Архив

Проданный смех

Вячеслав Полунин нашел мельницу своей мечты в Париже

Обычно он врет, что черпает вдохновение в подушке, которую повсюду возит с собой. А еще что любит подглядывать сквозь щели в заборе за пьяницами, которые не думают, что о них думают остальные. И по пьяной широте души, обращаясь к миру, превращаются в самых обаятельных клоунов на свете. Каждая минута нашей жизни, говорит он, должна стать фактом искусства. Грани между жизнью и театром — нет.

21 февраля 2005 03:00
1217
0

Обычно он врет, что черпает вдохновение в подушке, которую повсюду возит с собой. А еще что любит подглядывать сквозь щели в заборе за пьяницами, которые не думают, что о них думают остальные. И по пьяной широте души, обращаясь к миру, превращаются в самых обаятельных клоунов на свете. Каждая минута нашей жизни, говорит он, должна стать фактом искусства. Грани между жизнью и театром — нет. Самое серьезное занятие на свете — валять дурака, а единственное учебное заведение, которое стоит заканчивать нашим детям, — это Акадура, Академия Дураков, которую возглавляет Слава Полунин, самый известный клоун в мире из России, знаменитый Асисяй.



Мы валяли с Полуниным дурака. Валяли из снега. Нет, не так. На самом деле мы лепили с Полуниным снежных баб. Тридцать взрослых дядь и теть делали рядом с нами то же самое. Дорога возле Театра Вахтангова становилась все уже. Вместо рук бабам вставляли веточки, вместо носа втыкали морковки.

— Завтра к утру снеговиков вокруг театра станет больше, — сказал Полунин.

— Для этого всю ночь лепить придется.

— Нет нужды. Они сами расплодятся. У них есть все, что для этого нужно. Вот снежная баба, а вот снежный дед. К утру появятся снежные внуки. Все, как у взрослых. Ты чего смеешься? Не смейся.

Полунин надел на голову ржавое ведро.

— Так я умнее выгляжу? Нет, да? Понял. Импровизация-то неподготовленная. Смотри, — Слава показал на кусок морковки, торчащий у бабы из глаза. — Вчера это было носом, но, видимо, ночью кому-то понадобилось закусить. И сегодня получился уже зрачок. Народ к моркови потянулся. Авитаминоз.

Слава сделал глоток глинтвейна. К нему тут же подошла девочка и голодными глазами уставилась на стакан. Слава дипломатично (педагогично) переложил стакан в другую руку, подальше от девочки.

— А что это такое? — указал он на снежную бабу, у которой между головой и туловищем девочка прилепила комок снега.

— Это рука, — ответила девочка.

— А-я-яй, — покачал головой Полунин. — А я думал, что это прыщик. Или еще что-нибудь. — Он хитро посмотрел на стоящую рядом женщину. — По-моему, неплохо получается… Не поверишь, снег так радостно видеть. Предыдущие несколько лет мы Новый год отмечали только в жарких странах. Получался какой-то неправильный Новый год. Праздник был, а снега не было. И такая ностальгия одолела. Дети стали говорить, как это здорово, когда есть снежные бабы. В общем, когда мы наконец добрались до России, выяснилось, что и здесь нет снега. Пришлось делать искусственный.

— Где вы отмечали европейский Новый год?

— На крыше.

— Это вы специально, чтобы напугать вашу жену и детей?

— Да.

— На чьей крыше?

— На голландской.

— С Карлсоном и пропеллером?

— Нет. Но тоже с самым замечательным человеком на свете. Это наш друг. Приехали к нему, он нас потащил на крышу — город показать. Эффект невероятный.

— Сейчас попробую догадаться какой: вы чуть не свалились?

— Нет. Чуть не сгорели. Весь город был в огне. Это у них что-то вроде национального спорта. Целый декабрь голландцы скупают петарды — от маленьких до вот таких огромных, — пока во дворе каждого дома не образуется что-то вроде склада Пентагона. 31 декабря, как только стемнеет, склады отпирают, и петарды запускают в воздух. Город погружается в огонь. Крышу сносит начисто. Все пьют, смеются. За всю ночь только три каких-нибудь мелких пожара. Ни одной драки! Представляешь? Как им это удается? Загадка.

— Значит, вы в огне не горите?

— И в море не тонем. Хочешь историю про паром? Плывем мы как-то из Англии в Ирландию на пароме. И попадаем в жуткий шторм. А дальше началось, как в немом кино. Корабль качает из стороны в сторону. Все летит кверху тормашками. Посуда — на полу. Ад на небесах, магазин «дьюти-фри» — на земле. Весь товар, что там был, — духи, одеколон, алкоголь, — все вдребезги. Мы успели добраться до буфета, сели, заказали выпить. Лучшее средство против качки снаружи — шторм внутри. Официанты налили нам в бокалы и собираются подать нам все это на столик. Но не могут. Паром качает из стороны в сторону. Мы то взлетаем под небеса, то падаем куда-то глубоко вниз. Официанты ждут, когда корабль накренится в нашу сторону. Тогда они, как с горки, бегут к нам, но не успевают затормозить у нашего столика и пробегают мимо. Снова бегут — опять не могут затормозить, но каким-то непостижимым образом успевают поставить на наш столик бокалы, которые, понятное дело, уже почти пустые. Мы заказываем выпивку по новой, и уникальный номер с эквилибром повторяются снова. Мы все хохочем, а официанты творят чудеса. И так с каждым клиентом.

— А медные трубы?

— Медные трубы? Были. В Нью-Йорке, на гастролях. Там обычно надо ждать, пока новое шоу — еще неизвестное — раскачается, приобретет популярность. А у нас сразу был успех. Может быть, потому что в Нью-Йорке большая русская колония, и они по нам соскучились, сразу повалили. Зал был полон.

— А в глубинке давно были? Российской?

— В прошлом году, в Новосибирске. Кстати, там мы первый раз после долгого перерыва увидели снег. Знаешь, у них такой Театр оперы — огромный, как стадион. Совершено невероятные гримерки, куда многие годы вносили всякую всячину и ничего не выносили. Представляешь, сколько там всего набралось. Именно там исполнилась моя мечта. Я нашел чьи-то белые колготки, натянул их — и как будто снова оказался в детстве. Здорово. Знаешь, маска неузнаваемо меняет человека. Вторая кожа — как вторая душа.

— А вам никогда не хотелось плюнуть на все, пойти куда-нибудь лечь, и чтобы не вы, а вам сделали праздник? А вы бы только смотрели?

— Нет.

— Почему?

— А не люблю, когда мне делают праздник. Один раз сделали. Было так скучно! Еле дождался, пока все закончится. И тогда понял, что нельзя делать праздник для других. Надо делать праздник для себя, тогда и другим будет весело. Однажды я представлял Россию на симпозиуме карнавального движения. Это было где-то на экваторе, и, как всякий нормальный человек, я явился на первый сход в шортах, шлепанцах и футболке, а все остальные были во фраках, смокингах и бабочках. Своего рода карнавал: я и они — непонятно, кто больше дурак. Мне намекнули, что в таком виде, как у меня, мне среди них делать нечего. Тогда я спросил: «А другие есть?» «Есть, — говорят, — на пляже». Я пошел на пляж. Там точно были другие карнавальщики. Они лежали в шортах, шлепанцах, а кое-кто и безо всего. Но что-то странное в них все же было. Лежали как-то уж очень неподвижно. Не карнавально. Тогда я понял, что на них тоже надеты бабочки и смокинги, только другие, невидимые. И все это было грустно. Тогда я подумал: скучным людям надо помочь. Я пошел в море, набрал полное ведро крабов и выпустил их на пляже. Крабы рванули обратно в море прямо по голым телам перпендикулярных членов симпозиума. Вот тут-то и начался настоящий карнавал. С них моментально слетела вся скука. Они проснулись и забегали так, как не бегали, наверное, ни на одном из своих карнавалов. Праздник получился на славу.

— Вы все время устраиваете другим такие праздники?

— Ага. Однажды мы встречали Новый год в воздухе — в самолете. На высоте двенадцать тысяч метров стукнуло двенадцать раз. Я думаю: какое совпадение! А все сидят какие-то кислые. И тогда один из наших ребят встал и стал кричать: «Рожаю, рожаю!» Пассажиры готовы были его убить, а потом из-под него вылез другой парень и начал кричать: «Я родился, я родился, я — Новый год», — и пассажиры готовы были его просто растерзать, так он орал. Но это получился настоящий Новый год.

— И как с такой высоты смотрится мир в Новый-то год?

— Как дом. Один большой дом, где нас ждут практически везде. Знаете, мои дети были лишены двора и нормальных детских игр — мы все время переезжали с места на место. Их двором стала вся Европа. Поэтому они говорили примерно так: «Берлин — это там, где я упал с дерева. Париж — это где девочка мне подарила комиксы с картинками. А Барселона — это там, где я бегал на соседнюю улицу купаться». Если мы где-то остаемся больше чем на три недели, мои сыновья говорят: «Папа, что-то мы здесь задержались, пора в дорогу».

— Получается, что границы в вашем мире — это двери?

— Да. На запоре. Это как у Алисы из Страны чудес — чтобы попасть из комнаты в комнату, нужно секрет знать, как дверь открывается, какой ключ к ней подходит. Границу с Италией надо пересекать, когда идет футбольный матч. Границу с Германией лучше пересекать ночью, по мосту, когда комаров полчища и нос высунуть нельзя.

— А настоящий дом? Он где-нибудь есть?

— В Париже. Мы там живем. На мельнице. Три этажа. На первом — наш реквизит, все то, что мы возим с собой, и все то, что нужно для нашего мира. На втором — наши друзья, потому что без друзей мы не можем. На третьем — мы сами.

— Почему именно мельница?

— Все очень просто. Мы искали такой дом, который бы отвечал трем главным качествам. Чтобы рядом была вода, потом обязательно — лес и, наконец, — горы. Когда мы стали спрашивать, что отвечает этим правилам, выяснилось, что мы ищем мельницу. Холм, на котором мельница, — это гора, дикий лес — это сад, где растут деревья-клоуны, и, конечно же, река.

— А в обычном доме вам никак?

— Ну, ты понимаешь… В маленьких уютных домах нам не хватало места, а в больших — уюта.

— Но мельница — это где-то под Парижем?

— Это неподалеку от парижского «Диснейленда». Мы высчитали, что нам нужно поселиться в таком месте, откуда рукой подать до коммуникационных узлов, которые свяжут нас со всей планетой. Справа — аэропорт, откуда можно улететь в Лондон, слева — откуда летают в Москву. Неподалеку — вокзал, откуда на скоростном поезде можно за три часа домчаться до любой европейской столицы. В общем, мы выбрали такое место, где сходятся воедино маршруты наших путешествий. Дисней был не дурак, когда выбирал место для своего «Диснейленда».

— А как же с мечтой жить в центре Парижа? Д’Артаньян, остров Ситэ…

— Мечта осталась мечтой. Так даже лучше. Есть куда стремиться. Остров Ситэ, Латинский квартал.

— Что помешало планам?

— Мы очень хорошо к нему подготовились. Такой план всегда проваливается. План захвата Парижа был разработан в мельчайших деталях. Рядом с музеем Пикассо нашли потрясающую квартиру. На Монмартре залезли куда-то, где солнце заполняло все пространство. Потом нашли идеальную крышу — там можно было жить; она принадлежала квартире, что под крышей, но туда надо было подниматься пять-шесть этажей без лифта — старый дом, XV век, представляешь, а у нас реквизит! В общем, именно по этим причинам сказка в центре Парижа закончилась сама собой. А потом, то количество друзей, которое к нам приезжает. Такую ораву никакая крыша не выдержит.

— Так много друзей?

— Друзья — это наш основной капитал. Мы без друзей не можем. Гости к нам приезжают ежедневно. Стиральная машина работает круглосуточно! Она просто не останавливается никогда. В общем, нам было нужно три этажа, и ни метром меньше: для нас, для друзей и для наших спектаклей.

— А дети чем сейчас занимаются?

— Младшему Ване уже 19 лет. Он одновременно работает в шоу — играет «зеленого» клоуна — и учится в Художественной академии в Нью-Йорке. А старшему, Димке, 24, он технический директор в нашем же шоу.

— В каком городе вы чувствуете себя ребенком?

— В Нью-Йорке. Это город для очень быстрых и очень молодых духом людей. Для детей, которые смотрят на мир широко раскрытыми глазами. Потому что там на одном квадратном метре происходит столько событий, сколько не происходит ни в одном другом городе мира. Ну, в общем, это настоящая динамо-машина по созданию суеты.

— Вы вписались в эту машину?

— Легко. И, конечно, сами об этом не догадывались. Нью-Йорк вообще — это такой город, в который, если ты старенький, лучше не соваться, потому что там жизнь не идет, а кипит, взрывается и бурлит, как в чайнике. Чтобы там жить, нужно быть немного сумасшедшим.

— Таким, как вы?

— Ну да.