У многих появление его на телевидении вызвало резкое неприятие: почему именно он? Манерный, да еще картавит… Таких критиков у нас полно! Но он уютно устроился в кресле в студии, обосновался на экране, полюбился — одним словом, прижился. И уже трудно сейчас представить себе «Серебряный шар» без этой своеобразной речи с высотами и провалами, с рассказом как будто близкого человека, с кучей мелких подробностей и деталей.
Дом Вульфа — это вообще отдельная история. Редкий хозяин выдерживает такой стиль — современное жилище, которое дышит атмосферой старины: рояль, соответствующая мебель, кругом картины, фотографии легендарных актеров в изысканных рамках. «Нравится?! — воодушевился Виталий Яковлевич. — В таком случае я покажу вам всю квартиру». Он провел меня и в бело-синюю спальню, и на коричневую кухню, и в фиолетовую ванную. А собственно для самой беседы мы осели в фисташковой гостиной у открытого окна, за которым открывался великолепный вид на зеленую покатую крышу соседнего дома.

 — Виталий Яковлевич, вы производите впечатление эстета, любящего комфорт и, возможно, собирающего какие-то мелкие вещицы на память. Это верно?
— Нет. Я ничего не собираю. Вот люблю книги и приобретаю их в большом количестве, уже складывать негде. У меня есть хорошая живопись: Штереберг, Волошин, Гончарова, Ларионов, уникальные гравюры XIX века. Все это богатство досталось мне от родителей, кое-что подарили. Еще, конечно, я всегда любил одеваться, прекрасно знаю, что мне идет, а что нет. Часто бываю в Париже, знаком с городом, знаю, где можно купить недорого хорошие вещи. К тому же меня невозможно прельстить модными лейблами. Поэтому никогда не зайду в галерею «Лафайет», где висит пиджак от Версаче за 800 долларов, а выберу другой, ничуть не хуже, за 100.
— Вы называете себя консерватором. Что для вас незыблемо и что абсолютно неприемлемо?
— Знаете, мне присущ новый консерватизм.
— Поясните.
— Я за стабильный дом, где царит идеальный порядок, а на столе всегда ждут завтрак, обед и ужин. Терпеть не могу хаос, когда все накидано, разбросано, — даже работать тогда не могу. Иногда у меня бывает плохое настроение, но быстро проходит. И я не люблю людей, которые куксятся, жалуются на жизнь. Мне, например, никогда не бывает скучно.
— Однажды вы сказали, что любовь может быть только взаимной. Вы на самом деле в это верите?..
— Когда любовь не взаимна, она кончается. Я вам отвечаю, основываясь на своем опыте, и можете мне поверить: я очень хорошо знаю, что такое страсть. Так вот, стоит пережить этот отрезок невзаимных эмоций, как у тебя потом с этим человеком возникает дистанция. А поскольку я человек волевой, как мне кажется, то я себя всегда останавливал и не позволял безответной симпатии развиться. Надо сказать, я многому научился в этой жизни.
— А кого вы сейчас можете назвать своими близкими людьми?
— Ну, у меня есть свой узкий круг людей, с которыми я дружу.
— Домработница помогает вам по хозяйству, но живете ведь вы один. У вас нет детей…
— Нет. И никогда не хотел.
— У вас такой замкнутый образ жизни, посвященный самому себе по сути…
— Но у меня нет времени на что-то другое — много работы, поймите.
— Вы к подобной жизни стремились сознательно или просто так вышло?
— Так вышло. В моей судьбе все сложилось как бы само собой.

 — Вы ведь родом из Баку?
— Да, родился в центре города и прожил там 17 лет. Сразу после окончания школы уехал в Москву. Это было уже очень давно… Отец мой, Яков Сергеевич, был знаменитым адвокатом, его знал весь Баку. Мама, Елена Львовна, преподавала литературу. Я был единственным, предельно избалованным ребенком. Мной занималась бонна, немка-гувернантка Елизавета Августовна. С малолетства обучали английскому, музыке. Кстати, я не могу сказать, что уж очень способен к языкам. А вот играть любил, даже одно время мечтал о консерватории.
— Тем не менее вы оказались послушным мальчиком и по совету отца поступили на юрфак МГУ, хотя, мне кажется, юриспруденция никогда вас особенно не привлекалаѕ
— Совершенно верно. Отец потом уже это понял, но было поздно…
— Тем не менее у вас блестящее образование: вы — кандидат юридических наук, доктор исторических наук, искусствовед. Любите учиться?
— Не то чтобы учиться — скорее люблю заниматься. Привык много читать. Хотя в самом раннем детстве ничего не читал. Был таким худеньким Буратино. И две моих тетушки, сестры отца, которые жили неподалеку от нас, считали, что мне нужно побольше отдыхать на свежем воздухе в Кисловодске, заботиться о здоровье. Но класса с пятого папа стал внимательно следить за тем, какие книги попадают мне в руки. Как-то раз, я почему-то отчетливо это помню, прочитал «Овода» до конца, где его расстреливают, и, сидя у нас в столовой, в кресле-качалке, плакал. А тетушки по этому поводу устроили грандиозный скандал родителям: как можно давать ребенку подобную литературу?!
— Вы перевели около 40 пьес для театра. Вам нравилась эта деятельность?
— Сейчас я уже мало этим занимаюсь, но был период, когда сильно увлекался. Просто я очень хотел найти себя в театре и никак не мог определиться, куда податься: то ли на режиссерский факультет, то ли на постановочный…
— А отчего не на актерский?
— Актером хотел быть совсем в глубоком детстве — правда, родители были против.
— Почему, в таком случае, вы не исправили дефект речи?
— Ну, родители не считали, наверное, это нужным, не видели необходимости. Так вот, при поиске себя в этом мире меня осенило: если я начну переводить пьесы, то таким образом, естественно, окажусь в театре. Потому что театральную критику, то, чем я занимался, все равно считал зависимым занятием: в любом случае ты находишься по ту сторону рампы, и все твои высказывания, замечания и статьи для широкой аудитории не имеют уж очень большого значения. Театр живет своей жизнью. А когда стал переводить, понял, что я как бы драматург, хотя никакого драматургического таланта у меня нет и ни одной пьесы я бы никогда не написал. Но вот это чувство причастности, приобщения к великим произведениям… Я бывал на всех прогонах, присутствовал на всех репетициях спектаклей по переведенным мной пьесам. Это было 30 лет назад… «Сладкоголосая птица юности» Теннесси Уильямса с Ангелиной Иосифовной Степановой во МХАТе, «Кошка на раскаленной крыше» с Татьяной Дорониной, «Царствие земное» в театре Моссовета и другие… Тогда я работал в основном один — сейчас перевожу раз в год, с Сашей Чеботарем. Наше совместное детище — «Священный огонь» по пьесе Сомерсета Моэма — поставил МХАТ имени Чехова. И вот тут я поймал себя на мысли: как все изменилось! Я первый раз увидел спектакль лишь на премьере. Потребности приходить на прогоны не возникало…

 — Как я понимаю, сегодня все ваше время съедает «Серебряный шар»?
— Разумеется. Вот последнюю программу сделал, посвященную Людмиле Савельевой. Три дня передохнул и тут же засел за Маяковского. Вон видите: он у меня повсюду лежит, потому что через неделю — уже запись следующей передачи. А в начале апреля предстоит еще тяжелая командировка: Мюнхен, Белград, Рим. Мы планируем цикл о диктаторах: Тито, Муссолини… И так постоянно. Главное — успеть все перелопатить, так как записываюсь я импровизационно и нужно многое держать в голове. А в студии просто сажусь перед камерой и все ей рассказываю, поэтому иногда случаются досадные оговорки.
— В поиске информации пользуетесь Интернетом?
— Им нельзя пользоваться! Там масса ошибок, неточностей. Это полуобразование. Я много читаю книг, кое-что привожу из-за рубежа, насыщаюсь информацией, потом делаю какие-то записи на компьютере и уже безо всяких бумаг еду на студию.
— А можете приукрасить рассказ какой-нибудь легкой выдумкой?
— Нет. Фактология для меня крайне важна. Но я не люблю лишь белый или черный цвет. Любая жизнь противоречива — состоит из множества планов, оттенков, — и занимать какие-то определенные позиции, давая категорические оценки, ни в коем случае нельзя.
— Сколько времени уходит на изучение каждого героя?
— По-разному: от месяца до трех. Много времени я посвятил Черчиллю, Рузвельту, де Голлю, Горькому, Цветаевой, Раскольникову. Бывают же абсолютно бездонные темы!
— Бывает трудно остановиться?
— Нет. Например, Ахматову я любил всю жизнь и изучал ее творчество. Но все равно на подготовку к передаче ушло около месяца.
— Вы любите всех персонажей своих передач?
— Да, если душа не лежит, я не берусь делать программу. Один-единственный раз я пересилил себя, причем старался быть предельно деликатным. Но когда посмотрел на экран, ужаснулся: увидел себя таким противным, злым, неприятным… Понял, что этого никому нельзя показывать. И тот «Серебряный шар» в эфир так и не вышел.
— Кого вы особенно выделяете среди зарубежных звезд?
— Вивьен Ли, Марлон Брандо. Но делать программу о зарубежных актерах очень легко и оттого неинтересно. Прочтешь одну биографию — и можно сделать передачу на 40 минут: все равно мало кто об этом знает. Это ничто по сравнению с материалом, которым я увлекаюсь последние два года: передачи о писателях, политиках… Я создаю не публицистику, а человеческие портреты.

 — В книге, которую написали друзья о Владе Листьеве, есть ваши слова: «…с его смертью у меня исчезла опора».
— Действительно, был такой момент. Это сейчас мне опора не нужна. А в тот период на телевидении мне было безусловно очень тяжело. Я в 90-м году пришел в «Останкино», но не в штат и не на договор, а просто делал программы…
— Листьев позвал вас в «ВиД» в 94-м году. Почему у вас ни разу не возникало мысли снять программу, посвященную ему?
— Всякая программа требует знания всех сторон жизни человека. А я многого о Владе не знаю и узнавать не хочу. Зачем? Он мне дорог, тем более трагедия Влада — в том, что его убили. А до этого никаких драм в его судьбе я не наблюдал. А мне всегда интересны перипетии. Несмотря на обилие ужасных слухов, у него тогда была счастливая жизнь с Альбиной. Он никогда не говорил о чем-то плохом. Мы общались всего полгода, но очень тесно, виделись практически каждый день. Он не относился ко мне как к старшему, а я к нему — как к младшему. Помню, в первую нашу встречу он меня спросил: «Скажите честно, где лежит текст?..» И был ошеломлен, когда наконец понял, что текста никакого не существует и что можно так, с одного дубля, записывать программу. Я тогда сказал: «Влад, я очень трезво смотрю на себя, знаю, что мало что могу. И единственное, чем наградил меня Господь Бог, — это неким ораторским умением. Могу хоть сейчас встать в зале на пять тысяч мест — и люди будут меня слушать». На Влада это произвело сильное впечатление.
— И когда же вы открыли в себе талант рассказчика?
— Очень рано, еще в школе. Обнаружил свою природу естественным образом.
— А с 1992 года по 94-й вы жили и работали в Нью-Йорке, читали в университете лекции о русском театре. Неужели американцам это интересно?
— Да. И работа моя шла успешно. Мог спокойно получить грин-карту. Уже сложилась ситуация, что надо было решаться: либо оставаться насовсем, либо возвращаться. В итоге я вернулся, так как считаю, что жить надо дома. Хотя не знаю, возможно, если бы был молодой… Хотя выглядел я всегда гораздо моложе своих лет. Никто мне не давал реальный возраст.
— И каким образом вы добиваетесь такого эффекта?
— Полагаю, это все природные гены. Ну, я делаю утром легонькую зарядку, раза три в год езжу куда-нибудь отдыхать по одной неделе, привожу себя в порядок. Море и солнце тонизируют. Я уже много где был. Но в последнее время отдаю предпочтение Кипру, Испании и югу Франции.
— Слава пришла к вам довольно-таки поздно — в 60 лет…
— Да, и опять-таки, поскольку мой генотип был всегда такой моложавый, то в 60 лет я выглядел на 30. И это добавляло определенную энергетику. Сейчас, мне кажется, у меня такой энергетики нет — она видоизменилась, и передачи стали другими.

 — В одном из своих интервью вы сказали, что никогда не шиковали, так как у вас не было такой возможности. Не умеете зарабатывать деньги?..
— Я умею зарабатывать деньги. Просто не бизнесмен — этот вид деятельности мне неинтересен. Помню, когда уже вышел «Серебряный шар», мы сидели с Владом Листьевым в Париже в кафе на Сен-Жермен. И он мне настоятельно советовал зарегистрировать авторские права, а я его убеждал, что у меня мозг в эту сторону не направлен — пусть лучше он мне платит хорошую зарплатуѕ Гениальнейшая русская актриса Мария Ивановна Бабанова призналась мне, что ей неловко получать зарплату за то счастье, что дает ей сцена.
— Вам тоже неловко?
— Нет. Я получаю деньги с удовольствием. (Смеется.) Я другой человек и живу в иную эпоху. Вообще считаю, что пережил много жизней. Сегодня я, допустим, уже могу быть и жестким, и нетерпимым, и резким, и категоричным. Знаю людей, которые меня боятся.
— А раньше каким были?
— Таким, в которого постоянно летели камни.
— Почему же у вас было много недоброжелателей?
— Хороший вопрос. Этого нельзя объяснить. Я никому не делал зла. Но если проанализировать — наверное, было две причины. Я пришел в сферу искусства из другого мира. Был просто юный околотеатральный мальчик, который изо всех сил стремился проникнуть более глубоко. И это уже раздражало. А так как я еще к тому же не был лишен способностей, это вызывало еще больший негатив. Недоброжелатели плодятся гораздо быстрее почитателей. Но с годами телевидение принесло мне неожиданно очень многое. Те люди, которые когда-то говорили обо мне гадости, теперь звонят, хвалят и благодарят за программы. Но мне очень сложно забыть, что было 15 лет назад, хотя никому никогда не мстил…
— И все же думается, что вы искусный дипломат. Ведь в разные моменты жизни как-то очень удачно находили себе влиятельных покровителей: Ефремова, который ввел вас в художественный совет «Современника»; Бабанову, у которой вы жили на даче, пока у вас не было собственной квартиры; Листьева опять-таки…
— Все эти люди влияли на меня человечески. Но покровителей я никогда не имел. Честно. Мне никто не помогал. Более того, очень многие мешали — постоянно не покидало ощущение, что занимаюсь скачками с препятствиями. Если когда-нибудь найду силы и время написать мемуары, то это будет точно бестселлер.
— Вы можете назвать себя эгоистом?
— Безусловно, даже говорить нечего. Эгоцентрик.