Как Эрнест Мацкявичюс надолго осел в Госдуме, совершенно непонятно. Думский корреспондент представляется скорее таким солидным джентльменом с выражением крайней сосредоточенности на лице. Блондину с внешностью, которую принято характеризовать эпитетом «смазливый», скорее подошла бы роль ведущего MTV. Наверное, поэтому появление Эрнеста в качестве соведущего шоу «За стеклом» все восприняли как само собой разумеющееся — наконец, мол, парень нашел себя. Счастье, правда, было недолгим. В скором времени репортер остался без работы. В творческой карьере журналиста Мацкявичюса «НТВ — ТВ−6» скоро появится следующий пункт.

 — Эрнест, вам часто приходится давать интервью?
 — В последнее время — да. Причем раньше, когда был парламентским корреспондентом, — где-то раз в полгода. Но стоило уйти «за стекло» — как пошло-поехало. Я понял, где обретаются настоящая слава и народная любовь…
— Почему вы стали парламентским корреспондентом — были неравнодушны к политике?
 — Ну, это был конец 93-го года — путч. Политика бурлила — была пестрой, насыщенной, свободной, а политические программы — самыми смотрибельными. И меня тоже увлекло, хотя до этого политикой не занимался. Но так совпало, что я как раз в это время пришел работать на НТВ и несколько раз подряд съездил на съемки в Госдуму. Поскольку мне было интересно, вероятнее всего, и репортажи вышли неплохими. Взгляд мой был незамыленный, без надоевших штампов, и отличался культурологическим подходом.
— Вы ведь литовец, верно?
 — У меня папа литовец, мама русская. Я десять лет прожил в Литве, после чего мы переехали в Москву, где отец учился в ГИТИСе. Так что я где-то класса с третьего уже пребывал в столице. Можно сказать, полностью ассимилированный литовец.
— Насколько я понимаю, кроме как на телевидении вы больше нигде не работали?
 — Да, у меня такая довольно ровная дорога получилась. Еще в восьмом классе я решил стать журналистом, хотя у меня было два пути: продолжить либо папину стезю — актерско-режиссерскую,
либо мамину — журналистскую. Я занимался в студии пантомимы у отца — Гедрюса Мацкявичюса, действительно интересовался театром, но дальше в переходном возрасте стал пописывать разные стишки, сочинения… А если пишется, то какое можно найти себе приложение? Естественно, журналистику, тем более пример мамы — Марины Мацкявичене — был перед глазами (тогда она работала в «Вечерке», сейчас — в «Труде»). Я поступил в Школу юного журналиста при МГУ, ходил туда два года, но еще не очень серьезно относился к этому занятию — оно и понятно: окончание школы, первая любовь… Оттого, видимо, и сочинение на вступительном экзамене написал на «два». А уже осенью загремел в армию. Но и там писал в армейскую прессу. Вернувшись, горел желанием работы, самостоятельности и зарабатывания денег. Меня насилу отговорили родители, знакомые, чуть ли не частных психологов подключали, чтобы разубедить, образумить и заставить учиться. После долгих колебаний я все же поступил на рабфак и сочинение сдал на «пять» — просто, что называется, взялся, стал воспринимать учебу как способ самоутверждения. На третьем курсе, в 91-м году, начал работать в «ВиДе». Первыми моими учителями были Любимов, Демидов, Разбаш. Под их руководством мы делали молодежную программу «13.31» — что-то среднее между «Взглядом, «До 16 и старше» и нынешним «Гласом народа». Затем я трудился в «Панораме», в «Центральном экспрессе», а когда уже был на пятом курсе, Володя Ленский позвал меня на НТВ. А дальше вы знаете. Так что все было уж очень гладко, без перемен — даже тошно.
— Вот вам, пожалуйста, и перемены…
 — Я, честно говоря, ожидал других. (Смеется.)

 — Вы не жалеете, что ушли с НТВ?
 — Прекрасно отдаю себе отчет в том, что, повторись та же ситуация вновь, я бы поступил точно так же. Конечно, тяжело было расставаться с друзьями — я этот момент болезненно переживал. Но в дальнейшем понял, что, хотя каждый борется за свои какие-то определенные ценности, дороже человеческих взаимоотношений все равно ничего не существует. Для меня самым важным является моя семья, друзья, близкие люди. И я никогда не принесу их в жертву чему-то.
— Обиды на Киселева нет?
 — Я бы не хотел сейчас это обсуждать.
— Паника охватывает?
 — Паники нет. Есть горечь. И еще, может, это жесткое сравнение… я, конечно, не хочу говорить, что чувствую себя, как женщина после аборта, — буду придерживаться более высокого стиля… но есть полное ощущение, как будто по душе скребком прошлись. Причем это уже вторичная стерилизация. Опустошение. Причем только после первого раза что-то выросло, флора какая-то образовалась, так ее опять погубили…
— А с других каналов вам уже звонят, поступают какие-то предложения?
 — Сегодня я нахожусь в совершеннейшей прострации. Не знаю, что будет дальше, плохо представляю сложившуюся ситуацию и, честно говоря, до конца ее даже не осознал.
— Вне телевидения себя можете представить?
 — Ну вот теперь, гипотетически, — наверное. Но ведь стоит оказаться в другой специальности, без телевидения, — еще неизвестно, как на мне это отразится: возможно, буду сильно переживать. Хотя умею писать и мог бы, вероятно, работать на радио, в газете… Но все-таки ведь именно здесь существуют какие-то наработки, многолетний опыт, и жалко от всего этого уходить. Зачем, спрашивается, учился столько лет?.. Мне и из Думы исчезнуть было нелегко. Несмотря на то что сил больше не было — надоело. Нельзя же долго засиживаться на одном месте — надо развиваться, расти. Жизнь гораздо многообразнее, чем эта коробочка на Охотном Ряду… Но я, хоть и Стрелец, — из породы тех, кто с трудом покидает насиженное место, где куча знакомств, связей. И вдруг в одночасье нужно от этого отказаться. Меня крепко держало.
— Ну зачем же впадать в такой пессимизм? Вас ведь наверняка на любом канале с распростертыми объятиями встретят!
 — Не скажите. Понимаете, став лицом более-менее публичным, ты становишься зависимым, и каждый твой шаг рассматривается, как под микроскопом.
— А какие-то идеи собственного проекта уже есть?
 — Да. Силами ТВ−6 была собрана команда и записаны пилотные выпуски моей программы под названием «Завтра», то есть завтрашний герой уже в сегодняшнем эфире. Не знаю, по-моему, веселенькие такие передачи получились, но по понятным причинам в эфир, к сожалению, так и не вышли.

 — Уверенно себя чувствуете в роли не корреспондента, а ведущего? В ток-шоу «За стеклом», где даже Дэн вас перебивал, вы смотрелись довольно-таки неважно…
 — Во-первых, я считаю, что он мне даже подыгрывал, а во-вторых, я же заменял Кирилла Набутова, это было всего второе ток-шоу в моей жизни. Вдобавок у меня была температура 38.
— Этого не было заметно.
 — Вот видите! А уверенность — дело наживное, все надо обкатывать, еще бы два-три шоу…
— А у вас не было ощущения, что вы оказались не в своей тарелке?
 — Нет. Я чувствовал себя вполне органично, но в рамках собственного характера. Я очень консервативен и, естественно, многое в себе преодолевал, начиная первое «застеколье», — правда, оставаясь при этом самим собой. И сегодня уже стал гораздо раскрепощеннее. Конечно, у меня имеются вопросы, даже некие претензии к проекту. Например, если бы я был его руководителем, то делал бы его немного по-другому — более целомудренным, что ли, — попытался бы придать большее общественно-политическое значение этому проекту. Явление это все-таки новое, мне как журналисту интересное. Лет десять назад, чтобы заявить о себе, может быть, и я бы стал участником подобной передачи. А сейчас приятно доказывать и себе, и другим, что могу успешно работать и в этом амплуа тоже.
— Знаете, когда в одной из программ Набутов назвал вас «Эрни-малышом», была в этом какая-то сермяжная правда…
 — Ну, у меня еще прическа тогда была новая, как будто только что в пионеры приняли. Как мне потом сказали: «У тебя был такой вид, что не назвать малышом было просто невозможно».
— По-моему, дело вовсе не в прическе. У вас такой светлый, трогательно-незащищенный образ — прямо одуванчик на ветру…
 — Так это же прекрасно! Это тот образ, который можно эксплуатировать.
— Вы действительно такой на самом деле?
 — Нет.
— А какой?
 — Загадочный. (Смеется.) Я — как сжатая пружина. Замечали, когда пружину закручивают, она становится компактной и ровной: не трясется, может бесконечно находиться в состоянии покоя — до тех пор, пока не возникнет внешнее вмешательство. Если оно будет слабое, пружина пошуршит немножко и угомонится. А если сильное — она может выстрелить и очень больно хлестнуть…
— На какого рода вмешательства реагируете?
 — Когда лезут в мой внутренний мир, а я не хочу этого допускать.
— Вы интроверт?
 — Да, закрытый человек. Но умею делать вид, что открыт. И очень рад, что моя работа дает возможность в этом постоянно практиковаться, потому что я помню периоды еще во времена учебы в университете: если мне приходилось несколько дней подряд сидеть дома, то я испытывал колоссальный психологический дискомфорт от необходимости выйти на улицу и общаться с продавцами в магазине, — понимаете, даже от этого!
— То есть вы были домоседом?
 — Ну, допустим, если шли каникулы, не было занятий, то я сидел и читал книжки.
— А что сейчас читаете?
 — Современную русскую прозу: перечитываю по нескольку раз Довлатова, Лимонова, недавно Акунина всего проглотил, Войновича, Пелевина, Аксенова…

 — Эрнест, вам 33 года. Возраст для мужчины этапный. Как насчет «посадить дерево, построить дом и вырастить сына»?
 — Квартира у меня есть, в ней растут цветочки в горшках. Дерево не посадил, но считаю, что это не проблема. Сына еще не родил, но думаю, что тоже впереди. У меня есть девушка, даже можно сказать, невеста, с которой мы вместе уже три года. Ей 20 лет, зовут Алина. Она заканчивает Московский эколого-политологический институт. Познакомились в Думе — ну где мне было еще с девушками знакомиться?! (Смеется.) Она проходила там практику, а я, несмотря на серьезность образа, был такой легкомысленный молодой человек и даже в Думе с удовольствием общался с противоположным полом. С Алиной, несмотря на 13-летнюю разницу в возрасте, мы прекрасно ладим и считаем, что идеально подходим друг к другу. Думаю, поженимся через пару лет.
— Почему именно такой срок?
 — Ну, или месяцев — не знаю. Просто я, как уже говорил, с трудом расстаюсь со своими старыми привычками, не могу сразу в одночасье все бросить и поменять образ жизни — жениться. Все должно быть как-то гармонично, постепенно. А у меня тем более уже был негативный опыт практически семейной жизни — четыре с половиной года. Он оказался настолько болезненным, что потом пришлось его расхлебывать очень долго, и только теперь от этого нехорошего осадка я избавляюсь.
— Знаю, что вы играете на гитаре. А стихи пишете и поныне?
 — Я хоть и произвожу впечатление целеустремленного человека, в какой-то мере инертный и ленивый. У меня должна впереди стоять какая-то очень большая цель — тогда брошу «под нее» все свои силы. А если ее нет… Писать в стол я не умею. На гитаре играю и пою песенки, которые сочинил еще в армии. Определенно сказывается, что вырос на Окуджаве и Высоцком, учился по классу классической гитары. Правда, недоучился, забросил, скатился на аккомпанемент. И сейчас не слишком часто беру ее в руки — только когда соберемся с друзьями, немножко выпью, душа станет мягкой…
— А что еще существует помимо работы? Мне кажется, с вашим нордическим темпераментом вам бы пошло играть в бильярд.
 — На бильярде я не очень хорошо играю. Но стоит, думаю, немножечко потренироваться, и все получится. У меня всегда так. Не хочу хвастаться, но если за что-то берусь основательно — рано или поздно все выходит. Главное, чтобы захватывало. А если говорить о спорте, то я к нему вообще положительно отношусь: карате занимался три года, после армии даже подумывал о спортивной карьере. Но, уже работая на телевидении, понял, что совмещать невозможно, так как и спорт, и телевидение — занятия, в которых можно добиться успехов, только если посвятить себя им целиком. Это ведь больше, чем профессия, — это образ жизни.