Даже как-то глупо получается: стоило столько мучиться, таить обиды на разных людей, искать выход энергии и эмоциям, чтобы не в самом юном возрасте понять, что месть — это хорошо остывшее блюдо. Не потому, что его приготовили и забыли, а потому, что специально поставили остывать. И что «холодец» этот выходит тем вкуснее, чем дольше стоит он на нижней полке холодильника.

Вот говорят «кровная месть», «жгучая обида». Как бы не так! Ничего жгучего я не питала к тому, кто, собственно, и помог мне понять простую истину о «холодце». И никакой кровью не была с ним связана. Просто однажды я решила проколоть ему покрышки. Или выбить лобовое стекло. Или нет, лучше затолкать шваброй картофелину в выхлопную трубу, пусть мучается в автосервисе. Или даже не так, а эдак: подкрасться под покровом ночи к его грязно-белому авто неизвестного происхождения, вылить на стекло клея побольше, погуще и пожирнее, а сверху щедро посыпать крупой. Гречневой. Или пшенной. Говорят, еще манной хорошо — она не очень тяжелая и прилипает моментально.

А надоело! Каждый день этот грязный драндулет перекрывает въезд во двор и мешает мирным жителям парковаться. А если застукаешь негодяя на месте преступления, он делает вид, что в упор вас не замечает. Сидит, курит. Звонит по мобильному. Кудахчет с курочкой из соседнего подъезда. Но как только увидит, что ты решительно распахиваешь дверь авто и открываешь рот, чтобы выкрикнуть что-нибудь позабористей, он медленно выходит из своего грязно-белого укрытия и мрачно заявляет: «Машина заглохла». Что совсем не мешает ему через несколько минут — как только он докурит сигарету — наговориться по телефону или накудахтаться с соседской курицей, прямо на твоих изумленных глазах спокойно тронуться с места и поехать себе дальше, по своим делам. Или припарковаться там, где ему положено: у собственных окон.

В общем, свою месть я вынашивала неделю — как только поняла, что надоело. И, знаете, удивительное дело: чем больше времени проходило, тем изощреннее становилась мысль об отмщении. Тем холоднее была моя кровь. Про эмоцию я не говорю, эмоция умерла от разрыва сердца — в тот самый момент, когда я не дала ей вылиться в вербальное или тактильное действие. Да и сами посудите: ну сказала бы я обидчику, как отношусь к номерам синего цвета, ну попробовала бы на него по-соседски замахнуться тюбиком туши — чем бы для меня это закончилось? Правильно, как минимум приводом в его родное отделение милиции. Так что эмоцию я похоронила в спешке, как последнего бомжа, зато родила план о картошке в выхлопной трубе и манке на лобовом стекле. И именно тогда и осознала, что месть — это хорошо остывшее блюдо.

Правда, через неделю оказалось, что кто-то из соседей приготовил собственный «холодец»: как-то утром грязно-белая машина стояла на своем любимом месте, посреди двора, мешая въезжать и выезжать несчастным, спешившим на работу. И у нее отсутствовали все стекла.

Что руководит чувствами людей, когда они решают мстить? Я тоже думала — обида. Но на самом деле ими руководят субъек-тивное чувство справедливости и злость на самих себя за свое же бессилие. В конце концов разве приходит мне в голову мстить старушке из очереди, которая оскорбила меня заковыристым словом? Вовсе нет. А если мне и станет обидно, я найду в ответ слово еще позаковыристей. Другое дело, когда старушка больно (и нарочно!) пнет меня локтем в живот, а потом прикинется херувимом на кладбищенской часовенке. И сказать ей вроде нечего, и заставлять извиняться глупо, и стукнуть по голове увесистым томиком «Кода да Винчи» неудобно. Тогда в голову и лезут всякие нехорошие мысли. Но тут главное вовремя остановиться, потому что ни один из выбранных планов отмщения на деле не осуществим. Да и бог с ней, со старушкой. Ей скоро и херувимом прикидываться не нужно будет. А может, ее даже пожалеть надо. Может, это у нее развлечение такое, вспоминать она о нем будет до самой смерти.

Я вообще так много и долго про воображаемую старушку рассказываю только для того, чтобы объяснить суть мести. Что это вовсе не обида. А чувство справедливости, пусть даже чисто субъективное. В конце концов я же не Ленин, чтобы мстить за всех униженных и оскорбленных. Да и Ленин вряд ли переживал за абстрактных рабочего и крестьянку. Я думаю, он вообще не мстил, а реализовывал свои комплексы. А вот если бы пришли к нему, маленькому, большевики, убили бы маму-папу, отобрали бы все движимое и недвижимое, брата сослали бы на Соловки, а его, кучерявого, да за сто первый километр, вот тогда да — был бы Ульянов не Лениным, а самым настоящим «Киллбиллом». Впрочем, история не знает сослагательных наклонений.

Зато этих наклонений жаждет месть. И это тоже вполне в ее духе. Ну хорошо, давайте я расскажу вам о том, о чем все вы прекрасно знаете, только стесняетесь поведать другим, а пересказываете самим себе тихим шепотом в собственной постели на ночь.

Первый «холодец» я приготовила лет в шестнадцать. У меня случилась самая настоящая любовь, а объект все никак не мог сделать решительный шаг. Маялся, краснел, бледнел, караулил, попросил-таки однажды телефон, но не позвонил, не написал и даже не пригласил в синематограф! Так и ходили мы два месяца вокруг да около, покрываясь юношескими акне и красными пятнами от весенней игры гормонов и приступов нежности и стыда. Сказать, что я не провоцировала детину, которому, как утверждали мои подружки, продавцы запросто отпускали сигареты и презервативы, так вот, сказать, что я не провоцировала его, было бы неправильно. Еще как провоцировала — несмотря на свою девичью честь, крепко перевязанную бечевками, скотчем, морскими узлами и красиво упакованную в коробку с бантом. Но ничего не помогало.

И тогда я залила свой первый межполовой «холодец». Он, правда, вышел комом. Но я считаю, что все равно получилось съедобно: в течение месяца моя близкая подруга ежевечерне звонила этой неприступной ледяной скале, которая поначалу, как надоевшую блоху, сбрасывала с себя навязчивую собеседницу, но к концу второй недели все же начала таять айсбергом на солнце, а еще через какое-то время даже ангажировала подругу на свою вершину выставлять флаг победы. Встречу он назначил, кажется, у метро. Или у памятника Маяковскому? Не помню. Помню, стояли мы под апрельским солнцем за углом и довольно потирали руки в цыпках с обгрызенными ногтями. А вечером подруга, набрав номер объекта, отчеканила в трубку: «Так вас, козлов, учить и надо!» Я, правда, так и не поняла, почему он козел и почему их надо учить именно так, но вся моя нежность к объекту моментально улетучилась.

Конечно, эта месть была наивной, детской, глупой. Но мне сразу полегчало. Сейчас, вспоминая о ней, я думаю: а что, собственно, меня на нее сподвигло? Неужели туго, хоть и красиво запакованная коробка с девичьей честью, из-за которой я злилась на самое себя? За то, что, например, не смогла первой подойти к предмету страсти (а ведь я тогда написала первое в жизни стихотворение — что-то типа «Ты сидишь, склонившись над книгой, твои кудри похожи на сон…») Подойти и сказать: «Леша, помоги мне, пожалуйста, с задачей по химии». Или нет, лучше так: «Молодой человек, вы не могли бы проводить меня до метро?» Впрочем, сейчас, окажись мы в подобной ситуации, я бы оформила мысль совершенно иначе. И мне даже говорить бы ничего не пришлось. Но тогда мне было шестнадцать. И игру гормонов я принимала за чистую монету, то есть за любовь.

Лет десять тому назад, сама не знаю почему, я позвонила по номеру, который, видимо, навсегда въелся в мою память, как черничный сок в летнее платье моей маленькой дочери. У него оказалось двое детей. И он по-прежнему живет у Ботанического сада. И… В общем, все я сделала правильно, когда залила свой первый «холодец».

По сути дела, я — только сейчас это понимаю — в юношеском возрасте мстила часто, хотя и безобидно. Наверное, я так самоутверждалась. Или доказывала и показывала миру и себе, на что я способна. И так я в этом деле поднаторела, что иногда и сама не замечала, что мщу. Все выходило как-то естественно, беззлобно, левой ногой.

Например, однажды, лет в семнадцать, после одной из бурных вечеринок, которые тогда пошли одна за другой, я походя отомстила одному видному парубку, пытавшемуся без прелюдий и предупреждений сделать то, что без прелюдий и предупреждений делать не полагается. Утром, прежде чем покинуть его квартиру, где в соседней комнате оставалась моя подруга со своим кавалером, я приготовила завтрак. Сервировала стол. Сварила кофе. Порезала сыр. А потом, хлопнув дверью, долго жала на звонок, чтобы оставшиеся внутри успели проснуться. Я не знаю, страдал ли тот парубок гастритом, но не исключаю, что страдает им сейчас. Во всяком случае, подруга вечером, заливисто смеясь, подробно описала мне, как он был бодр и свеж и мажористо одет в свои отутюженные спекулятивные джинсы, садясь за сервированный мною стол. «Он разлил всем кофе, а потом отхлебнул из кружки. И замахал руками, и завыл…», — пыталась несколько раз закончить рассказ подруга. Но ее все время, именно на первом глотке кофе, сдобренного мною целой перечницей молотого черного перца и несколькими столовыми ложками соли, перекашивал смех. И мы гоготали как сумасшедшие. Я думаю, нес-частный, с гастритом он или нет, тоже помнит про мой «холодец». Во всяком случае, еще долгое время общие знакомые передавали от него приветы.

Потом я научилась мстить изощреннее. Но все равно как-то походя и лениво. Мне вообще проще выразить эмоцию, чем набраться терпения и ждать, пока «холодец» застынет. Так что студни мои, возможно, и выходили такими, что могли попасть в кулинарную книгу, да только мне до них не было никакого дела: залила и забыла. Я, конечно, не исключаю, что от моей стряпни кто-то сильно пострадал. (Разумеется, морально. Чтобы стать невестой из «Убить Билла», нужно иметь очень веские причины.) Но я за это уже давно прощения попросила у того, у кого обычно его выпрашивают.

Теперь, накопив богатый жизненный опыт, я готовлю «холодцы» очень редко. Но очень метко. Точно выверяя рецептуру и соблюдая время приготовления. И прощения за свое кулинарное искусство не прошу. Потому что подхожу к процессу с видом знатока, со смаком, со всем творческим потенциалом. Как Макаревич подходит к своим сковородкам, но вместо сложнопостановочной экзотики смешивает бальзамический уксус с качественным оливковым маслом и базиликом и, обмакивая в приготовленный соус самую обыкновенную черствую корочку хлеба, кладет ее в рот так, что у миллионов телезрителей до полу текут слюни, несмотря на только что проглоченную отбивную на завтрак.

Месть — это мастерство, которое оттачивается годами. И совершать ее нужно неторопливо, красиво — так, чтобы другие стояли как зачарованные. И пускали слюни до самого полу. За такое мастерство не должно быть стыдно. И просить у Бога прощения не должно. Нужно только благодарить, что он наградил тебя еще одним редким талантом.

Только не путайте, пожалуйста, месть и рабочие интриги, заварушки и хитросплетения обстоятельств. Рабочие интриги, заварушки и хитросплетения можно назвать местью с очень большой натяжкой. А если и можно, то поставив их на самую нижнюю грань пирамиды. Спору нет, чтобы правильно заплести интригу или заварить заварушку, нужно тоже быть асом и обладать определенным талантом. Но только при чем тут месть? В смысле, высокохудожественная месть? Это так, месть мелкая. Интриги же плетут не для мести, а для собственных материальных или карьерных нужд — я ведь в самом начале статьи определила человечество как совокупность эгоистичных индивидуумов, вынужденных жить в несправедливом социуме. Так вот, эти индивидуумы мстят за идею, за собственное бессилие, а интригуют чаще всего просто от любви к процессу.

Мстила ли я когда-нибудь на работе? Не исключаю, что да. К интригам и производственной необходимости это вряд ли имело отношение. Скорее имело отношение к человеческому фактору. Отлично помню несколько «холодцов», состряпанных на рабочем месте, с использованием служебного положения. Один из них предназначался для одного стареющего бизнесмена, прижимавшегося на каком-то официальном банкете ко мне и моей коллеге своими нетрезвыми чреслами. Что-то он тогда говорил про красну девицу, по которой давно истомился. Шутка была сальная, неприятная, но еще неприятнее было то, что никто его не одернул.

А наутро меня вызвали на ковер. Оказалось, что мою крохотную заметку про немолодого бизнесмена, который мечтает жениться на юной деве, внимательно изучили его жена и теща. И, кажется, еще любовница. Начальство даже передало мне трубку, откуда гавкал трезвый и бодрый голос шутника-бизнесмена. Я растаяла. Мне было очень приятно осознать, что я неплохо готовлю, несмотря на противоположное мнение мамы. И я елейно прошептала: «Доброе утро!»

Бизнесмен потом приезжал в редакцию с пирожками — то ли из собственного ресторана, то ли из собственного дома. Я еще тогда подумала, что ведь заставят писать опровержение. Но не заставили. С начальством, что и говорить, мне страшно повезло — понимающее оно у меня всегда было. А пирожки есть не стала. Сами подумайте, а вдруг их любовно приготовила жена стареющего искусителя?

Мне сейчас в голову лезет исключительно любовная лирика. Наверное, потому что весна. Я помню, тогда тоже была весна. Но тогда я сильно страдала. Мне казалось, что я встретила того, о ком мечтала. А оказалось с точностью до наоборот. Мы занимались душевным садизмом: кто кого. Никто не хотел уступать, идти на компромисс или хотя бы день побыть в мазохирующей позе. Наверное, потому я и злилась на себя, что прекрасно понимала — никакая это не любовь, которая и уступать умеет, и на компромиссы идет, и многое другое делает. Потому что она такая, особенная барышня.

Той весной я мечтала о справедливости. И я ее восстанавливала. Я ложилась в кровать и до утра мстила. Я представляла, как однажды он увидит меня с другим. А я вся в белом прохожу мимо. Или как мы столкнемся в заведении N., куда обычно приходили отдохнуть. И в моей виртуальной мести я была хмельная и веселая, а он — обросший, грустный и несчастный. Да что говорить! Фантазийные фильмы Амели Пулэн можно считать невинными зарисовками по сравнению с теми «холодцами», которые я в ту весну готовила перед сном. А днем я слушала песни группы «Секрет» («Привет, сегодня дождь и скверно, а я совсем не по погоде одет…») и Валерии («Мы столкнулись на углу. Здравствуй, ты прекрасно выглядишь, прости, но я бегу…»), хотя их уже давно никто не слушал. Ездила в заведение N. и еще в кучу заведений, где мы могли «совершенно случайно» встретиться. И посылала «маячки» в передачах, которые вела на «Серебряном дожде» (тогда все подружки-диджейки посылали «маячки» кому-либо по какому-либо поводу: «маячками» служили песни, фразы и даже отдельно взятые слова, только их смысл был понятен не десяткам тысяч радиослушателей, а одному-единственному, для кого «маячок» этот и мигал).

А вышло так, как и в кино не бывает. Хмельная, веселая, вся в белом и не одна. Я тогда даже его и не узнала. Сидел грустный, обросший и несчастный. Дрогнуло ли хоть что-нибудь в моем сердце? Нет, мне было совершенно все равно. Фиолетово. До лампочки. И тогда я поняла, что мое «заливное» давным-давно остыло. И может быть, даже испортилось, поскольку я о нем забыла. С другой стороны, я думаю, это была самая изощренная месть. В том смысле, что я не прилагала никаких усилий, а она получилась такая элегантная и изящная.

Конечно, о самых своих выдающихся рецептах «холодца» я вряд ли поведаю публично. А про невинные «студни», приготовленные в походных условиях, буду рассказывать внукам. Про то, например, как отправила одного принца в Стамбул со ста долларами в кармане. А другому устроила целую эпопею, оставив его телефоны на всех «Досках объявлений», которые только нашла в Интернете: «Познакомлюсь с молодым человеком для нетрадиционных игр», «Куплю брус», «Продам аквариумных рыбок» и так далее. По правде говоря, я даже не знаю, что произошло потом с этим человеком — подавился он или нет моим «заливным». Но мне было хорошо. Субъективная справедливость была восстановлена, а злость на самое себя за свое же бессилие улетучилась, едва отключился модем.

Я не веду межполовые «холодцовые» войны с тех самых пор, как вышла замуж. Теперь мои страсти кипят в совершенно иной плоскости. Но думаю, что кулинарное искусство «Вендетта» от этого вряд ли обеднело, и миллионы женщин ежедневно заливают свои «холодцы» и получают от этого не меньше удовольствия, чем мужчины от своих компьютерных стратегических игр. Глупцы! Они даже не подозревают, насколько реальная стратегия бывает интереснее виртуальной.