Четырнадцать лет Леонид Каневский живет в Израиле, играет в тель-авивском театре «Гешер», выглядит молодым, подтянутым и явно довольным жизнью.

Да, он все такой же, как в дни славы майора Томина из телесериала «Следствие ведут знатоки». Все так же на наших глазах милиционеры отдают ему честь.

Его слава «народного» не померкла, несмотря на долгую разлуку.

Начало июня в Москве выдалось жарким, пряным, по-настоящему летним. Воздух пропах свежей травой, поздно зацветшими деревьями. На Чистых прудах было тихо, только перезвон трамваев нарушал некую сонность утра.

Леонид Семенович Каневский назначил встречу здесь, «на лавочке у пруда» напротив театра «Современник», где вечером ему предстояло играть спектакль «Шоша» в рамках фестиваля «Черешневый лес».

— Леонид Семенович, ностальгия замучила, раз такое московское место выбрали для встречи?

Каневский: «Хотите сказать, что я просто умираю, скучаю по родной стране, каюсь в том, что ее бросил. Нет, не каюсь, не понимаю и не принимаю слова „бросил“. Бросили, „кинули“ меня и всех, кто занимался моей профессией».

— Кто «кинул»?

Каневский: «Так звезды встали. Время „кинуло“. Вспомните 90-й, 91-й годы. Театры пустые. Запуганные люди, которые не любят театр и не хотят его. Ощущение, что все хорошие режиссеры куда-то подевались, а хорошие пьесы перестали писать. Хотя внешне все вроде бы было в порядке. Я концертировал, что-то играл, занимался преподаванием, нормально зарабатывал. Но делать было абсолютно нечего».

— И уже пять лет, как не было с вами Анатолия Васильевича Эфроса…

Каневский: «Да. Именно так. Мы с дядей Толей двенадцать лет работали, и вдруг он умирает… Сначала играли в его спектаклях, по инерции питались его идеями, воспоминаниями о нем. Но все кончается. Хотите, назовите это томлением души. Я понял, что нужен „прыжок“. И совершил единственный в жизни авантюрный поступок. Новая страна, новое дело, новый театр, замечательный режиссер Евгений Арье…»

— А как ваша жена Анна отнеслась к тому, что вы решили уехать? Или это было семейное решение?

Каневский: «Я это решение принял самостоятельно. В 90-м году, в декабре, я ездил в Израиль с „концертами“ уже в рамках будущего театра „Гешер“ и взял с собой Анну и дочь Наташу, чтобы посмотрели. Уже тогда я всем в Израиле сказал, что первого мая приеду насовсем — планировался репертуар театра, и им надо было точно знать, есть ли актер Каневский в труппе. Мы вернулись в Россию, потом улетели в Швецию. У меня там был договор на мастер-классы в театральной школе. Я — профессор, принимали нас по первому разряду, апартаменты прекрасные, предлагали продлить контракт. Честно говоря, жена думала, что насчет Израиля все „рассосется“. Но аккурат первого мая мы полетели в Тель-Авив».

— И вы ни разу не пожалели? Многие из тех, кто уехал, вернулись, жаловались, что не справляются с языком.

Каневский: «Мне тоже трудно. Я языка по-настоящему не знаю, так как бабушка и дедушка говорили на идиш только тогда, когда хотели что-то скрыть от нас с братом. Язык сложный, учить его надо с самого младенчества. Но я вполне прилично знаю английский, даже преподавал на нем. Но на самом деле — главное, чтоб было желание и чуть поменьше лени. Лично я никогда не жалел о переезде, даже мысли не допускал, что сделал неправильный выбор. К счастью, все сложилось удачно, дочь Наташа закончила университет, работает главным стилистом на девятом канале телевидения. Все хорошо. И подруги у Ани есть, она не скучает, у нас друзья общие. Я лично свой modus vivendi не изменил. Как жил, так и живу.

По профессии я там тоже ничего не потерял, только приобрел. Когда я уезжал, мне было жутко интересно в пятьдесят лет сделать такой кульбит, вернуться в ситуацию, в ощущения шестьдесят третьего года, когда мы выпускали пять спектаклей за год, когда Ленком стал лучшим театром Москвы. Конечно, мы — это в первую очередь Анатолий Васильевич Эфрос".

— А какой спектакль у Эфроса ваш любимый?

Каневский: «Нет одного любимого. Есть несколько. Я очень люблю эпизод в «Ста четырех страницах про любовь», где я ломаю ручку от кресла, а потом мы с Шурой Ширвиндтом минут двадцать играем пятиминутный эпизод. Помню, дядя Толя долго «кудахтал» в зале и никак не мог остановиться. (Анатолий Васильевич Эфрос действительно смеялся, охая и кудахтая. — Авт.) Он разрешил нам оставить эту шутку в спектакле. И, что приятно, похвастаюсь, во всех рецензиях обязательно отмечалась эта сцена. Как вы помните, пьеса была очень популярной, не существовало в Союзе театра, который бы ее не ставил. Но этот эпизод, чего там говорить, пустяковый, обычно просто вычеркивали. А мы его играли двадцать минут! Вот в чем фишка театра Эфроса. Конечно, я очень любил и Сганареля в «Дон Жуане». Мы сыграли этот спектакль пятьсот раз. Еще из любимых «Обольститель Колобашкин». Валя Гафт играл Колобашкина, а я Ивчикова. Двадцать четыре раза прошел спектакль, а потом министр культуры Фурцева прикрыла его и «Три сестры». Это было уже в Театре на Малой Бронной.

— Я помню некоторые спектакли почти наизусть. Иногда вы там сильно «хулиганили».

Каневский: «Да, Эфрос обожал всякие розыгрыши, импровизации! Однажды замечательная была история, очень смешная. Театр собрался в Таллин на гастроли с «Чайкой», я в спектакле занят не был. И вдруг выясняется, что актер, который играл маленькую роль работника Якова, не может поехать. Дядя Толя мне предложил — сыграй. Я стал спорить, говорить, что «не тяну на Якова», а он замахал двумя руками — мол, перестань, сделай какой-нибудь грим. И я задумал историю: договорился с нашей гримершей Лилей, и она мне подобрала громадную бороду до пояса. Я нигде с этой бородой «не светился» до спектакля. И вот Таллин, «Чайка», первый акт, появление Якова перед монологом Нины Заречной. Сидят на сцене Фадеева Елена Алексеевна, Всеволод Ларионов, Валя Смирнитский, Владимир Романович Соловьев — представляете, какая команда. Они расположились на стульях вполоборота к залу, и я выхожу на сцену с палкой и в этой бороде. Что началось с ними! Они захрюкали, они захохотали, Смирнитский просто уполз за кулисы. Елена Алексеевна обернулась спиной к залу, Владимир Романович нервно бил ногой об пол. Но самое главное, в конце зала я услышал: «О-о-о-о-о-о-!» — это навзрыд смеялся Анатолий Васильевич Эфрос. После Таллина с молчаливого согласия всех участников спектакля Якова я больше не играл…

Вообще тот период — это было счастье. Иногда я ловил себя на том, что настроение плохое, потому что сегодня я не общался с дядей Толей. И значит, день потерян. Особенно в первые годы, когда он пришел в Ленком. Мы праздновали все премьеры, дни рождения, в том числе и его. Все знали, что он «терпеть не любит» галстуки, так мы ему их штук триста надарили. И новые, и старые — каждый из нас перешерстил все свои запасы. На первый общий Новый год собралась вся труппа, налили Анатолию Васильевичу бокал коньяка, хотя все знали, что он вообще к алкоголю не притрагивается, произнесли тост «за дружбу, за взаимопонимание», а он — не пьет ни в какую! Все начали утрированно обижаться, подначивать его, тогда он выпил одним махом весь бокал, и — ни в одном глазу. Тогда мы поняли, что не надо зря переводить на него дорогой продукт. Я действительно счастлив, что попал в его команду, это настоящее счастье. Когда он уходил из Ленкома на Малую Бронную, я оказался в списке актеров, которых он забрал с собой".

Коварство и любовь

Сейчас Леониду Семеновичу шестьдесят шесть. Он обожает свою жену Аню, с которой прожил вместе тридцать лет. Аня моложе его на десять лет и вряд ли до знакомства с будущим мужем много «гуляла с парнями». Надо учесть, что жила Аня Березина с родителями в Киеве, там же закончила школу и институт. А когда ей исполнилось девятнадцать, писатель-сатирик Александр Каневский привел своего младшего брата Леонида в гости к знаменитому «Штепселю-Тарапуньке». Да-да, отец Ани, Ефим Иосифович Березин, был участником этого дуэта, а именно — Штепселем. Знаменитый артист, любимец всего советского народа, включая членов Политбюро…

Однако бравый московский гастролер Леонид Каневский не спешил делать Анне предложение, хотя все родственники наперебой твердили, что «нельзя упускать девочку из такой хорошей семьи». В то время в Москве о Леониде Каневском ходило много легенд: одну он увел из-под венца, у другой с ним роман и так далее. Был шестьдесят восьмой год, гремел Ленком, вышли кинокартины «Город мастеров», «Весна на Одере», «Бриллиантовая рука». Уже снимались «Знатоки». А Леонид Каневский все не принимал эпохального решения по поводу женитьбы. Он ездил в Киев проведать родственников, «выгуливал» девушку, а потом возвращался назад. Аня с родителями часто наезжала в столицу, у ее отца даже был постоянный номер в гостинице «Москва», и Каневский чинно приходил в гости. В семьдесят первом году, когда вышел сериал «Следствие ведут знатоки», за майором Томиным уже ходили толпы молодых девиц — выбирай любую. И лишь спустя семь лет после знакомства Аня стала невестой.

Каневский: «Она приехала в Москву, и мы подали заявление в загс. Самое смешное, что ее брат как раз в это время жил в гостинице „Москва“. Помню, мы с Аней заходим после загса в номер и вдруг радио начинает играть свадебный марш Мендельсона. Представляете? Чудо, действительно чудо! Гришка просыпается, мы говорим, что только что расписались, он, естественно, не верит — мол, играют Мендельсона, вот вы и придумали. Мы долго всех убеждали, что не шутим».

— Потребовалось восемь лет, чтобы поверить, что это Она?

Каневский: «Так жилось мне хорошо, весело одному… а потом подумалось, что хватит».

— У вас уже была своя квартира на момент женитьбы?

Каневский: «Да, конечно, а как же иначе. Однокомнатная кооперативная, которую я выстрадал. Я думаю, что Аня вышла за меня замуж из-за московской прописки. Она не хотела повторять мои молодые годы, когда я снимал угол. Сейчас мало кто помнит, что это такое — угол. Когда в пятьдесят седьмом я поступил в Щукинское, пришлось искать жилье. Родных и знакомых в Москве у нас не было, а поселиться в студенческом общежитии мама не разрешила».

— А мама, что, вместе с вами приехала в Москву из Киева?

Каневский: «Да, в стремлении стать актером мама меня поддерживала всегда. Она сама училась в киевской консерватории, замечательно пела, но в семнадцать лет ее „украл“ отец. Она была умница, красавица, модница. Они поженились, родился Саша, потом я, и вся мамина „карьера“ сосредоточилась на нас. И конечно, она поехала со мной „поступать“. Она ходила на все экзамены, на одном из них познакомилась с Володей Высоцким, но потом мы его потеряли… Так вот, мама на каком-то столбе увидела объявление, что сдается угол на Сивцевом Вражке. В той квартире было одиннадцать комнат и пятьдесят человек. Один туалет и одна ванная комната. Все знали расписание друг друга, но все равно очередь выстраивалась. Хозяйка моей комнаты Антонина Брониславовна отделила ширмой кровать, тумбочку и стул — вот и весь мой угол. Одна маленькая деталь, но за давностью лет, думаю, что буду реабилитирован: мы с Игорем Охлупиным (будущим артистом Театра Маяковского. — Авт.), когда выпивали четвертинку на двоих, шли на кухню за едой. Тогда холодильников никто не имел, на столах стояли перекипяченные супы, борщи, и мы оттуда вытаскивали кусочки мяса и ели — нет, не все, кое-что оставляли соседям. А они мирно спали здоровым сном, все были рабочие люди. Вот такая тайна объединяла нас с Игорем».

— Вам много раз в жизни приходилось серьезные решения принимать? И кто в семье все решает?

Каневский: «Таких радикальных, как переезд в другую страну, не- много. А в семье мы большей частью советуемся. Мы стараемся друг друга не обижать и не нарушать „контактность“ человеческую».

— То есть, с вашей точки зрения, контактность — самое главное в отношениях мужа и жены?

Каневский: «Да. Ты должен приходить вечером и знать, что тебя всегда примут, поймут, посочувствуют и восторгнутся. Только тогда хочется возвращаться домой. Несчастные люди, которые после работы не спешат к семье, а предлагают пойти куда-нибудь посидеть. Это, конечно, не жизнь. Необходимо создать себе тыл. И именно ответственность за этот тыл делает мужчину мужчиной. А не что-то другое».

— Жена Аня по профессии тоже актриса?

Каневский: «Нет. Она филолог, много лет работала на телевидении, потом в Театральной библиотеке, была редактором театрального журнала. И мне это нравится».

— И все тридцать лет вы расстаетесь с ней только тогда, когда уезжаете на гастроли?

Каневский: «Весь ужас заключается в том, что уже лет пятнадцать, как я вожу ее с собой».

— Ужас?

Каневский: «Для других. А мне приятно быть с ней вместе. Я наскучался, когда мы еще жили в Москве, — у меня то гастроли два месяца, то бесконечные съемки. Ведь женишься не для того, чтобы жить врозь, да? Вот поэтому пятнадцать лет, что мы в Израиле, я жену всегда беру с собой. Это мой принцип: «С любимыми не расставайтесь».

Я очень тяжело пережил уход мамы. Она умерла за два дня до моего пятидесятилетия. Мы с ней составляли список гостей, придумывали стол… Уже когда ее не стало, принесли платье и туфли, которые она заказала к этому дню. Конечно, никакого юбилея не было, но через год я сделал все так, как она хотела".

Один за всех

— Вы обмолвились, что за квартиру вам пришлось пострадать. Разве такое возможно при той очевидной любви к вам власть имущих, которая была в семидесятые годы?

Каневский: «Это только на вид кажется, что я „деловой“, а так… Куда-то пойти, за кого-то похлопотать — это всегда. Я столько „поставил“ телефонов, освободил от армии детей, „получил“ для чужих людей квартир, что даже трудно посчитать. Но кооператив свой я действительно строил сам, долго зарабатывал на него деньги».

— Никому не могло прийти в голову, что «заслуженный милиционер» всего советского пространства мог жить как скромный инженер.

Каневский: «У меня и тогда были „мощные“ друзья, и сейчас много богатых друзей, бизнесменов, строителей. Но я совсем не понимаю дружбу в таком, предпринимательском, смысле. Мне, кроме замечательного отношения, от близких людей ничего не надо».

— Не возьмете?

Каневский: «Не возьму. Я их не использую в корыстных целях».

— А вас кто-нибудь пытался использовать? Ведь ваша популярность после «Знатоков» могла сравниться только со Штирлицем.

Каневский: «Хорошее сравнение — майор Томин и штандартенфюрер СС Штирлиц… Нет. Никогда. Наше поколение умеет дружить по-настоящему, по-мужски. Например, у меня один друг живет в Праге, другой в Тель-Авиве, это кровные друзья, которых Бог посылает, чтобы закрыть дырки в душе от жизненных потерь, так вот, если за день кто-то кому-то не позвонит, я очень удивляюсь и тут же звоню сам. Мы должны знать друг о друге, все ли у нас в порядке, какие новости вокруг. Мы просто нужны друг другу».

Когда в первом действии спектакля «Шоша» на сцену вышел Леонид Семенович, зал «Современника» зааплодировал. Там сидели театралы, люди, которые хорошо знают его и по творчеству, и «по жизни». Аплодисменты были знаком приветствия и данью уважения к этому человеку.

А сам человек очень сожалел, что после спектакля он не сможет попасть домой, на свою любимую веранду, где уже несколько лет он разводит сад. Там стоит красивый стол с креслами среди цветов, там жена каждый вечер накрывает ужин, ставит красивый графин с белым вином. Они могут долго сидеть, разговаривая и глядя на огни древнего города.

Каневский: «Не хочу чувствовать себя закрепощенным человеком. Я люблю свою семью, свое дело и свою свободу. Хочу все посмотреть, поездить по миру, остаться там, где мне нравится, а потом снова пуститься в путь. Я люблю получать от жизни удовольствие, тратить деньги на то, на что действительно стоит их тратить».

— И жена со всем этим согласна?

Каневский: «Да, это наше общее решение. Наши общие ощущения».

— Про таких, как вы, раньше говорили: «Вы идеалист, батенька!»

Каневский: «Думаю, это не самое плохое в жизни качество. Хотя в современном мире это может звучать и как насмешка».

— А что больше всего вы цените в женщинах?

Каневский: «Во-первых, я ненавижу жадность. Это катастрофа. Доброта — обязательное качество в женщине, доброта, которой она готова поделиться. Готовность принять людей и помочь им. Не надо все время обороняться, раздвинув локти, не надо воспитывать в себе колючего ежика, надо быть открытым человеком. Женщина должна стать родным другом близкому мужчине, тем более мужу, с которым Бог ей наказал пройти вместе до самой смерти».

— И вы действительно верите во все, что вы говорите?

Каневский: «Конечно. Иначе не стоит жить».