Не каждая кавказская женщина отдаст своего сына в балет. Ребенок гор должен стать либо бизнесменом, либо крупным ученым. Но никак не артистом балета. Это аксиома.

Он — исключение из правил. Каких бы то ни было.

Николай Цискаридзе входит в двадцатку лучших танцовщиков мира. В тридцать лет — народный артист России. Его называют нарушителем гравитации. Его имя — в одном списке с Нуриевым и Барышниковым. Его ноги — конвертируемая валюта. Он — бренд русской культуры на экспорт.

Успеть все невозможно. Он пытается. Разговариваем — все время косится на часы. Время — деньги. Причем в его случае — немалые.

— Николай, куда вы все время торопитесь?

— Когда как, сейчас на свадьбу.

— Если не секрет, к кому?

— К Ане Леоновой. Это дочь Марины Леоновой — ректора хореографической академии.

— Кто вы на этой свадьбе?

— Гость.

— Что наденете?

— Что-нибудь красивое, чтобы невесте не было стыдно.

— А почему ей должно быть стыдно?

— Ну как же? Я ее крестный, должен выглядеть прилично.

— А как, по-вашему, должен одеваться мужчина на свадьбу? Жених, понятно, в черном: траур по загубленному одиночеству. А гость?

— Гость может надеть что угодно, лишь бы было красиво. Лично я буду в свитере от Мюглера и брюках от Сони Рикель.

— Почему не в костюме?

— Не-е-ет, костюмы с детства не люблю. Галстук, брюки, пиджак — это невыносимо… Поход в театр — надевай галстук, придут гости — заталкивают в пиджак. В общем, понимаете, когда я вырос, я взбунтовался и порвал костюм.

— А что вам идет, как считаете?

— Свобода.

— Без рамок и ограничений?

— Вы имеете в виду костюм? В этом смысле ограничения принимаю только на дипломатическом приеме в посольстве. В остальное время… Ну я уже сказал. По-настоящему есть только одно место, где для меня важно, как я выгляжу: на сцене. Там все всегда должно быть безукоризненным.

— Хорошо. А кто у нас жених? Имею в виду предстоящую свадьбу Ани Леоновой.

— Славу богу, не из балетного мира.

— Почему «слава богу»?

— Ну… Я считаю, что нельзя смешивать профессию и личную жизнь… Это редко приводит к хорошим результатам.

— Год назад шел разговор о конце вашей карьеры…

— Никакого конца не было. Врачи предупредили меня, что год я не смогу танцевать. Последствия травмы. Все так и было. Разрыв коленной связки — распространенная спортивная травма.

— Дикая боль?

— Нет, боли никакой не было. Когда я в первый раз упал, а это было в Парижской Опере, мои коллеги подумали, что я просто перенапрягся. Но, когда я упал снова, выяснилось, что это разрыв связки. И все. Врачи сказали: нужна операция. Затем не танцевать полгода. И длительная реабилитация.

— Для человека, для которого танец — жизнь, звучит весьма трагично.

— Вы знаете, каждому человеку дается то, что он может вынести. Я это вынес. Я начинал все сначала в Биаррице — там известный реабилитационный центр. Собственно, вот тогда по-настоящему и почувствовал боль. Когда заново учился двигаться. Я повторю: человеку дается то, что он в состоянии вынести. И, пройдя через это, я стал по-другому относиться к жизни. Когда ты молод и понимаешь, что все то, чем живешь, вдруг может кончиться… Славу богу, я благополучно прошел реабилитацию. Почти год назад доктора мне сказали, что я могу выйти на сцену. Тогда я сразу же позвонил арт-директору знаменитого балетного конкурса «Бенуа де ла данс»…

— Что это за конкурс?

— В 1999 году я получил приз «Бенуа де ла данс» как лучший танцовщик года. Очень важная премия в моей жизни. У меня много наград, но приз от жюри, которое возглавляет Юрий Григорович, дорогого стоит… Так вот, я позвонил тогда Нине Николаевне Лури — арт-директору конкурса — и сказал, что после долгого перерыва я выйду на сцену — в гала-концерте «Бенуа» вместе с Элизабет Платель в адажио из «Раймонды». (Платель — прима балетной труппы Парижской Оперы. — Авт.). Для меня это было очень важно. Пусть я не прыгал, но я почувствовал, что я снова на сцене, то есть все возвращается. Тогда даже шутил: «На сцене два инвалида французской сцены».

— Почему два?

— А Платель тогда тоже перенесла серьезную травму. Мы с ней и познакомились-то в больнице, где она проходила реабилитацию.

— Насчет инвалидов — это вы жестко пошутили. Говорят, у вас острый язык?

— Я умею сказать хлестко. За это на меня многие обижаются.

— Вспомните какую-нибудь самую остроумную шутку про ваших коллег.

— Я их не запоминаю. Они сами из меня выскакивают.

— Что для вас в прошедшем году было самым неожиданным?

— Самым? То, что я научился ездить на мотоцикле.

— По улицам Москвы рассекали, как байкер?

— Упаси боже. Это было на юге Франции, у моих друзей. И не по улицам — мои друзья мне бы этого никогда не позволили. Я артист. Ездить по улицам… мне нельзя. Надо беречь свои ноги, да и вообще вести себя осторожно, а тут…

— Оторвались? На частной территории, без светофоров и полицейских?

— Примерно так, но под присмотром. А вообще, я обожаю скорость. Куда-то мчаться… Понимаете, я абсолютно русский человек. По воспитанию. Но по крови я грузин со всеми вытекающими. Страсть, темперамент — все это присутствует.

— На Кавказе любят тосты. Какой ваш любимый?

— За здоровье.

— А почему не пожелать добра?

— А добра не надо желать. Его надо просто делать. Так что — здоровье. Балетный век так короток.

— А если бы вы работали головой, какой бы вы тост сказали?

— Вы думаете, в балете голова не нужна?

— Но ноги все-таки важнее.

— Ошибаетесь. Плисецкая как-то замечательно сказала: «Я слишком поздно поняла, что в балете главное не шея, а голова».

— Но ноги-то у вас застрахованы?

— Нет.

— Странно, а вот у Ирека Мухамедова застрахованы.

— Ну, мне не надо. Зачем деньги, если танцевать не сможешь?

— Даже так?

— Да. И потом: застрахуешься — обязательно что-нибудь случится. Зачем дразнить судьбу?

— А чего в вас больше? Мужества, силы воли, доброты?..

— Лени.

— Лени? Вот удивили!

— Да, больше всего на свете я люблю лениться. Надо вставать — я не хочу. Надо делать то, что нужно, — а хочется, что не нужно. В общем, замкнутый круг…

— А вы чего больше всего боитесь?

— Я ничего не боюсь.

— Так не бывает. Высоты, например? Самолетов?

— Я на самолетах с детства летаю. У меня вся жизнь в самолетах. Нет, не боюсь.

— А уколов?

— А чего их бояться?

— В мягкое место?

— Ни в мягкое, ни в твердое. Я пока проходил реабилитацию, их столько было. Когда я выписывался, медсестры подарили мне шприц — именно как напоминание: что чего стоит и как это достигается. Теперь он у меня стоит на шкафу. Когда мне становится плохо, я смотрю на него. Так что нет, теперь я ничего не боюсь.

— Знаю, у некоторых танцоров во время прыжков темнеет в глазах. С вами что-нибудь подобное происходит?

— Да нет, ну, разве что вращения в воздухе вызывают у меня легкое головокружение.

— Меня всегда страшно занимало, в какую сторону вы крутитесь: вправо или влево?

— Вправо. Я всегда кручусь вправо. Делать что-то влево гораздо труднее.

— Какой вы правильный. Все время ходите направо?

— Правильный — не правильный, не в этом дело. Я делаю так, как подсказывает мне природа.

— Хорошо, как у вас строится день?

— Я встаю в девять утра. Собственно, это привычка. В девять начинались занятия в училище… Значит, я встал… потом… что потом?.. (Николай раздумывает.) Потом — душ, станок. Или репетиция. Чаще всего еду в театр, на репетицию.

— Можно сравнить балетный станок с кайлом в забое?

— Я думаю, что у балетного станка потяжелее будет, но для меня это несложно — привык. Вы же знаете, что розы бывают только после спектакля, а до — одни шипы.

— Розы, а к ним плюшевые игрушки в придачу. Знаю, вы собираете куклы. Это оттого, что в детстве не наигрались?

— А вы разве не любите играть в игрушки? Игрушки — те же шахматы, только отношения выстраиваешь ты один.

— Вы любите на себя смотреть?

— Очень. Я все время на себя смотрю. Все свои спектакли записываю, а потом пересматриваю на видео.

— Не можете оторваться?

— Нет, анализирую ошибки. Очень помогает. Человеческий глаз не в состоянии все заметить, а техника схватывает все точно. Любые ошибки.

— Каждому артисту в жизни дается шанс: взлететь или остаться там, где есть. Что для вас было таким шансом? Или, может быть, кто?

— Шанс, именно шанс, дал мне Юрий Николаевич Григорович. Когда я закончил хореографическое, на выпускных экзаменах он меня посмотрел и сказал: «Взять в Большой». И как-то счастливо у меня все сложилось. Я недолго был артистом кордебалета. Буквально на третий сезон танцевал уже сольные партии.

— Это редкий случай?

— Исключительно. У меня не было долгого подъема. Я еще совсем немного проработал в Большом, а у меня уже было тринадцать сольных партий.

— А сейчас?

— Больше сорока.

— Балетное училище многие воспринимают как казарму. Вы не исключение?

— Нет, у меня остались хорошие воспоминания про училище. Не казарма, нет. Лично я вспоминаю те годы без содрогания.

— Какой вы все-таки загадочный…

— Загадочный? Нет. Я не люблю тайны. Есть личное — то, о чем я не говорю, а есть социум, работа — об этом можно говорить сколько угодно.

— Я не так выразился. Элизабет Платель год назад сказала, что вы загадочный, таинственный. Видите, как я тонко льщу.

— Это очень хорошо.

— Так вы загадочный?

— Если я удивляю, это хорошо. Если кажусь загадочным, это приятно. В искусстве обязательно что-то должно манить. Пока это происходит, все в порядке.

— Звезда с мусорным ведром. Соседи видят вас в такой мизансцене?

— У меня есть кому заботиться о моем хозяйстве.

— Достигли всего, чего хотели? Имею в виду бытовую сторону жизни.

— Ну да, я жил в коммуналке, а теперь живу в прекрасной квартире. Большего мне пока не надо.

— Трудновато представить вас в коммуналке, бегущего по коридору с кипящим чайником в руке или одалживающего до завтра хлеб у соседа.

— Все это было. Я двадцать шесть лет прожил в коммунальной квартире.

— В советской, кондовой?

— Да, советской, кондовой, тесной.

— С руганью и злыми тетками в бигудях по утрам? Интересно, сейчас видитесь с бывшими соседями-коммунальщиками?

— Конечно.

— Как с врагами?

— Да вы что?! Они мне как родные. Нет, с «тетками» мне повезло. Мы очень дружим… Та-а-ак. (Николай смотрит на часы.) Давайте заканчивать, а то мне еще собираться — завтра же с утра опять на самолет.

— Если не секрет, куда?

— Решил позволить себе маленький отпуск. Люблю зимой отдохнуть.

— Любимые места?

— Раньше любил отдыхать в горах…

— Голос предков?

— Каких предков? Я ведь и сам вырос в таком городе, где направо горы, налево горы. На каникулы меня отправляли в Абастумани — местечко на границе с Турцией. Самое чистое место в мире…

— А кроме гор?

— Море люблю. Лучше Средиземное… Все, извините, мне пора. Душ. Свадьба. Самолет.