Не потому, что в будущем его ждет слава ненасытного любовника (хотя не исключено!), просто самое распространенное мужское имя здесь — don Giovanni. Giovanni по-итальянски — то же самое, что Ваня по-русски. Наверное, эта информация так и хранилась бы в закоулках моей памяти, если бы волею судьбы я не испытала на себе непредумышленное возгорание итальянской страсти.

Я давно уже свыклась с мыслью: мир вокруг меня сошел с ума. Всякий раз, когда кто-то из подруг рассказывал об очередной интрижке с итальянцем, у меня начиналась внутренняя интоксикация. В голове никак не укладывалось, почему такое количество русских красавиц, финансовое благополучие которых не вызывает никаких сомнений, раз за разом покупаются на этих шумных, нервных и пройдошистых средиземноморцев, чей ум и природная изобретательность опорочены ленью и похотью. Я судила так об итальянцах с момента полового созревания. Исключением в этом списке оказались, пожалуй, лишь Бернардо Бертолуччи за «Последнее танго в Париже» и Марчелло Мастроянни за сходство с моим отцом в молодости. На всех остальных итальянцев было установлено внутреннее табу. Даже путешествуя по Европе на машине, я умудрялась так спланировать маршрут, чтобы обогнуть Италию. Мне чудилось, что стоит только пересечь границу этой страны, как ко мне тут же подбежит некий итальянский прототип нашего цыгана и станет предлагать купить, продать и выменять что угодно и на что угодно, а в качестве отвлекающего маневра станцует тарантеллу.

По иронии судьбы своего донжуана (то есть дона Джованни) я встретила не в Италии, а далеко за ее пределами — на побережье Африки. Когда мы с подругами заказывали тур в Египет, девушка-оператор очень буквально поняла нашу просьбу «подобрать отель, где мало русских» и отправила нас в гостиницу, где «гнездились» исключительно итальянцы. Когда я увидела эту Сицилию в миниатюре, мне захотелось поднять бунт, но девочки, которые за свою жизнь не один раз познали радости итальянского секса, мою инициативу не поддержали. Через пару дней я начала смягчаться: большинство мужчин отдыхали с девушками и вели себя тихо. Самый же большой культурный шок я испытала, когда увидела, как итальянские женщины, эти темнокожие валькирии, помыкают своими мужьями. Сначала при виде здоровенных парней, у которых, как говаривал классик, «шея мерзнет без ошейника», я забавлялась, но потом их попросту становилось жалко. Некоторых хотелось приручить и погладить по голове.

Поскольку в итальянской гостинице светловолосые женщины с голубыми глазами — большая редкость, каждая итальянка смотрела на меня так, будто я только что съела ее ребенка. Помню, как наша подруга Яна участвовала в каком-то конкурсе и выбрала в партнеры мужчину из зала. Так подружка этого Лаурицио чуть было не избила своего благоверного, в итоге он шарахался потом от Янки все две недели. «Это нормально, — утешила нас русская туристка (помимо нас, единственная в отеле), заставшая сцену избиения. — У меня в Москве совместный российско-итальянский бизнес, так вы не представляете, как трудно дозвониться до итальянца. Если трубку возьмет женщина, пиши пропало: эта мисс Марпл дотошно расспросит вас, кто вы и откуда, потом поинтересуется целью звонка ('il motivo del chiamato, per favore!), узнает, когда и при каких обстоятельствах вы познакомились с ее мужем-сыном-братом, а только потом решит, стоит его звать к телефону или нет. Мужчина при этом будет стоять рядом и не посмеет вставить ни слова».

Чтобы не испытывать судьбу, мы решили закончить отдых так же, как и начали. То есть в чисто женской компании. Однако буквально за пару дней до отъезда в баре мы увидели компанию из трех девушек и двух ребят, которые явно выбивались из общего гостиничного контингента. Особенно выделялись мужчины в своих джинсовых гарнитурах от Cavalli. Оба «шоумена» (так мы их ласково обозвали) были полны сверкающей вальяжности, какого-то голографического блеска в каждой складке одежды, как будто это не их физические тела сидели за соседним столиком, а просто рядом с нами работал огромный телевизор, по которому их показывали. Тот, что особенно понравился мне, ничуть не походил на цыгана из моих инфантильных фантазий. Cкорее он напоминал Тото Кутуньо. Я попыталась прикинуть, за которой из девушек «закреплен» этот красавчик. Подумала, естественно, на самую симпатичную, но ошиблась. Его пассией оказалась довольная невзрачная итальянка (мои подруги высказались куда конкретнее: «вторые роли в четвертых театрах и полная женская невостребованность при полной предлагаемости»). Через несколько минут Тото Кутуньо уже нежно поглаживал ее руку, да с таким эротизмом, что мы дружно начали ей завидовать. Обиднее всего было то, что итальянцы не бросили в нашу сторону даже мимолетного взгляда. Во всяком случае, так нам показалось.

Через час, когда мы уже вернулись в номер, в дверь постучали. К нашему великому изумлению, на пороге стояли «шоумены». Оказывается, за это время они успели навести справки у официанта — в каком номере живут те «беллы», что сидели за соседним «тавола». Гостей мы приняли без особого энтузиазма. Женщинам вообще неинтересно идти в атаку, да еще на отдыхе, если заранее ясно, что место «меченое». Но парой слов мы все-таки перекинулись. Джованни (тот, что понравился мне) все время молчал, ерзал в кресле и нервно поправлял густую шевелюру. Мы не успели оглянуться, как он зачем-то вскочил и побежал в ванную. Вышел он почти весь мокрый — с волос и лица капала вода. Не говоря ни слова, он подошел ко мне, поднял с кресла и принялся целовать волосы, руки, шею… Девчонки оцепенели. Второй итальянец спешно покинул номер. Меня же разобрал неистовый смех. «Извини, — на ломаном английском промямлил Джованни, — не могу справиться с волнением». Я смотрела в горящие глаза итальянца, который полчаса назад с невозмутимым видом потягивал в баре коктейль со своей девушкой (а возможно, что и женой), и не могла понять, в какой момент этот фонтан прорвало. Через несколько секунд итальянец выскочил на улицу через балкон нашего первого этажа, а мы с подругами еще с минуту стояли как вкопанные.

Больше всего вкусом курортной интрижки заразились, естественно, подруги. У них оставалось ровно два дня, чтобы завербовать меня в кружок любительниц секса по-итальянски. Но я их откровенно разочаровала. За два дня платонических набегов в наш номер (больше семи минут этот фигаро не задерживался — а вдруг спутница заподозрит!) единственное, что успел выклянчить у меня Джованни, — визитку и обещание, что я обязательно приеду в Италию. Тогда сложно было предположить, что это — симптом настоящей чумы.

В Москве началось страшное. Телефон разрывался от звонков знойного неаполитанца. Каждые полчаса он давал детальный отчет о погоде, природе, метаниях нежной, не искушенной красотой русских женщин души, о магической стреле, которая зашла в сердце так глубоко, что теперь ни одна женщина не сможет ее вытащить. Звонки не прекращались даже ночью. Свое же частное пространство Джованни бдительно охранял, утекая, словно вода через ткань, как только разговор касался конкретных тем. На все просьбы рассказать о себе он отвечал молчанием. Загадкой оставалась его фамилия, род занятий, адрес и телефон. Через два месяца одностороннего душевного стриптиза мои нервы начали сдавать, но прервать его излияния я уже была не в силах. Особенно по вечерам. От его голоса по телу разливалось тепло, как от горячего сладкого чая. Иногда даже казалось, что вся его привлекательность состояла из моего ожидания. Джованни оказался любовником-постановщиком, который то наматывал нить отношений на палец, то отпускал ее на полную длину, пропадая неделями. Вдобавок — видимо, из-за семейных уз — его желание понравиться мертвым узлом переплелось с необходимостью соврать. В итоге когда он говорил, что «берега Венеции омывает Адриатическое море», хотелось взять карту и проверить.

Через полгода я собралась по работе в Италию. Неаполь в моем маршруте не значился, поэтому своему воздыхателю я решила ничего не говорить. От такого как он ждать можно чего угодно, а позориться перед коллегами не хотелось. Коллеги эти, правда, неожиданно поменяли свои планы и уехали в Германию, оставив меня одну в Риме и пожелав напоследок: «Ну ты смотри, времени здесь зря не теряй!»

В моем понимании «не терять» времени в Риме означало посетить все возможные памятники и развалины, сходить в оперу и отвести душу на устрицах. Но уже через два дня этого латинского гедонизма мне захотелось чего-то остренького. Надо было срочно вызывать Джованни, на знакомство с кем-то другим времени и сил уже не оставалось. Задачу осложняло то, что связь с моим виртуальным любовником мы поддерживали исключительно одностороннюю. Поэтому я решила рапортовать по почте: мол, я в Италии, в запасе у меня двое суток, планов громадье, но для тебя минутка найдется. Вечером у гостиничного номера уже стоял мой Джованни. Его лицо светилось счастьем сильнее, чем Чикаго накануне Рождества. Радость, правда, быстро сменилась разочарованием. Джованни искренне сокрушался, как, должно быть, хорошо живут журналисты в России, раз останавливаются в пятизвездочном Exelsior, и какая скучная работа у него — программиста, который проверяет на исправность двигатели самолетов («Вот тебе и шоумен!» — подумала я.)

Временами его было приятно слушать (отдельные слова он произносил так, будто вкладывал в них всю первобытную тягу человечества к продолжению рода), а иногда становилось смешно: «Я хочу от тебя семью и детей, но только не больше двух, если можно». В общем, театральный пафос, слеза по смуглой щеке… Я смотрела на его античный торс под белым халатом и ждала кульминационной развязки, а Джованни все говорил и говорил. И еще целовал — как тогда, в день нашего первого знакомства, — мои руки, волосы и плечи. Иными словами, он обращался со мной так, словно я была его родной дочерью или смертельно больным человеком, которому не суждено дожить до утра. Русские мужчины, для которых затевать детские игры в соблазнение — это все равно что надеть школьную форму в день свадьбы, давно отучили нас от таких основательных прелюдий. Когда, наконец, Джованни от слов перешел к делу, медленный вальс, в котором он кружил до сих пор, плавно перешел в зажигательную румбу-пасадорес. Я где-то читала, что жители стран с жарким климатом обладают повышенными сексуальными потребностями, но этот неаполитанец оказался просто неутомимым. Он занимался любовью так, словно снимал мерки для костюма Pal Zileri, не желая пропустить ни одного сантиметра твоего тела и стараясь при этом уловить индивидуальный стиль. В общем, сама того не ожидая, я оказалась в том клубе любительниц средиземноморского секса, о котором так долго и взахлеб рассказывали мне подруги. Правда, они не предупредили, что мужчины, которые занимаются сексом по-итальянски, иногда уходят по-английски.

Когда утром я очнулась от глубокого сна, своего пылкого любовника я в номере не обнаружила. Канва сюжета окончательно выстроилась в незатейливый мелодраматический сценарий, и мне оставалось только признать, что итальянец опять оказался хитрее меня. Я, осуждающая подруг за отношения с малознакомыми иностранцами, сама только что провела ночь с неизвестным итальянским программистом, о котором не знаю ровным счетом ничего, кроме наличия родинки в интимном месте.

Грешным делом, я даже проверила кошелек: не хватало только оказаться в роли героини Инны Чуриковой из фильма «Плащ Казановы». Но, к счастью, деньги оказались на месте. Можно было вздохнуть с облегчением. Однако чего-то в этом красноречивом финале все же не хватало. Не покидало ощущение, что из тебя грубым хирургическим вмешательством вынули последние идеалы. И пресловутая слеза стала завершающим мазком на полотне под названием «Портрет дурака в интерьере гостиничного номера. Утро. Масло».

Оставаться в Риме было невыносимо, поэтому в последний день я решила поехать в Венецию. По дороге я все пыталась вывести для себя формулу непостижимого обаяния, которое помимо меня пленило еще не одну сотню соотечественниц. Теперь мне хотелось узнать больше об этой таинственной душе итальянского мужчины — о том, где они учатся так жарко любить, как они говорят, во что одеваются и что едят. Это, знаете ли, как с университетским профессором, который незаслуженно поставил тебе низкую оценку, и теперь ты ходишь на все его лекции, чтобы в один прекрасный день доказать, что ты в его предмете купаешься как рыба в воде.

В Венеции меня встретил заранее заказанный нашими деловыми партнерами таксист на собственном белом катере. Мой новый знакомый Франческо оказался не очень-то красивым, зато на редкость молчаливым и предусмотрительным. Он с самого начала каким-то хитрым взглядом, полным понимания и сочувствия, посмотрел на меня, будто хотел сказать: «Вот посмотришь, сейчас все пройдет! В Венеции вообще все проходит».

Надо сказать, что находиться в Венеции в одиночестве — это испытание для нервов и сердца даже здорового человека. Кругом тебя в мармеладной гуще каналов снуют гондолы с новобрачными, а также с теми, кто познакомился на площади Сан-Марко час назад. Гондольеры поют песни, в церквях звонят колокола (церемонии венчания здесь проходят каждый час), и поцелуям нет конца. Создается впечатление, что вся Венеция слилась в мощном экстазе одного дружного поцелуя и изнывает от сладкой тоски, длящейся вот уже не одно столетие. Свои размышления на этот счет я высказываю Франческо, и он, понимая, что по долгу службы не может компенсировать мне недостаток романтических ощущений, предлагает поуправлять его катером и угощает напитками из мини-бара. А чуть позже приглашает меня заглянуть в ресторан. Я вижу на его пальце обручальное кольцо и расспрашиваю его о семье. У него красивая жена и лохматая девочка (их фотографии Франческо всегда носит с собой), а еще у него есть брат, который работает на фабрике муранского стекла и «снова мечтает познакомиться с девушкой из России». «Почему снова?» — интересуюсь я. «Так он уже был женат на русской и теперь никого другого видеть в женах не хочет». Оказывается, первая жена через полгода после свадьбы нашла себе более выгодную партию, нежели литейщик стекла, и переехала жить во Флоренцию.

Обед оказывается очень вкусным. На все попытки расплатиться за угощение мой гид лишь неодобрительно машет руками: «Ты что! В Италии немыслимо, чтобы такая „белла росса“ думала о таких пустяках».

Прощаясь, Франческо нарисовал на карте те места, которые нужно посетить. Хотя меня на тот момент меньше всего интересовали церкви, мосты и площади. Моя познавательная программа сводилась к тому, чтобы занять в каком-нибудь кафе наблюдательную позицию и провести там оставшиеся четыре часа. В переплетении бесчисленных каналов, подальше от туристической возни я нашла открытый ресторан. Именно отсюда открывался самый лучший венецианский пейзаж: породистые парни держали своих девушек за руки (к этой сцене я уже привыкла), те, кто пришел в кафе в одиночестве, флиртовали с официантками. Здесь же отдыхали и пары с детьми, и студенты, и мужчины в костюмах, забежавшие на бизнес-ланч. Я внимательнее стала присматриваться к итальянкам. Они оказались на удивление разными, но одинаково красивыми.

Я невзлюбила итальянских женщин еще с Египта, но в Риме они меня доконали окончательно. Все эти оценивающие взгляды, эта холодность, высокомерие. Итальянки терпеть не могут иностранок, но в особенности — русских. Однако в чем-то их понять можно. Чаще всего наши эмигрантки в Италии напоминают ребенка, выросшего без отца при богато фарцующей маме. Вокруг них здесь витает легкое обаяние греха, и если итальянские женщины после замужества обабиваются, стремительно теряя былые формы, то русские — обарбливаются. Я наблюдала в Риме парочку таких Шанелей отечественного розлива, в платьях и прическах которых самый терпимый к излишествам стилист убрал бы как минимум половину. Что уж говорить об итальянках — у тех просто конъюнктивит начинается от такого зрелища.

Вынуждена признать: местных женщин есть за что уважать. В отличие от своих мужчин они более самостоятельные и независимые. Они часто зарабатывают больше и муштруют своих мужей как сидоровых коз. Поэтому супружеская измена для итальянца — это гремучая смесь триллера и азартного спорта. Развестись в Италии до недавнего времени было очень сложно: легче убить, чем пройти через все эти процедуры. Именно поэтому местные мужчины предпочитают жениться поздно и только с согласия мамы. А уж про итальянскую маму уже давно все известно! Любовницу итальянцы балуют, жену уважают, но по-настоящему любят только одну женщину — маму. Моя бывшая однокурсница, вышедшая замуж за итальянца на пятнадцать (!) лет старше ее, так рассказывала о своей свекрови: «Стоило мне открыть рот, она смотрела на меня, как орнитолог на диковинную птицу. Несмотря на то что я говорю на трех языках, а она не знает даже английского, она не переставала жаловаться родне, что сыну досталась такая малообразованная жена. А когда мы уже жили отдельно, она каждую неделю приходила, чтобы забрать в стирку его белье!»

Шаляпин утверждал, что ему достаточно шести слов, чтобы соблазнить женщину: «Как тебя зовут, голубушка? Ну, раздевайся!» Это явно не про итальянцев. Если мужчинам других народностей важен исключительно факт победы, то итальянец по-настоящему упивается процессом соблазнения. Впрочем, за неделю, проведенную здесь, я пришла к выводу, что итальянцы смелеют только на отдыхе — на родине же держатся отстраненно, даже высокомерно.

Сидя в кафе, я потягиваю белое вино и разглядываю мужчин за соседними столиками. На горизонте не вырисовывается ни одного, кто мог бы хоть немного сравниться внешне с моим сбежавшим Джованни. Несмотря ни на что, я упорно продолжаю сидеть (мне же говорили подруги, что в Италии можно познакомиться с мужчиной, не вставая с места).

«Разрешите присесть», — вдруг слышу я чей-то голос. Поднимаю глаза и вижу перед собой стопроцентного Оливье Мартинеса. Судя по правильным чертам лица и отличному телосложению, этот мальчик в осенне-зимний сезон ходит по подиуму.

«Конечно, ты же мужчина моей мечты!» — смелею я. «Честно?» — расплывается в улыбке итальянец. «Честно — это то, что у тебя отличная фигура и интересный рисунок рта». «И все?» «Нет, конечно, но я тебе разрешила присесть только из-за этого».

Итальянец Оливье Мартинес оказывается албанцем по имени Томи. Это несколько разочаровывает. Зато у него отличное чувство юмора. Это успокаивает. Томи рассказывает мне, что с детства живет в Венеции. У него здесь дом и стабильная работа в пиццерии (но я не ошиблась — он действительно подрабатывает моделью в Милане. Как и его друг грек Маркус, который через пятнадцать минут присоединяется к нам.) Эта парочка иммигрантов кажется мне изысканными и опытными обольстителями. Но ведут они себя сдержанно, с темпераментом Балтийского моря. Столь оригинальный симбиоз хищного и травоядного делает местных мужчин чрезвычайно привлекательными. Больше всего Томи и Маркус оживляются, когда я завожу речь о сексе: «Неужели итальянцы так хороши в… нижнем плечевом поясе?» — «Конечно, в Италии даже презервативы особые. На полсантиметра длиннее, чем в других странах». Почему-то при этих словах в моей памяти всплывают изображения гигантских фаллосов в заброшенном городе Помпеи и мой ночной переезд из Рима в Венецию: за стенкой купе грохотало так, будто там разбушевалась стихия — нечеловеческие гортанные звуки перемешивались с ударами, смехом и рычанием. Это походило не на акт любви, а на спаривание богомолов, когда в финале самка пожирает самца. Китайцы из соседнего купе не выдержали акустических пыток и побежали к проводнику жаловаться. Когда я рассказываю эту историю Томи и Маркусу, они скептически пожимают плечами: мол, где вы видели итальянца, который стал бы заниматься сексом в поезде. «К любовным утехам итальянские мужчины относятся как к обряду, — шутит Томи. — Они же все такие набожные католики! После секса молятся, а некоторые вообще относятся к нему как к роковой случайности. Подумаешь, раз в миллион лет бывает и у цветов».

«А неужели в России так плохо с мужчинами, что вы все сюда едете?» — неожиданно обрушивает на меня свой вопрос Маркус. «А все — это кто?» «Ну, в Венеции много русских женщин. Очень красивых, кстати, и с деньгами. Они себе в России никого найти не могут?»

Я задумалась. Ну как было объяснить Маркусу, что чем сложнее система, тем примитивней сбои в ее работе? Что русская женщина, сильно полинявшая против себя прежней в браке с русским мужчиной, приезжает в Италию за романом, который наполнил бы ее жизнь звоном и дрожью.