Быть первым вроде бы легче. Владимиру Молчанову в этом плане повезло. Когда он начал вести программу «До и после полуночи», конкурентов ему на нашем ТВ было немного. Так что неудивительно, что создатель первой «нестандартной» передачи проснулся звездой. Впрочем, он и сам это признает: «Стать знаменитым тогда было легко». Спустя четыре года одну из самых рейтинговых, как выразились бы сейчас, программ закроет сам автор, уйдя при этом в никуда. Решение удивительное для «телевизионного человека», хотя, наверное, Молчанов никогда таковым и не был. Рассуждений о том, что «прямой эфир — это наркотик», от него не дождешься. Видя, каких высот, в том числе и финансовых, достигли люди, начинавшие вместе с ним «перестройку» на нашем ТВ, можно, конечно, порассуждать о горькой судьбе человека, упустившего свой шанс. Но перед этим неплохо было бы спросить самого Владимира Кирилловича, жалеет ли он сам о чем-либо. И о том, сколько денег, почестей, служебных «Мерседесов» стоит возможность свободно заниматься любимым делом. Им и только им одним.
Теперь Владимир Молчанов снимает цикл передач о выдающихся современниках «И дольше века», однако на экране его увидишь не часто. Он по-прежнему в Москве, но работает и для украинского ТВ.

 — Ваш последний проект «И дольше века…» до недавнего времени выходил на РТР, за него вам досталась вторая награда «ТЭФИ»…
 — Честно говоря, не ожидал получить на этот раз «ТЭФИ», поскольку шел в номинации, которая не соответствует сути моей программы. Я мог бы себе представить, если б ее выдвинули как просветительскую или сериал, поскольку «И дольше века…» — это цикл 39-минутных программ о талантливых современниках, наших и иностранных.
— Герои ваших программ — люди пожилые, состоявшиеся в жизни. Вас не интересуют молодые?
 — Пока самым молодым в этом цикле был Борис Гребенщиков. Но я собираюсь снимать молодых ученых, режиссеров, писателей. Пелевина, например. Я знаю, что он не любит общаться с прессой, но я-то к прессе себя не отношу. Пока же я действительно имел дело с очень старыми людьми, с людьми, которые безусловно стали кумирами столетия. Возможно, у меня состоится встреча с Микеланджело Антониони, которому 90 лет, он снимает последний фильм и вот уже лет 10−15 избегает журналистов.
— А Гребенщикова долго уговаривали?
 — Уговаривать никого не приходилось, Борис сразу согласился. Но я-то и общаюсь с ними не как журналист. Мы просто беседуем, как если бы мы с вами пришли в кафе и разговаривали. Я не беру интервью в течение одного дня. Сегодня час-полтора пообщались, завтра. У меня очень длинные интервью, некоторые по 25−30 машинописных страниц, я, наверное, издам их книжкой. Поскольку в своей работе я завоевал право делать то, что хочу, то я не сижу в студии и не беру интервью у политиков. Я стараюсь найти тех, с кем мне не удалось в жизни пообщаться, людей, как правило, не публичных, но очень интересных и талантливых. При этом получаю огромное удовольствие от процесса: когда в Германии сижу с Василем Быковым, мы пьем хорошее вино и разговариваем. Я его с юности обожал, Василя Быкова, так же, как я всегда восторгался Чингизом Айтматовым, а на Аксенове так просто воспитывался.
— Никто из политических персон вас не привлекает?
 — В основном меня привлекают персоны ушедшие, которые творили историю. Скажем, Маргарет Тэтчер, Гельмут Коль, Геншер, Горбачев. Я еще не встречал политика, который говорил бы правду и отвечал честно на вопросы. Разве что среди старых отставных политиков, в основном западных, к нашим это не относится.
— Ваша карьера начиналась в АПН, которое вы еще окрестили «могилой неизвестного журналиста». Но, работая там, стали широко известны, когда вышли на след нацистского преступника.
 — Причем совершенно случайно. Мне позвонил один голландский журналист, который находился в черном списке советского посольства, и сказал, что он напал на след некоего Питера Ментена, который, возможно, причастен к страшным убийствам в годы войны на территории Львовской области. Через два дня я уже сидел в поезде. А еще через несколько дней нашел доказательства его вины. Это было очень шумное дело, и я им увлекся. Питер Ментен оказался мультимиллионером, укравшим колоссальную коллекцию произведений искусства. Ее он так и не вернул. Где-то шесть лет я мотался по всяким селам. Ментен был арестован, бежал. Его приговорили к 15 годам, потом сократили срок до 10 лет тюрьмы. Он действительно несколько сотен людей расстрелял. Его дальнейшей судьбой не интересовался, знаю только, что он умер. Я занялся другими преступниками. Одного из них взорвала Лига защиты евреев, после того как мы в «Комсомолке» опубликовали статью «Эсэсовец из ЦРУ».
— Потом больше никогда к журналистским расследованиям не обращались?
 — Обращался, но не совсем удачно. Это было… Но я не хочу об этом рассказывать, потому что на меня опять в суд подадут. Году в 1996-м я назвал одного человека организатором убийства великого еврейского актера Соломона Михоэлса в Минске в 1948 году. Человек оказался жив, состоялось, по-моему, 15 судебных заседаний, и я целый год не мог нормально работать.
— Как вы сейчас относитесь к профессии журналиста? В одном из интервью рассказывали, что, узнав о вашем выборе, друг вашего отца Дмитрий Шостакович назвал ее ужасной. Вот и дочери вы не советовали.
 — Нет-нет, тем более в современных условиях. Хотя к самой профессии хорошо отношусь. Я убежден, что журналист должен быть известным. Неизвестный журналист — это то же самое, что и неизвестный актер. Тогда лучше чем-то другим заниматься, пойти на фирму работать или преподавать, переводить, не знаю. Сегодня себе сделать имя в журналистике гораздо сложнее и менее приятно, чем это было в мое время. Вы согласны? Когда мы в 87-м году начинали делать новое российское телевидение, а оно начиналось с «До и после полуночи», «Взгляда» и «Пятого колеса», то почему мы стали моментально знаменитыми? Это было легко. Если я говорил в своей программе о сталинском терроре, о диссидентах — это звучало впервые. Сегодня можно сделать имя в журналистике на историях криминальных и постельных. На политических — не сделаешь, потому что политика такая непонятная. И поэтому, если бы я сегодня родился, я бы не хотел стать журналистом.
— Имеется в виду в России, где, как вы однажды заметили, «жить страшно»?
 — Так было и так есть, и, я боюсь, еще долго будет так. Здесь не знаешь, не заберут ли менты твою дочь или твоего сына, не подкинут ли ему наркотики, не изобьют ли, не сделают ли инвалидом. Я обожаю бывать в старой Европе, в маленьких городах Германии, Голландии, там абсолютно нет ощущения опасности. Здесь, как правило, куда бы ты ни пришел, тебя не покидает чувство какого-то непокоя, то и дело слышишь, что кого-то убили, где-то произошла драка. Страшно за стариков, у которых нет детей, которые могли бы их содержать. За мальчишек. У меня нет ни одного знакомого, который не пребывал бы в ужасе от того, что его сын пойдет в нашу армию. Я считаю, что в эту армию вообще идти нельзя.
— В былое время, когда вы вели «До и после полуночи», в прямой эфир вам удавалось выдавать все что хотелось?
 — Разумеется. Но мы обманывали, и все знали, что мы будем обманывать. Днем давали одну программу для несчастных, живущих на Дальнем Востоке, с песнями и плясками, а ночью — другую, в понедельник мы свое получали от руководства и так жили до следующей программы. Тогда другая была жизнь, нас ненавидела одна часть, но очень защищала другая. Нас всячески поддерживали, не говоря нам об этом, Александр Николаевич Яковлев и Эдуард Амвросиевич Шеварднадзе, а ненавидел Егор Кузьмич Лигачев.
— На какие ухищрения приходилось идти?
 — Там масса была глупого и смешного. В студию по документу голландского дирижера приходил шпион Калугин, который начинал разоблачать КГБ. Мы там много чего устраивали, как и «Взгляд», но за ними больше следили, они моложе были, потом их много, а я один в студии сидел. При этом нас называли проамериканской передачей, хотя я всегда относил себя к Европе, я европеец и не очень люблю Америку.
— Однако через четыре года, после того как закрыли «Взгляд», вы ушли с телевидения. Разумно ли было уйти в никуда?
 — Почему в никуда? В мае ушел, в августе — путч, а в сентябре я появился снова. Уже тогда я решил, что никогда не вернусь ни в какую государственную структуру. Вкус свободы оказался слишком затягивающим. Пришел в частную телекомпанию REN TV, где мы работали для первого канала, а потом, когда там стало нечего делать, я принял приглашение от РТР. Хотя канал государственный, но этот цикл здесь идет. Я никоим образом не вмешиваюсь в политику руководства этого канала, да и не могу вмешаться, а они — в то, что я снимаю. Мне абсолютно безразлично, для какого канала работать, главное не для «Русского дома» (эта шовинистическая программа не так давно выходила на канале «Московия». — «МКБ»). Я и в Киеве сейчас работаю, у меня там с января будет еженедельная передача — интервью со звездами. Я туда езжу каждый месяц на три-четыре дня, записываю несколько программ. Говорят, пойдет по Интеру (телевизионный канал Украины. — «МКБ»). Украина — большая страна, она гораздо больше, чем Голландия. Я, например, в Голландии люблю на телевидении работать, я был счастлив, когда у меня шел 12-серийный цикл о Советском Союзе, а потом и крушении Союза. Мне не свойственен наш великодержавный шовинизм.
— Тогда же, в 1991-м, вас пригласили преподавать в Голландии, но вы не поехали, почему?
 — Дурак, наверное, был. Надо было что-то придумать. Но мы оказались связаны родственными узами. Нам трудно было бы все бросить, старых мам, и уехать.
— А вот сейчас у нас решили преподавать…
 — Да, я работаю руководителем мастерской тележурналистики на факультете Университета Российской академии образования. Этот университет когда-то делал, на мой взгляд, очень интересную программу для молодежи, которая называлась «Акуна матата». Именно поэтому, когда получил приглашение, я согласился позаниматься с ребятами. У меня несколько групп молодых людей с молодыми мозгами, что всегда полезно. Это другое поколение, которое, слава богу, меня не видело, то есть они на мне не выросли. Я могу с ними на равных общаться, и главное, что я от них много получаю, понимаю, что им нравится, и мне с ними интересно.
— Вы дипломированный переводчик. Я слышала, что в прежние времена вам случалось на переговорах переводить Суслову, Пономареву, Алиеву. Как сейчас?
 — Голландский редким языком был тогда, поэтому я много переводил здесь, ездил с правительственными делегациями в Нидерланды. Это сейчас он уже не редкий и мне не нужный. Язык я действительно хорошо знаю, и мне обидно, что с ним нечего делать. Правда, тут на обед к Путину пригласили, когда он королеву голландскую принимал. Я успел четыре слова королеве по-голландски сказать, больше времени не отведено.
В квартире появилась дочь Владимира Молчанова — Анна.
— Кузя, привет.
А это уже нам:
— Она не любит, когда я рассказываю о ней. Я ее понимаю и то же самое могу вам сказать о себе. Я всегда гордился своим папой, известным композитором, в детстве — своей сестрой, знаменитой спортсменкой. Но мне тоже всегда не нравилось, особенно в 17−18 лет, когда меня ассоциировали с ними. Поэтому я вполне понимаю, почему моя дочь не приветствует интерес к ней журналистов. И это мне нравится.
— Итак, она вполне самостоятельна. Замуж пока не собирается?
 — Не знаю, пусть сама решит. Во всяком случае, по стопам своих родителей она не пошла, поскольку мы в 18 лет поженились. А ей уже 20. Мы ее особо не контролируем, она не совершает ничего такого, что бы вызывало в нас серьезную тревогу. И, кстати, психология — это ее выбор. Единственная просьба моя была — не заниматься журналистикой.
— И она последовала вашему совету, как, кстати, и вы тоже по совету вашей старшей сестры отказались учиться, уже поступив, в школе-студии МХАТ и подали документы в университет. В чем еще Анна Владимировна на вас повлияла?
 — Я считаю, что только два человека оказали на меня влияние в жизни. Это моя сестра и моя жена. Сестра с рождения и до 18 лет, и далее моя жена, мы живем вместе уже 32 года. Это два человека, которых я слушаюсь больше всего. Я думаю, уровень нашего образования так и не сравнялся. Я по-прежнему отстаю от одной и от другой. Несмотря на то что моя сестра всю жизнь была спортивным комментатором, у нее замечательное филологическое образование. А я вот на филологическом факультете в основном язык учил и играл в теннис, хоккей, ходил в студенческий театр.
— А чем сейчас занимается Анна Дмитриева?
 — Она свой теннис любимый комментирует, являясь художественным руководителем спортивного канала НТВ+, но уже за кадром. Все-таки она старше меня на десять лет.
— Как оказалась в России ваша жена Консуэло Сегура, испанка по национальности?
 — Ее папа из тех испанцев несчастных, которых в конце 30-х привезли в СССР, разбив судьбы и семьи. Помните, вывозили из Испании детей и золото? Куда потом это золото делось, никто не узнал. Сама она родилась здесь, где-то в Узбекистане. Испанцев посылали подальше от центра, так, на всякий случай.
— У нее есть родственники в Испании?
 — Их очень много. У испанцев — как у грузин родственников. По-моему, их треть сказочного города Сан-Себастьяно. Впервые семья жены встретилась со своими испанскими родственниками в начале 1960-х на границе Франции и Испании. До этого ее отец не видел свою мать, сестер и братьев четверть века.
— Вы бывали у них в гостях?
 — Были. В прошлом году всей семьей. От поездки я получил огромное наслаждение. Я очень виноват перед своим тестем и женой, что в прошлые годы больше думал о своей карьере и совершал человеческую подлость, отказываясь ехать в Испанию. Я думал, что если один раз съезжу через ОВИР в советское время к родственникам в Испанию, то прекратится моя работа с Голландией или мои командировки, что вполне реально было. Так я отказывался от поездок и в результате не успел познакомиться с ее бабушкой. Впервые я оказался там в прошлом году. И очень просил прощения у всех ее близких родственников за то, что не сделал этого раньше.
— Не возникло желания эмигрировать в Испанию?
 — Ну кому мы там нужны? Потом, жизнь у нас уже тут сложилась. А начинать все с нуля… можно, конечно. В таком возрасте, как я, уехал Василий Аксенов. Но я не собираюсь. Хотя на несколько лет смогу уехать, если мне предложат какой-то интересный контракт.
— Но пока вы здесь, смотрите наверняка работы коллег? Что самое для вас интересное?
 — Обожаю программу «Записки натуралиста». Смотрю по старой памяти Сенкевича, всегда интересно, что снимает Женя Гинзбург. Рад, что есть возможность смотреть «Евроньюс», где я могу видеть новости без такого количества трупов. Наши сегодняшние новости я считаю сознательным раздуванием истерии на экране, в жизни у людей ее гораздо меньше. И для телевидения это очень большой минус.
— Хотя вы и не стали музыкантом, но слушателем слывете просвещенным. Я знаю, что вы любите оперу, но ведь вряд ли только классику слушаете?
 — Я нахожу много хорошего и в сегодняшней музыке. Одним из замечательных композиторов современности считаю Владимира Мартынова, он работает в церковном жанре. Я его с детства знаю, и всегда меня его музыка потрясает. Многое люблю из Шнитке, нравятся «Вопли Видоплясова», обожаю Лешу Козлова и периодически хожу в кафе «Форте» на Бронную, где он играет по четвергам и воскресеньям. Очень люблю Кшиштофа Пендерецкого, особенно позднего. Раннего не понимаю, он слишком авангарден для меня. Я с ним сделал программу, вы ее, наверное, не видели, потому что на РТР она выходила в полвторого ночи. Правда, при этом говорят, что у меня очень высокий рейтинг. Оно и понятно, в полвторого ночи, конечно.
— В последнее время что-то изменилось в ваших привязанностях? Вы не только курите «Беломор», вот сейчас — с трубкой.
 — Трубку мне подарили на день рождения. Мне ее хотелось иметь, чтобы меньше курить. Что еще? По-прежнему моим любимым местом остается дом в деревне. Также люблю красное вино и коньяк, но все по отдельности, вместе употреблять нельзя. Изменилось вот что. Раньше я любил ходить в ресторан в Доме журналистов, мне казалось, что это единственное место, где не обсуждают курс доллара и травят старые байки. Но теперь там все время какая-то посторонняя публика. Потом, я всю жизнь ездил на советских машинах. Но последние три года промучился с «Нивой», еженедельно сдавая ее в ремонт. После чего я отчаялся и пересел пусть не на совсем новый, но классный корейский джип, который сейчас, кстати, в ремонте.
— И какой марки?
 — Звучит неприлично, «SsangYong Musso». Но он, правда, зарегистрирован не на меня, а на мою жену. И я на нем не могу в Украину поехать на свои съемки, украинцы ввели запрет на въезд машин по доверенности.
— Компьютер вам довелось освоить?
 — Нет. Моя дочь или жена достают из Интернета то, что нужно для работы. Я компьютеру предпочитаю книги.

Владимир Кириллович Молчанов родился 7 октября 1950 года в Москве. Его отец — известный композитор Кирилл Владимирович Молчанов (1922−1982) — писал музыку для кино («Огней так много золотых на улицах Саратова», «Солдаты идут»), он автор опер «Зори здесь тихие», «Неизвестный солдат», балета «Макбет». Мать, Марина Владимировна Пастухова (1917−2001), в прошлом — актриса Театра Советской Армии. В детстве будущий журналист весьма успешно играл в теннис. Так что стал чемпионом СССР среди юношей в парном разряде, но все-таки достижений своей сводной сестры, многократной чемпионки СССР по теннису Анны Дмитриевой, не повторил.
В 1973 году, закончив филологический факультет МГУ им. Ломоносова по специальности преподаватель нидерландского языка и литературы, Владимир Молчанов работал корреспондентом в Агентстве печати «Новости». С января 1987-го — на телевидении. Ведущий программы «Время», с марта — знаменитой «До и после полуночи». В 1991-м после событий в Литве он отказался вести программу «Время», а через несколько месяцев закрыл и свою передачу. Через полгода, которые прожил в деревне, вернулся на телевидение, но уже на канал REN TV, где помимо программы «До и после полуночи» выходил созданный им цикл «Помню… Люблю…», посвященный памяти известных советских композиторов. За документальный фильм «Записки из мертвого дома» в 1998 году он получил приз «Серебряная лента» на Чикагском международном телевизионном фестивале и свою первую «ТЭФИ». Всего им снято 15 документальных фильмов, он академик Российской академии телевидения, лауреат премий Союза журналистов СССР (за программу «До и после полуночи»), Союза писателей СССР, член-корреспондент Российской академии естественных наук (отделение «Человек»).
Жена, Консуэло Сегура, редактор его программ. Дочь Анна — студентка.