Анастасия Немоляева — из породы секс-символов. Водопад золотистых волос, прозрачные голубые глаза, лицо романтичной отличницы. Сумасшедшую популярность Насте принес фильм «Курьер», где она сыграла главную роль. Потом была «Интердевочка». Однако судьбу актрисы круто изменила совсем другая, известная лишь узкому кругу российско-японская картина.

Фортуна благоволила к Анастасии с самого детства. Девочка родилась в известной кинематографической cемье: ее дедушка был кинорежиссером, бабушка — звукорежиссером, на счету у Настиного отца, кинооператора Николая Немоляева, — «Обыкновенное чудо», «Курьер», «Цареубийца», ну, а творчество ее тети, актрисы Светланы Немоляевой, известно всем. В гостеприимный дом Немоляевых, расположенный напротив «Мосфильма», заглядывали в перерывах между съемками Карен Шахназаров, Малколм Макдауэлл, Олег Янковский.

— Настя, вы чувствуете себя частью знаменитой династии?

Настя: «У нас как-то не принято особенно гордиться собой. Свою узнаваемость я всегда воспринимала как часть актерской профессии. Я выросла в киношной семье, к нам часто приходили талантливые и известные люди — такие, что мне до них далеко. С тетей у меня хорошие отношения. Жалко, видимся редко — все же много работают. В детстве я часто гостила летом на даче тети и дяди. Когда я была маленькой, Шурка (ныне заслуженный артист Александр Лазарев-мл. — Авт.) и Леша, мой старший брат, часто меня обманывали. Я была для них мелкой шелупонью, которая постоянно путается под ногами. Чтобы отвязаться от меня, они говорили мне — мол, вскопай грядки, прополи огород, и тогда возьмем тебя с собой. Как человек ответственный, я все старательно делала, а они в это время сматывались. Я обижалась, плакала. Так продолжалось, пока мне не исполнилось лет двенадцать, и они стали брать меня с собой. Мы пропадали целый день на рыбалке, шатались по полям, лупили друга друга речной тиной. Хулиганили, в общем».

— Надо же, а со стороны вы кажетесь такой примерной девушкой.

Настя: «Я рано стала самостоятельной — когда мне было пятнадцать лет, мама и папа развелись. Какое-то время я жила одна, ну, а потом переехала к папе. Этот тяжелый период мне помогли пережить школьные друзья. У нас был очень дружный класс. Мы ходили в гости друг к другу, набивались по тридцать человек на шестиметровой кухне. Представляете, можно было, не вставая со стула, достать еду из холодильника, поставить сковородку на плиту и поджарить что-нибудь. Хорошее было время — 80-е годы».

Пока молодежь беззаботно радовалась жизни, Карен Шахназаров долго и мучительно искал исполнителей главных ролей в фильме «Курьер». Отец Насти, оператор картины, приходил домой и рассказывал о перипетиях кинопроб в театральных вузах, школах, институтах.

Настя: «Прошло полгода, прежде чем папа сказал мне: „Нет ли у тебя кого-нибудь на примете?“ Я подумала и назвала Федю Дунаевского. Мы давно друг друга знали, тусовались в одной компании. Я привела его на студию, и Карен сказал: „Поскольку Настя и Федя — непрофессионалы, пусть они пробуются вместе, им будет легче“. Дунаевский был человеком свободным, раскованным — думаю, ему с любой другой девушкой было бы нормально играть. Однако Карену ужасно понравился наш дуэт — чего не скажешь о худсовете. Он решительно не хотел утверждать какую-то флегматичную барышню и юношу со странной внешностью. Но Карен — человек жесткий, и ему удалось отстоять свое мнение».

— А у вас было ощущение, что эта история про вас — девушку из обеспеченной интеллигентной семьи…

Настя: «Ничего подобного. Моя семья не была богатой — мы, как и все советские люди, стояли в многочасовых очередях за продуктами и вещами, писали на руках номера, покупали зеленые бананы и клали их дозревать в шкафу. Жили не лучше других. Помню, как-то достали мне красные кроссовки, радости было… А потом вышла на улицу, смотрю — весь Юго-Запад (я там жила) вышагивает в таких же. Красноногие, как гуси».

— Наверно, после «Курьера» ваша жизнь сильно изменилась? Появились поклонники и поклонницы?

Настя: «Ну, поклонницы мне не писали — страна тогда скромнее была. А молодые люди присылали мешки писем, признавались в любви, какие-то рокеры пели под окнами серенады. Вместе с „Курьером“ я впервые поехала за границу — на фестиваль в Болгарию. Но слава имела и свою обратную сторону. В приемной комиссии театральных вузов не любят, когда у абитуриента есть опыт, известность, и меня срезали в Щукинском училище на первом туре, а в Щепкинском — на последнем. В итоге я через год поступила в ГИТИС, на курс Марка Захарова».

Студентам запрещали сниматься, но Настя не побоялась нарушить этот запрет. Она просто не могла отказаться от заманчивого предложения Петра Тодоровского — сыграть начинающую путану Ляльку в «Интердевочке». Роль небольшая, но яркая — для страны, где не было секса. Проблему проституции затронули впервые. Премьера — и новая волна популярности. Насте тогда и в голову не приходило, что тема международных отношений — правда, не с Западом, а с Востоком, коснется ее лично. И через три года Япония войдет в ее жизнь всерьез и надолго.

Покорение Исидзимы

В начале 90-х Насте предложили роль в российско-японской картине «Сны о России». Съемки проходили и на родине самураев, и в Ленинграде, куда актриса приезжала согласно графику.

Настя: «На съемочной площадке постоянно находились японцы, и я уже привыкла не понимать, о чем они говорят. Однажды я отдыхала в перерыве, и вдруг ко мне подошел японец, сел передо мной на корточки и смотрит. Я напряглась — у меня проблемы с иностранными языками, я мучилась с английским даже в школе. Потом японец что-то сказал, но я заранее знала, что не пойму, и в ответ на фразу, произнесенную на чистейшем русском языке, резко крикнула: „Что?!“ Японец просто окаменел от такой грубости. Как позже выяснилось, он сказал мне, что он режиссер московского театра-студии „Черный квадрат“ и к нему заходил Федя Дунаевский. Когда я пришла в себя от смущения, мы долго смеялись над моей неадекватной реакцией. И заодно познакомились. Его звали Вениамин, он работал переводчиком на картине».

— А откуда он так хорошо знал русский язык?

Настя: «Веня родился и вырос в России. У него мама — японка, а папа — еврей из Биробиджана. Его родители очень интересно познакомились — мама выиграла олимпиаду по русскому языку в Японии, ее наградили путевкой в Советский Союз. Там она и познакомилась с будущим мужем».

— И как же у вас дальше развивались отношения?

Настя: «В тот же день, когда мы познакомились, я вечером выписалась из гостиницы и приехала на студию. Мне надо было скоротать время — пять-шесть часов, чтобы ночным поездом вернуться в Москву. И Веня позвонил мне на студию с предложением погулять по городу. Я согласилась. Выяснилось, что у нас много общих знакомых, что он служил в армии с моим одноклассником. Мне было очень легко и интересно с ним, мы гуляли, а потом он проводил меня до вокзала. Когда я приехала в Москву, папа, встречавший меня на вокзале, сказал: „Тебе какой-то молодой человек звонил, интересовался, добралась ли ты“. Я сразу поняла, что это Вениамин».

— А как он за вами ухаживал?

Настя: «Наш роман был большей частью телефонным — мы часто перезванивались, могли часами разговаривать. Так в моей жизни вдруг появился человек, который прекрасно меня понимал. Что самое удивительное, наши жизни косвенно пересекались и раньше. Когда я начала встречаться с мальчиками, то часто стояла на балконе, смотрела на закат над Олимпийской деревней и почему-то мечтала: „А вдруг мой муж будет жить там, в тех домах?“ И позже я узнала, что Венина квартира находилась именно там. Самое смешное, что его друзья жили в моем подъезде, он часто приходил к ним, но мы с ним ни разу не встретились. Потом мы познакомились, прошло время, и мы вместе поехали в Японию, там почти все Венины родственники живут».

— Вы отправились туда уже в качестве невесты Вениамина?

Настя: «Нет, у нас была презентация фильма „Сны о России“. В актерскую делегацию входили Олег Янковский, Марина Влади и я. Интересное трио, правда? Меня взяли, думаю, просто как молодую актрису — для красоты. А после официальной части нас возили на экскурсии. Токио, с его небоскребами, гигантскими электронными экранами на улицах, казался каким-то городом будущего. Но куда большее впечатление на меня произвел Киото — старинный город с красивыми садиками, тихими заводями, удивительными храмами. Вскоре после возвращения мы с Веней решили оформить наши отношения — и просто расписались в загсе. Безо всякой помпы, банкета и гостей. Через два года у нас родилась Соня, а через семь — Дуся».

— И как в вашей семье уживаются российский и японский менталитеты?

Настя: «Отлично. Меня часто приглашают на телепередачи про смешанные браки. Но я отказываюсь, потому что не считаю своего мужа иностранцем. Да, у него двойное гражданство, по японскому паспорту он Исидзима Цутому, по русскому — Вениамин Скальник (это фамилия его папы). Но Веня стопроцентный русский. Он ходил в наши детские садики-пятидневки, его отправляли в наши пионерские лагеря, потом он служил в нашей армии. Веня испытал на себе всю тяжесть дедовщины. Так что иностранного в нем немного».

— Ну что, например?

Настя: «Мой муж очень аккуратный. Сразу видно, что он воспитан японкой, — у них принято следить за собой, два раза в день принимать душ. Мои подруги часто рассказывают, как их мужья раздеваются на ходу и бросают вещи на пол. Так что по кучкам одежды можно догадаться, где муж проходил и где он упал. В нашей семье такой сценарий исключен. Кроме того, Веня обожает японскую кухню, прекрасно готовит. Меня радует, что моя свекровь, Ютака, сейчас учит готовке Соню, нашу старшую дочь. Я вообще восхищаюсь Ютакой. Иногда кажется, что она любит Россию больше, чем Японию. Она почти всю жизнь живет и работает в Москве и совсем не хочет уезжать. Я заметила, что японцы, получившие образование за пределами своей страны, не всегда возвращаются на родину. В Японии все очень регламентировано, есть некая зажатость. Когда люди чувствуют, что можно жить свободнее, им сложнее возвращаться».

Японские гены, как и шило в мешке, не утаишь. В японском метро можно наблюдать интересную картину — все женщины непроизвольно ставят мыски в направлении друг к другу. У Настиных дочек тоже наблюдается такая склонность. Видимо, это в крови — ведь японки на протяжении многих веков носят специфическую обувь. Кроме того, девочки могут часами сидеть, поджав под себя ноги. Вениамин тоже до третьего класса в школе так сидел. Его ругали, уговаривали сесть правильно, но все бесполезно. А потом все само прошло.

— А вы навещали родственников мужа после свадьбы?

Настя: «Нет. Мне страшно себе представить, что опять в самолете надо лететь девять часов. Мой муж летал в Японию два года назад вместе с Соней. Я сейчас поставила дочке условие — чтобы она выучила язык. Только тогда я снова отпущу ее с папой в Японию».

— Что вас привлекает в японском стиле жизни?

Настя: Мне нравится, что японцы много времени уделяют детям. Японки до тридцати лет получают образование, делают карьеру, а потом выходят замуж и рожают детей одного за другим. Хотя для меня такой вариант оказался неприемлемым. Я стала женой Вени в двадцать один год, а в двадцать три родила. Это, конечно, трудное испытание для такого возраста. Хорошо, что Веня всегда помогает мне с детьми, играет с ними. Иногда я захожу в детскую, и мне дочки кричат: «Ты зебра!» И я сразу понимаю, что тут разворачивается какая-то игра, сказка".

— Для своих дочерей вы кто — мама-подружка или мама-богиня?

Настя: «Скорее подруга. Хотя так не всегда получается. Старшей, Соне, — двенадцать лет, она иногда не слушается, порой с ней тяжело. Начался переходный возраст. С Дусей легче. Думаю, девочки доверяют мне. Я никогда не ругаю их за какие-то материальные вещи. Самое дорогое, что было „уничтожено“ детьми, это платиновое кольцо с бриллиантом. Я пришла в спальню, вижу — шкатулка с украшениями раскрыта, все разбросано, а кольца нет. Я поняла, что это Соня играла. Все обыскали — не нашли. Может, при уборке в пылесос попало, а потом не заметили и выбросили. Я очень переживала, потому что это кольцо мама подарила мне на тридцатилетие. Но Соню не ругала, она же не нарочно».

— Вы производите впечатление очень уравновешенного человека. И в ваших ролях в «Курьере», «Интердевочке», «Следопыте» сквозит это спокойствие. А вам никогда не хотелось сыграть более импульсивную героиню, с пороками? Леди Макбет, например?

Настя: «Роль леди Макбет мне как раз и предлагали. Это была очень интересная театральная постановка, режиссер наконец-то разглядел во мне сильный характер, темперамент. Но я была вынуждена отказаться, потому что ждала второго ребенка. Играть такой эмоциональный образ было опасно. Вместо меня роль собирались отдать Евгении Симоновой, но потом этот проект не состоялся. Мне очень хочется сыграть что-то новое, необычное, но во мне все видят лирическую героиню. Скоро я буду сниматься у Александра Рогожкина, в фильме «Перегон».

— Это ваш первый фильм после долгого перерыва?

Настя: «Два года назад я снималась на Минской киностудии — в очаровательном детском фильме „Бальное платье“. К сожалению, он не имел большого резонанса. Но все равно — на нем я „размялась“. И поняла — как же здорово, что ни от кого я не завишу. Не надо ждать звонков и сходить с ума от страха, что про тебя забыли. Мне эти чувства знакомы. В моей жизни были затишья. Но с тех пор как у меня появилась своя студия по росписи мебели, я востребована как художник и абсолютно самостоятельна».

В гостях у Абрамовича

Студия у Анастасии Немоляевой появилась не сразу и не вдруг. Ее художественная карьера началась, пожалуй, даже раньше, чем актерская.

Настя: «Помню, мне было лет двенадцать и я болела дома. Папа сказал: „Скоро у мамы день рождения, попробуй ей что-нибудь нарисовать“ — и протянул мне открытку в качестве образца. Я скопировала ее масляными красками на дощечку, все оценили мое творчество, да и мне самой понравилось. Я стала расписывать доски под изразцы, под лубок, а потом дарила их друзьям».

— А правда ли, что одна доска, расписанная вами, попала в коллекцию Макдауэлла?

Настя: «Да, правда. Когда папа работал оператором на «Цареубийце», Макдауэлл пришел к нам в гости. Увидел мои расписные доски и искренне ими восхитился. Мне было очень приятно подарить их ему. У нас вся стена была увешана моими досками — это выглядело очень ярко и радостно. Когда я вышла замуж, папа мне сказал: «Бери все что хочешь, но доски я тебе не отдам». Муж, конечно, был недоволен, он говорил: «А мне так нравятся эти доски, нарисуй нам такие же».

— А когда вы решили перейти на «крупные формы»?

Настя: «Первый толчок произошел, когда я общалась с сыном Ильи Глазунова, Иваном. Я была у него дома, и он мне предложил расписать огромный резной буфет. Я тогда не верила в свои силы, отшутилась и забыла о его словах. А потом мы с Веней и Соней поехали в Германию… Мы очень любим путешествовать — даже когда бедными студентами были, брали Соню и с рюкзаками передвигались по всей Европе, останавливались в дешевых молодежных гостиницах. Так вот, когда мы попали в Баварию, на меня произвели неизгладимое впечатление уютные дома и мебель, расписанная незатейливыми цветами и несложными орнаментами. После типовых советских квартир это так радовало глаз! Вернувшись в Москву, я решила декорировать свой старый буфет начала XX века. На моих глазах он стал преображаться, и я очень увлеклась. Как-то раз к нам зашла Маша Попова, известный искусствовед, работавшая на многих антикварных салонах. Увидев этот шкаф, она заявила: „Какая красота, с ума сойти! Я знаю, кому это предложить“. И позвала Сережу Тарабарова, руководителя галереи наивного искусства „Дар“. Он предложил мне сделать выставку и предоставил помещение бесплатно на целый месяц. А потом на меня посыпались заказы».

— Наверное, из-за этого вам пришлось уйти из Театра на Малой Бронной?

Настя: «Просто обстоятельства так сложились. В то время я работала у режиссера Сергея Женовача — играла Аглаю в „Идиоте“. Потом у Женовача возник конфликт с театром, он ушел — а с ним и вся его труппа, включая меня. Мне было важно работать именно с этим режиссером. Возможно, не впасть в отчаяние мне помогла живопись — ведь параллельно с ролями в театре я занималась росписью мебели. Так что творческого простоя у меня не было».

— Насколько я знаю, Вениамин сейчас занимается производством мебели, хотя раньше был театральным режиссером. Это ваше влияние?

Настя: «Отчасти. Просто последние несколько лет, которые Веня работал в театре, были не самыми веселыми. Столяры, с которыми мы давно сотрудничали, объединились под Вениным руководством в мебельную фирму. Сейчас они делают на заказ потолки, панели, лестницы, серванты. А я их расписываю».

— Настя, а что если людей на ваши выставки привлекает только ваша известная фамилия?

Настя: «Не исключаю такого варианта. Но на подобной рекламе долго не продержишься. У меня всегда было много заказов. У нас с Вениамином очень серьезные клиенты. Я расписывала стены и мебель в российском доме Романа Абрамовича. Очень благодарна его жене Ирине за то, что она нашла меня. Когда я занималась ее интерьерами, она родила четвертого ребенка. Так что малыши Абрамовича спят в расписанных мною кроватках, как и дети многих политиков и олигархов. Лев Лещенко хотел сделать заказ, но не сложилось: у него стиль квартиры не соответствует моей манере».

— Вы привязываетесь к вещам так, словно они одушевленные?

Настя: «Просто есть предметы, которые вызывают очень теплые воспоминания. Например, этот сундук в русском стиле начала ХХ века. Раньше я покупала антикварную мебель по объявлениям. Однажды пришла посмотреть шкаф и увидела огромный сундук, обитый железом. Его собирались выкидывать. Я не могла этого пережить и купила его. Потом в этом сундуке мои дети прятались. Кстати, если починить замок, то сундук будет играть какую-то мелодию».

— Можно сказать, вы вьете чужие гнезда. Нет желания сделать из своей квартиры что-то особенное?

Настя: «Да, сапожник всегда без сапог. Мы давно собираемся сделать ремонт, но нет времени. Мне вообще очень нравится дом, в котором я живу. Он легендарный, его спроектировал знаменитый архитектор Иван Жолтовский, и в нем жила жена Алексея Рыбакова — автора романа „Кортик“. Я была с ней лично знакома — замечательная женщина, она как раз и продала нам эту квартиру. Раньше мы жили в тихом центре, в переулках на Кропоткинской. Никогда не думала, что перееду на шумное Садовое кольцо. Но сейчас мне нравится. Когда бы я ни выглянула из окна, на улице всегда машины ездят, люди ходят. Я спокойный человек, и мне нравится активная жизнь за окном. Она меня будоражит».