В этом году Венецианский фестиваль потрясли перемены: директор Марко Мюллер официально заявил, что резко сокращает количество конкурсных фильмов. Однако отборочная комиссия единогласно решила, что российскому кино в Венеции быть. И единственной картиной, отобранной для фестиваля, стала историческая сага «Гарпастум» Алексея Алексеевича Германа.

Нет, конечно, в обычной жизни он не требует столь строгого к себе обращения. «Алексей, — подает мне руку Герман-младший, когда мы встречаемся для интервью в модном московском баре. — Отчество пусть останется для титров».

Ну не нравится ему глуповатая приставка «младший». И вовсе не из-за того, что, мол, будут его вечно сравнивать с Германом-старшим. Просто он — режиссер Алексей Алексеевич Герман, сын режиссера Алексея Юрьевича Германа.

Алексей: «Чего я жду от Венеции? Ну явно не победы. Хотя бы потому, что с момента триумфа фильма „Возвращение“ Андрея Звягинцева прошло всего два года — а на подобных фестивалях конъюнктуру всегда тонко чувствуют. К тому же я уже вдоволь наполучал призов и премий, знаю, что такое стоять на сцене, и честно скажу: награды как таковые не столь важны».

На кокетство заявление молодого режиссера не похоже. Потому что со своим предыдущим фильмом «Последний поезд» — дебютом, между прочим, Алексей Алексеевич Герман собрал целую гроздь позолоченных зверушек, птичек и прочих малоопределимых фигурок. Давайте считать: главный приз на кинофестивале в Салониках — раз, российская «Ника» в номинации «Открытие года» — два, специальное упоминание жюри дебютов на Венецианском кинофестивале 2003 года — три. А еще были приз ФИПРЕССИ все там же в Салониках, приз за лучшую режиссуру Открытого фестиваля стран СНГ и Балтии «Киношок», главный приз за лучшую игровую картину Международного фестиваля фильмов о правах человека «Сталкер» и приз на Роттердамском международном кинофестивале 2004 года.

Его «Последний поезд» все критики в один голос сравнивали с фильмами отца — Алексея Юрьевича Германа. Ассоциации не случайны: кино — черно-белое, про войну, очень неторопливое и въедливое, до мельчайших деталей.

— Сравнение с отцовскими фильмами — это комплимент или то, от чего хочется бежать, абстрагироваться?

Алексей: «Конечно, комплимент. Я вообще никогда не говорил, что хочу снимать кино, отличное от отца, что хочу от него отделиться и пойти своим путем. Во-первых, это как минимум глупо, потому что я — сын своего отца. Во-вторых, Алексея Юрьевича Германа я причисляю к тем двадцати пяти режиссерам, которые мне очень нравятся. Так что считаю очень почетным то, что меня с ним сравнивают. При этом — если бы кто-то сказал, что мой фильм похож на работы молодой Киры Муратовой, мне бы тоже было очень приятно».

Взор волкодава

Когда мы встречались с Алексеем Алексеевичем, фильм, который отобрали для конкурса в Венеции, еще никто не видел (кроме, собственно, самих отборщиков из солнечной Италии). Да что там — даже кадры из новой картины еще невозможно было достать. Вся информация о ленте сводилась к тому, что: а) название она носит очень странное, б) в ролях помимо дебютантов снялись Чулпан Хаматова и Гоша Куценко. По поводу названия у меня так и остались некоторые вопросы («Гарпастум» в переводе с латыни — ножная игра в мяч, проще говоря — футбол). А вот в том, что Куценко идеально вписался в этот не вполне привычный для него проект, лично я не сомневаюсь.

— И Чулпан, и Гоша — явно не «ваши» актеры. Как они к вам попали — продюсеры настояли или это полезно для будущего проката картины?

Алексей: «Чулпан Хаматова сама захотела сниматься в моей картине — мне об этом рассказали мои друзья: «Чулпан прочитала сценарий, пригласи ее на пробы». Если честно, я не видел ее в своей картине: мне казалось, что героиня, прописанная в сценарии, несколько старше. Но когда Чулпан приехала и мы провели пробы, я решил ее снимать. А с Гошей вообще связана очень забавная история. Понятно ведь, что я — немного другой режиссер, чем младший Кончаловский, и движемся мы немного разными путями, а сам Гоша, хоть и замечательный человек, явно не из моей обоймы. Но случилось так, что я никак не мог найти актера на роль Александра Блока. Пробовалось много людей, внешне очень похожих на поэта. Мы надевали на них костюмы, парик — и сразу понимали: что-то не то. Посмотрели огромное количество актеров, но все без толку. Это как, грубо говоря, королевский пудель, при всей своей красоте и неотразимости никогда не сможет сыграть волкодава. Вот так и в нашем случае: вроде бы человек похож, но и взгляд другой, и костюм не сидит. И вот я в очередной раз проглядывал фотографии Блока и наткнулся на одну, где поэт лежал в гробу (после смерти он почему-то облысел). И вот смотрю я на Блока в гробу и не могу сдержать вопль: «Ой, да это же Гоша Куценко!» Помню, пошел тут же в магазин, купил кассету с фильмом «Антикиллер», а поскольку Блок лежал в гробу в профиль, все старался зафиксировать эпизоды в фильме, где Гоша снят с того же ракурса. Короче, убедился, что Куценко действительно похож на Блока в гробу, и… тут же похоронил идею пригласить его на роль — как абсолютно бредовую.

Прошло время, сидим как-то с приятелем, выпиваем, я жалуюсь: мол, никак не могу найти актера на роль Блока, единственный, кто очень похож, — Гоша Куценко, но ведь снимать его было бы как минимум странно. На что приятель говорит: «А ты попробуй». Позвонили Гоше, он приехал в Питер — весь такой напряженный, постоянно повторяющий: «Господи, ну какой же я Блок? Ну разве я похож на Блока?» Под эти причитания мы прибыли на «Ленфильм», нашли там какой-то чудовищный парик, больше похожий на негритянскую прическу с дредами, и начали пробы. Гоша, напялив этот парик, растерялся, принялся отказываться: «Любая роль, но только не эта!» А я уже понял: он идеально подходит на роль. У него глаза — человека состоявшегося, а когда он надел костюм, сразу появилась какая-то значительность, что ли. При этом Гоша — хороший актер, несмотря на то, что снимается порой там, где ему не надо сниматься (это моя точка зрения). Короче, я очень рад, что в моем проекте так неожиданно появился Гоша Куценко. Я понимаю, что молодым режиссерам вроде как положено хвалить известного актера — какой он замечательный и прекрасный, да как нам хорошо работалось. Но в данном случае я говорю это не потому, что так надо (я вообще сейчас нахожусь в положении, когда мне не надо ни с кем поддерживать натужных хороших отношений), а потому, что Гоша действительно по-человечески очень трогательный, тонкий и смешной".

— Фильм «Гарпастум» — о временах Первой мировой войны. Почему вы решили взяться за такую странную, скажем прямо, для молодого человека тему?

Алексей: «Я понял, что фильм может получиться, как только прочел сценарий. Там есть какая-то тоска по молодости, то, что не формулируется словами, но чувствуется где-то на уровне интуиции — в подтексте, в настроении и атмосфере. Хотя, честно признаюсь, мне многое не нравилось в первоначальном варианте, мы потом его долго дорабатывали, но дух присутствовал с самого начала».

— Когда фильм «Последний поезд» собрал кучу призов, вы, помнится, жаловались, что боитесь снимать вторую картину — а вдруг не получится. Когда прошел этот страх?

Алексей: «Наверное, как раз после прочтения сценария. А по поводу страха я вам так скажу: сегодня я боюсь снимать свой третий фильм. И, признаюсь, меня это даже радует. Потому что ощущение собственной исключительности — коварная штука, как только оно появляется — все, следующий проект может стать провальным. Единственная возможность не начать делать свое дело плохо — жить вот с этим постоянным чувством опасности. А меня оно пока, к счастью, преследует каждую минуту».

— Отец видел ваш новый фильм?

Алексей: «Нет, ни этот, ни даже первый».

— Почему? Это его принципиальное решение или просто так сложилось?

Алексей: «Ну не хочет он смотреть мое кино! Во-первых, он сейчас тяжело болеет и, естественно, начнет волноваться во время просмотра, а я этого не хочу — посмотрит, когда успокоится. Во-вторых, отец очень меня любит, поэтому безумно переживает за меня — а вдруг я снял какую-то гадость?! Поэтому ему легче и спокойнее „заочно“ считать, что я снял не гадость. А я и не настаиваю, это его право. Может, когда у меня будет сын и он тоже станет режиссером, я поступлю так же».

— А мама смотрела «Гарпастум»? Я слышала, что уж с ней-то вы советуетесь часто и по многим вопросам…

Алексей: «Первый фильм она видела, этот — нет. Я допускал, что, посмотрев картину, она может мне чего-то насоветовать, и, возможно, это „насоветование“ будет гораздо лучше, чем-то, что есть у меня в голове. Но я сознательно не показывал ей „Гарпастум“ — потому что в какой-то момент понял, что должен сжать волю в кулак и довести этот проект до конца сам, без чьей-либо помощи».

О роли кулинарии в кино

Про маму я спросила не случайно. Если отца — Алексея Юрьевича Германа — знают даже те, кто далек от мира кинематографа, то его жена Светлана Кармалита больше известна людям, интересующимся кино. Они-то вам обязательно расскажут, что Светлана — не только известный драматург и соавтор всех фильмов своего мужа, но и настоящий ангел-хранитель семьи Германов. Даже о банальном интервью с Алексеем Юрьевичем надо договариваться именно с ней. И именно она является первым другом и советчиком своего сына. К примеру, в том, что Алексей стал режиссером, «повинна» в первую очередь его мама. Когда Герман-младший начал задумываться о будущей профессии, именно она сказала свое веское слово: «Иди во ВГИК».

— Вы ведь до ВГИКа учились на театроведческом факультете. Почему бросили его?

Алексей: «Потому что понял: мне безумно нравится моя будущая профессия. Я просиживал огромное количество времени в читательских залах научных библиотек и начал получать от этого жуткое удовольствие. И в какой-то момент почувствовал, что так и проведу всю свою жизнь между одной библиотекой и другой. Решил — надо что-то менять. Выбор у меня, надо сказать, был небольшой — бизнес мне не очень интересен, с математикой у меня вообще нелады. А тут еще мама в какой-то степени стала меня подталкивать к режиссуре…»

— Скажите, вы всегда были примерным сыном?

Алексей: «Ну, у меня присутствовали какие-то моменты срыва, когда тянуло к темным сторонам жизни. Но тянуло, надо сказать, не очень сильно, поэтому пребывал я на этих темных сторонах нечасто и недолго — родители даже об этом не знают. Да, я рос абсолютно домашним ребенком. И до того, как переехал в Москву учиться во ВГИКе, ребенком абсолютно подконтрольным всем тем фобиям, которые свойственны большинству родителей: чтобы ночевал дома, чтобы не пил и не пробовал наркотики. Я отца и маму не разочаровывал».

— Тем не менее я слышала, что Сергей Соловьев, у которого вы учились, несколько раз порывался вас выгнать как абсолютно бесперспективного студента?

Алексей: «Я никогда не был лучшим студентом на курсе. И хотя моя первая короткометражка единственная из всего потока попала на какой-то кинофестиваль, в лидерах я не ходил. У нас курс считался женским — кроме меня, из мужчин никто в профессии не состоялся, кого-то отчислили, кто-то ушел в бизнес. А вот девушки всегда были в авангарде. Этаким мэтром значилась Наталья Погоничева — позже она сняла фильм „Теория запоя“. Еще в фаворитах ходила Аня Меликян, недавно прошла премьера ее дебюта „Марс“ — с Гошей Куценко, кстати, в главной роли. Но не могу сказать, что остальных студентов как-то принижали. Сергей Соловьев, как человек мудрый, сразу же нам сказал, что научить он нас ничему не сможет, а только постарается дать свое видение кино. А уж выживет сильнейший. Я, кстати, согласен с Сергеем Александровичем — научить режиссуре невозможно, это либо есть, либо нет. Можно дать какой-то базис, направление, а дальше ты должен во всем разбираться сам».

— Разобрались? Стали, к примеру, понимать, как работает ваш отец?

Алексей: «Не до конца. Я сейчас смотрю материал будущего фильма отца — „Трудно быть богом“ — и понимаю, что ничего не понимаю. По каким-то маленьким кусочкам я могу объяснить, чего он хотел добиться здесь и здесь, а вот целиком картину не вижу. Моя голова пока не в состоянии этого понять. Ну, допустим, я понимаю, как снята картина „Двадцать дней без войны“, не во всем, но понимаю. А вот как снят „Мой друг Иван Лапшин“ — нет. Потому что это настолько совершенное произведение, где так тонко поймано дыхание времени, что, думаю, понять это невозможно. Ну это как стихи Анны Ахматовой — помните строчки: „Я на правую руку надела перчатку с левой руки“, которые Гумилев назвал событием в русской поэзии? Понять, как-то объяснить это словами нереально. Как нереально осознать, как работал Феллини, Боб Фосс, Бергман. Я, может, сейчас немного приземленный пример приведу, но зато очень наглядный. Для меня это такой же темный лес, как сварить суп: я, конечно, догадываюсь, что для его приготовления нужна вода, креветки, что креветки надо бросить в воду, а перед этим включить газ. Но понять — как же, собственно, в итоге получается суп, я не могу. И сварить его тоже не сумею».

— Но у вас дома наверняка все время велись разговоры о кино, так что кухню эту вы должны знать. Или за пределами съемочной площадки беседы о работе были запрещены?

Алексей: «Разговоры о кино велись бесконечно! У нас других тем и не было. Мама с отцом постоянно спорили из-за каждого кадра. Сколько себя помню, столько длятся их вечные-страшные-кровавые сечи. Они соглашаются, потом разводятся, позже опять соглашаются друг с другом. Скажу так: восемьдесят процентов времени у нас занимали разговоры о кино. Поэтому я на них вырос, конечно. Более того, иногда я буквально жил на съемочной площадке. Только если говорить о профессии, лично мне весь этот опыт не дал ровным счетом ни-че-го. Все пришлось постигать самому».

Бабло в большом городе

Алексей Алексеевич, даром что ребенок домашний, тем не менее довольно рано стал самостоятельным. Учеба во ВГИКе, вдали от отчего дома, закалила. И сейчас даже сложно определить, кто он все-таки — питерец? москвич?

Алексей: «Очень сложный вопрос, потому что я не осел окончательно ни в Москве, ни в Питере. Думаю, если можно было бы „Ленфильм“ перенести в Москву, тогда бы я проголосовал за столицу».

— А чем вам «Мосфильм» не угодил?

Алексей: «Мне там неуютно. „Ленфильм“ при всей своей убогости (там все давно разваливается, в сортир зайти страшно) все-таки сохранил неповторимую атмосферу. По крайней мере там есть какое-то количество людей, с которыми мне приятно находиться в одной комнате. А на „Мосфильме“ я встречаю в основном тех, кого интересуют лишь деньги и слава. Нет, я ничего не имею против денег и славы (сам хочу зарабатывать с помощью кино), но все-таки прежде всего надо профессионально делать свою работу. Ведь даже коммерческое кино, о необходимости которого так много кричат, — это тяжелый труд. Тот же сериал „Секс в большом городе“ — посмотрите, насколько он отличается от многочисленных телефильмов, которые делают у нас. Увы, нет ни понимания, ни труда, одно желание быстро срубить бабла».

— Говорят, изначально действие фильма «Гарпастум» разворачивалось в Москве, однако вы перенесли его в Питер. По причине своей нелюбви к «миру чистогана»?

Алексей: «Просто мне в Питере удобнее было снимать, к тому же он намного лучше сохранился. Честно говоря, даже не знаю, что было бы, не согласись продюсеры „переехать“ в Питер. Возможно, проект вообще бы не состоялся».

— На Венецианский фестиваль хотели поехать многие российские режиссеры, но выбрали лишь вашу картину. Вы чувствуете зависть со стороны коллег?

Алексей: «Ну, то, что друзей у меня не прибавилось, это точно. Я вообще отдаю себе отчет в том, что многих раздражаю. Просто одним фактом своего существования. Может, это где-то и справедливо — я ведь занимаюсь тем же делом, что и мой отец, ношу ту же фамилию, что и он. Понятно, что у любого человека зреет вопрос: что он делает в режиссуре? Ведь наверняка же дурак и блатняжка! Но это неправда. По крайней мере мне кажется, что я не дурак. Да и не блатняжка особенно, потому что всегда избегал пользоваться своей фамилией. Кстати, только курсу к четвертому ВГИКа я вдруг стал понимать, насколько сильно меня — и еще нескольких детей кинематографистов — не любят остальные студенты».

— А до этого ходили в розовых очках?

Алексей: «Да, курса до второго — точно. А потом, когда „прозрел“, очень переживал. Долгое время считал, что так и буду одиночкой, не судьба мне найти единомышленников. Но к моему большому счастью, сегодня ситуация стала меняться. За последний год у меня появилось такое количество — нет, наверное, не друзей, а как раз единомышленников. Оказалось, что есть люди, которые мыслят так же, как я, им нравится то же кино, те же книги и музыка: Алексей Попогребский и Борис Хлебников (они вместе делали фильм „Коктебель“, а сейчас работают по отдельности), Илья Кржижановский (на прошедшем Московском кинофестивале показывали его фильм „Четыре“). Думаю, если все мы снимем успешные вторые-третьи картины и нас не съедят глуповатые продюсеры, то это станет явлением. И о русском кино наконец не будут говорить в прошедшем времени». u