Архив

Мужская профессия

Николай ЧИНДЯЙКИН: «Со мной невозможно ругаться»

Обаятельный, надежный, муж, отец, дед, актер, режиссер, педагог. В общем, женщины такого мужчину не пропускают. «МК-Бульвар» тоже не устоял перед харизмой Николая Чиндяйкина и попытался пооткровенничать с заслуженным артистом России, в шутку награжденным титулом «главного мафиозо российского экрана».

3 октября 2005 04:00
1167
0

Обаятельный, надежный, муж, отец, дед, актер, режиссер, педагог. В общем, женщины такого мужчину не пропускают. «МК-Бульвар» тоже не устоял перед харизмой Николая Чиндяйкина и попытался пооткровенничать с заслуженным артистом России, в шутку награжденным титулом «главного мафиозо российского экрана».



— Николай Дмитриевич, складывается впечатление, что мужчина вы идеальный во всех отношениях. В кино играете разных криминальных личностей, а в жизни мухи не обидите.

— Ну это, конечно, глубокое заблуждение. Хотя оно естественное. Меня же все рассматривают, только начиная с того времени и по тому поводу, что видят в телеящике. А я в общем-то и до этого прожил не маленькую жизнь. И никогда не собирался становиться кинозвездой.

— Занимались театром?

— Да, причем много лет и очень серьезно. Как актер, как режиссер, как исследователь. Эта часть моей жизни несоизмеримо больше, она даже в сравнение не идет с тем, что я сделал в кино. Поэтому когда обо мне говорят «кинозвезда», эта тема меня только веселит. Ну это же смешно! Потрачено столько труда, сил, а зрителю важно, что я где-то там бандита сыграл.

— Так вы работу в кино не любите?

— На самом деле? Вообще-то лучше этого не говорить (я это в тайне держу), но мне очень нравится в кино сниматься. (Смеется.) Сам процесс. Нравится приезжать на съемочную площадку, ругаться, уставать как собака. Иногда бывает тяжело, особенно когда снимаешься параллельно в трех-четырех картинах. Переезжаешь с площадки на площадку и уже забываешь, кто ты вообще такой, какой нужно говорить текст.

— Даже интересно, как вы на съемках ругаетесь. Я слышала, что вы вообще скандалить не любите. По крайней мере дома с супругой живете мирно.

— Мне очень повезло с женой — она меня понимает. Да и как со мной можно ругаться? Я эмоцию всерьез не воспринимаю. Эмоция означает часть игры, часть моей профессии. Я могу через секунду сделать гневные глаза и орать, но в то же время буду наблюдать за собой со стороны — как я это все делаю. Это, кстати, вообще очень полезно. Вот у меня года три-четыре назад украли машину. Знаете, что для меня было главное в этой истории? Я наблюдал со стороны свою непосредственную реакцию. Встал в семь утра, прохожу мимо окна (машина случайно стояла на улице, обычно я ее в гараже оставлял), провожу взглядом — машины нет. Потом, смотрите, как выглядело мое поведение со стороны. Я остановился. Какое-то время стоял довольно долго. Дальше я подхожу к окну, встаю на подоконник, прислоняюсь лицом к стеклу и стараюсь посмотреть далеко-далеко влево. Машины нет. Поворачиваю голову и так же — далеко-далеко вправо. После этого слезаю с подоконника, почему-то на цыпочках иду к жене, бужу ее и шепотом говорю: «Раса, ты только не волнуйся, у нас машину спи… ли». (Смеется.) А ведь если бы у меня в сценарии было — «обнаружить угон». Ну и начал бы я этими штампами: «Ой! Ай!» А так насколько жизнь богаче. Правда, немножко дороговато мне обошлась эта история, зато этюд какой прекрасный.

— Еще меня очень тронул эпизод из вашей жизни с покупкой сома в магазине — тоже хоть кино снимай.

— Смешная история. Но закончилось все прозаично. Я купил живого сома в надежде дома приготовить его и съесть. Я вообще рыбу люблю. А работал тогда в театре целыми сутками. Принес его — уже поздно было, спать хотелось. Почему-то налил в ванну воды и бросил сома туда. Утром убежал в театр, вечером приезжаю, захожу в ванную — уже и забыл про него, — а он там. Поскольку мне нужно было принять душ, я стал пересаживать сома в тазик и почему-то говорю: «Павлик, иди сюда». Потом опять его в ванну выпустил. На следующий день иду домой, думаю: «Надо же Павлика покормить, а то давно сидит». И так несколько дней он у меня и жил. Когда появилось свободное время готовить, подхожу и думаю: «Блин, как же Павлика-то резать? Все-таки дружбан уже, живем вместе». И самому, с одной стороны, смешно, и в то же время как-то не по-человечески. В общем, долго я возился. Потом приехала ко мне Раса, мы тогда еще не вместе жили, ну и съели мы его. Ужас. (Смеется.) Хотя вот моя мама тоже так однажды привязалась к нашему поросенку Ваське — он всегда возле нее вертелся. Мама готовит что-нибудь, а он подойдет и на ноги ей ляжет. Она мне: «Коль, подай это, подай то». Ну лежит же человек! Так вот когда пришло время поросенка резать, я заметил, мама моя это мясо не ела. Вот случаются такие вещи.

— Как вы думаете, на ваш характер повлияло то, что вы родились в деревенской семье?

— Безусловно. Мои родители прожили невероятно тяжелую жизнь. Они прошли все — войну, плен, немецкие лагеря, потом лагерь советский. Папа был военнопленным, а тогда за это сажали. Потом они потеряли друг друга. У мамы уже родилась моя сестра, а все вокруг считали, что у нее девочка от немца, ненавидели ее. Отец в это время сидел в тюрьме и нашел маму просто каким-то сказочным путем — по школьной карте выписал районы в Брестской области (она из Бреста) и писал ей письма на почтовое отделение. Одно письмо случайно до нее дошло. И мама с годовалой девчушечкой поехала к нему в лагерь, в Горьковскую область. Он даже не знал, что у него дочка есть. Невероятная история! И вот среди лета, с комарами и прочими красотами, они и начали жить. Там я и родился. Я так подробно рассказываю, потому что мне кажется, что именно из-за этой истории у нас была пронзительно сентиментальная семья. Родители безумно любили детей. Нас в семье называли только Колик и Леночка, и никак иначе. Помню, как отец иногда садился за стол, глаза у него блестели, и говорил: «Дети, какие же мы счастливые!» И это после всех тюрем, войн, дикого сталинизма. Но ведь жизнь не из этого состоит. И только спустя много лет, когда начал разбираться, я понял, что далеко не все живут в семьях так — мы действительно были счастливы.

— Сейчас вы, наверное, такое же отношение к семейным ценностям прививаете своим внукам?

— Тут уже не знаю, как получится. Но наблюдать — наблюдаю. Про Толю мне говорить сложнее — он живет в Канаде с родителями, и мы общаемся не так часто. А вот с Лешей (он в этом году в четвертый класс пошел) у нас, например, идет долгий спор по поводу «Макдоналдса». Для меня это просто загадка. Я смотрю на него и думаю: «Это ж моя кровиночка, ну как он может эту гадость любить?» А ведь любит и действительно страдает, если я его наказываю. Как-то вышел из машины, бросил ее незакрытую. Я решил его наказать, говорю: «Мы сегодня не пойдем в «Макдоналдс». Смотрю — он переживает. Проходит два часа — я вижу, что ему уже плохо. Страдает человек! Причем страдания его глубоки и искренни. Для меня-то это смешно, но я же тоже не могу хладнокровно наблюдать за мучениями собственного внука. Уже где-то к вечеру говорю: «Ладно, Леш, пойдем в «Макдоналдс». Долгая пауза, потом он глазенки на меня так поднимает и со вздохом облегчения: «Слава богу!» И ты понимаешь, что никакими словами этого не поправишь — Макаренко не справится.

— Интересно, а как внук воспринимает дедушку на экране?

— Лешка всегда говорит: «Ты хорошо сыграл, но с пистолетом было лучше». Ему нравятся роли, когда я с пистолетом и в погонах. Конечно, он гордится, хвастается. Говорит: «У меня друг Димка попросил твою фотографию. Можешь ему подписать?» Когда идем вместе по улице и меня кто-то узнает, он сразу важничает, воспринимает, что это и к нему относится. А если просят: «Можно с вами сфотографироваться?» — тут же бежит и встает впереди меня. Потом идем дальше, он спрашивает: «А что, у них дома будет моя фотография?» Я говорю: «Да, Леша, они ее увеличат и повесят на стенку».

— В нескольких последних сериалах у вас были роли криминальных персонажей. В жизни не сталкивались с непониманием этого образа?

— Конечно, люди часто соединяют экранный образ с личностью. Я вот играл в «Мужской работе» такого персонажа типа бен Ладена — жуткого врага человечества. Потом во дворе у нас пенсионер, старичок, который знает меня давно, живет со мной в одном доме, как-то подходит ко мне, смотрит в глаза и говорит: «А не боитесь, что найдется патриот?» И так помолчал многозначительно. Мол, он вчера по телевизору посмотрел на меня, мерзавца такого, сам-то уже немощный, но ведь найдется кто-то посильнее, кто мне по башке даст. Ну, а что сделать? Это нормально. Потом, вообще вся эта тема с криминалом на самом деле не такая пустая. Посмотрите на книжные полки — Чехов лежит и Маринина рядом. Я люблю Чехова, но я, например, не читал Маринину, даже снимаясь в «Каменской». Я снялся там со слов моей жены. Когда мне позвонили с этим предложением, я у нее спросил: «Рас, говорят, Маринина». Она: «Ой, это супер, давай. А кого там?» Я говорю: «Да вот персонаж такой, Денисов». Она: «Соглашайся, здорово». Ну это же факт, с этим нужно считаться.

— Многие актеры обижаются, когда их ассоциируют только с одним персонажем или одним амплуа.

— А что обижаться? То, что из малой части моих ролей — не 90% и даже не 50%, потому что я играл и врачей, и Героя Соцтруда, и священника — зрители сделали такой сгусток и приклеили меня к стене, — я к этому отношусь, как ни покажется странным, уважительно. Это значит, что я у них есть. Я у них определен и вставлен в рамочку. Вот этот лысый — бандит. Для меня, как человека, который занимается этой профессией, это необходимо. Поэтому, когда они меня видят в роли священника, это вызывает особый интерес: «А этот-то, смотри, он еще и такой может быть». И слава богу! Как моя мама говорила: хоть горшком назови, только в печку не ставь. Что называется, не подходи и не похлопывай меня по плечу, как своего корефана.

— И такое бывало?

— Да всякое бывало. Я довольно долго ездил на самых простых советских машинах, даже уже имея возможность купить иномарку. Ну так, по привычке. И ко мне подходили ребятки и говорили: «Братан, твоя, что ль? Ты чего на такой тачке ездишь?» Я говорю: «Ну сложитесь, купите своему дядьке нормальную тачку». Они: «Ха-ха-ха». Ну что сделать? Это нормально.

— Но не все актеры так рассуждают.

— А иначе не ходи в эту профессию, если так страдаешь. Если у тебя в 17 лет уже засело в мозгах идти в театральный институт — значит, ты уже заразился этой бациллой. Чего тогда кривляешься? Значит, ты уже претендуешь на то, что тысяча должна сидеть в зале, а ты один — на сцене. Чего же ты после этого им говоришь: «Но относитесь ко мне так, как будто я тоже с вами». Нет, милый. Назвался груздем — полезай в кузов. Это все часть профессии.

— Я вас про супругу не спросила. Раса родом из Вильнюса. Когда познакомились, не чувствовалось различий в темпераментах — ваш русский и ее литовский?

— Нет. Я должен сказать, что Раса — абсолютно моя жена. Именно мой человек. Не встреть я ее, никого другого бы не появилось. Я вообще не собирался жениться после потери второй супруги. У меня не было этого даже в планах. Кончилось все — и хватит. И когда я встретил Расу, мы довольно долго общались, были отношения — не более того. Ну мало ли, оба взрослые люди. Она одинокая, я одинокий. Так существовали довольно долго, пока я не убедился, что ничего другого и быть не может. Ведь жена — это уже какое-то другое понимание. Тогда мы стали уже все по-деловому решать. Но не устраивали из этого никакого события.

— Николай Дмитриевич, два слова — где вы сейчас снимаетесь?

— Скоро должен выйти сериал Дмитрия Месхиева «Принцесса и нищий». Мы там с Ярмольником играем очень «мужеские» роли. Недавно закончил сниматься в возобновленном «Бандитском Петербурге−7″. Конечно, без меня им трудно было возродить такой бренд, с удовольствием снялся. Интересная работа будет у Алексея Пиманова —"За Кремлевской стеной». У него осталось очень много материала, который не вошел в телевизионную программу, и он из всего этого хочет сделать полный метр. Буквально на днях начал сниматься у Эшпая — «Март после прощания» по повести Виктора Некрасова. Там в главной роли будет Женя Симонова, а у меня такой персонаж второго плана — врач, циник 60-х годов. Никакой не экшн, а психологическая, тонкая история.

— Скажу напоследок, что вам так и не удалось развеять тот положительный образ, который я нарисовала в начале.

— Да я совершенно не идеальный человек! Скорее даже эгоист. Просто мне удается в жизни делать только то, что хочется. Я давно понял одну вещь — жизнь не настолько безысходна, как многие ее представляют. И если ты здоров, если у тебя есть силы, ты можешь добиться всего, чего тебе захочется. Вот так я и старался всегда жить. Я не понимаю подхода: «Мечтаю сыграть Гамлета, но мне не дают». Да если хочешь — сыграешь! А если нет — значит, не очень хочешь. Пусть у себя на кухне, но сыграешь. Соберешь друзей, прочитаешь Гамлета — и это будет событием. Это игра, но ведь и весь театр — игра. Вообще все игра. И если в нее не играть, а сидеть и ждать, пока тебе что-то там дадут, ничего не добьешься. Вот, собственно, и вся моя идеальность.