной недовольно, и я вечная неудачница. Но не в моем характере долго впадать в отчаяние. Поотчаиваюсь, поотчаиваюсь непродолжительное время, а потом начинаю куда-то продвигаться. Думаю, что это своеобразная схема защиты — ведь если погрузиться в пучину депрессии, то оттуда уже не выбраться никогда. Лучше поскакать дальше».

— В детстве у вас был герой, который вам нравился? Возможно, даже вызвал юношескую влюбленность?

Татьяна: «Конечно — как у всех. Я долго-долго была влюблена в Игоря Костолевского. Безумно влюблена. Я смотрела все его фильмы, даже самые неудачные. Естественно, я сделалась в него влюбленною после „Звезды пленительного счастья“, после Анненкова Ивана Александровича. Несмотря на то, что там играли и Олег Стриженов, и Алексей Баталов, и Олег Янковский, я все равно влюбилась в Анненкова».

— Оговорка почти по Фрейду — вы влюбились не в Игоря Костолевского, а в исторический персонаж, в господина Анненкова. В его невероятно красивую историю.

Татьяна: «Да, наверное. Я ужасно сердилась, когда Костолевский играл подлецов. Помню фильм по какому-то американскому роману, где он пристукнул свою жену, и до конца картины оставалось непонятно, он это сделал или нет. Я так надеялась, что не он! А когда мои надежды не оправдались, я впала в транс. Было горе страшное!

Еще я влюбилась в литературного героя — в Саню Григорьева из «Двух капитанов». Это тоже доходило до маразма. Например, в Питере, куда мы приехали, когда я училась в шестом классе, я все пыталась на Дворцовой набережной найти то место, где стоял Саня и смотрел на Биржу. Я бегала, вымеряла, а папа, мама и сестра не могли понять, что мне нужно. Позже никакой князь Андрей, представление о котором мне испортил Вячеслав Тихонов, никакой Базаров с Саней Григорьевым не мог сравниться".

— А сейчас романтика осталась в душе?

Татьяна: «Конечно. Я думаю, что на самом деле она ни у кого не умирает. Другое дело, что я крайне настороженно отношусь к романтическим мужчинам. Я их очень опасаюсь. Миллион алых роз, серенада у подъезда или как моей знакомой муж подарил ко дню рождения „мерседесик“, унизанный цветами и обвязанный атласными бантиками, меня пугают. Мне представляется, что это никуда не годный мужчина».

— А какой поступок должен совершить мужчина, чтобы вы его оценили?

Татьяна (Большая пауза. — Авт.): «Сейчас подумаю… Я не могу сказать, откуда я украла эту мысль, но она принадлежит не мне: „Требуется от человека близкого, которого ты любишь, чтобы он был рядом тогда, когда нужно“. Формулировка короткая, но на самом деле очень трудная для исполнения, с моей точки зрения. Что значит „когда нужно“? Это значит, когда нужно мне, да? А он в это время может жить своей, совершенно отдельной жизнью, и не ощущать, что именно сейчас он мне необходим. И не его вина, боже сохрани, и даже не его просчет, что в такой важный для меня момент он занят размышлениями о своей мамочке, которой нужно побелить потолок. Это нормально. Но иногда получается так, что человек вдруг оказывается в „орбите“, он умеет чувствовать тебя — может быть, интуитивно, может быть, наблюдая за тобой. Для меня имеет огромное значение, когда ему не все равно, что в данный отрезок времени со мной происходит: рыдаю я, или подвернула ногу, или сломала каблук. Даже если у него на лице написано, что все это его раздражает — я все равно знаю, что он со мной».

— Можно ли это качество как-то воспитать?

Татьяна: «Я изо всех сил стараюсь привить его моему старшему сыну. И мне иногда кажется, что получается. Я пытаюсь ему объяснить все с точки зрения девочки. Я ему говорю: „Миша, мы бываем капризные, неуравновешенные, взбалмошные, мы бываем просто несправедливы, несовершенны и слабы. И, если сегодня твоя трепетная барышня, с которой когда-нибудь ты будешь жить, лежит в кровати и дрыгает ногами, исключительно желая, чтобы ты в данную секунду подал ей кофе — подай, Миша. От тебя не убудет, а она будет счастлива. Мы иногда так жалки в наших попытках нравиться, доказать, как мы сильны, и надо быть снисходительным и великодушным в этот момент“. И мне кажется, что иногда что-то в нем уже и проявляется».

Был уже совсем поздний вечер или рано начавшаяся ночь. Мы сидели с Татьяной Устиновой в очень модном ресторане, на втором этаже стеклянного здания-ловушки, которое обманывало мозг ощущением покоя, изысканности окружающей жизни. Татьяна, отвечая на вопросы, периодически умолкала, уплетая какой-то салат из тигровых креветок. Я тихо радовалась ее увлеченности едой, так как только в эти минуты жизнь давала мне передышку от ее темперамента. Не очень скрывая свое любопытство, я рассматривала писательницу: темные короткие волосы, полное отсутствие косметики и драгоценностей. Она действительно большая, высокая, но очень, как говаривали в старину, «добрая» и «фигуристая».

— Вы ощущаете себя счастливой?

Татьяна: «Да. Хотя бывает, конечно, что я ощущаю себя глубоко несчастной, всеми покинутой, забытой, одинокой, но это временное чувство. Я понимаю, что все хорошо. У меня чудесные дети, у меня замечательные родители, у меня изумительная сестра, с которой я по-настоящему дружу, и мне есть с кем поговорить. Я делаю то, что хочу, и при этом мне еще и деньги платят. Фразу эту я прочитала у Синатры».