«Капитан, конечно, мужик. Это сразу все поняли… Такого не сломаешь, не собьешь. Были бы у нас все офицеры такие. Во бы армия была! Мы все почувствовали его силу, уверенность…» Так рассуждает в «Войне» ее герой, старший сержант запаса Иван Ермаков (Алексей Чадов), восхищаясь своим непосредственным начальником — капитаном Медведевым (все тот же неизбежный Сергей Бодров-мл.). Да, все не так, как надо, на этой странной войне, которой как бы и нет. А на нет — и суда нет, в прямом и переносном смысле слова. Вот почему бывший чеченский раб Ваня Ермаков берет гранатомет «Муха» и возвращается в ад: возмездие неминуемо.
Алексей Балабанов, отступив в очередной раз от интеллектуальных авторских поисков («Счастливые дни», «Замок»), снял очередного «Брата» — только теперь уже на чеченском ландшафте. Предмет знаком ему не понаслышке: еще в советские времена, будучи военным переводчиком, он челночил с военспецами во всякие горячие афро-арабские точки, где пользовалось спросом советское оружие.
На войне — как на войне. Здесь слово «черножопый» не ругательство, а просто рабочий термин. Как раньше — «красные» и «белые». Здесь ругаются матом, не затрудняя себя поиском эвфемизмов. А мы беседуем с интеллигентнейшим Балабановым в кулуарах «Кинотавра». Пока он еще не знает, что через несколько дней станет обладателем высшей награды — «Золотой розы», а фильм «Война» — соответственно, лучшим кинопроизведением года.

 — Алексей, сами вы считаете свой фильм жестким или жестоким?
 — Нет, не считаю ни жестким, ни жестоким. Потому что по-настоящему жесткий и жестокий фильм — это «Чистилище» (картина Александра Невзорова. — «МКБ»). И люди, которые участвовали в чеченских событиях, как раз этот фильм любят — именно потому, что там больше правды. Но его было очень трудно смотреть. Он нравится определенной аудитории. Там — все как было на самом деле в первую чеченскую войну.
Все-таки кино — это некая условность, в любом случае… Если совсем уходить от условности — тогда надо снимать документальное кино. А в игровом кино артисты играют. И если бы я хотел снять все «по-настоящему» — тогда все просто матерились бы нон-стоп, потому что там без мата ничего не произносится.
— А как же сцены казней?
 — Вы не представляете, что чеченцы в действительности снимают на видео! Я смотрел эти документальные кадры. Чеченцы сами снимают, как они отрезают головы, пальцы, руки, как пытают, бьют, расстреливают… И все это продается, есть рынок — идет товар через Азербайджан и арабские страны. Все это известно. Мне даже цены называли. Не знаю, насколько они правильные, — но видео «Отрезание головы» стоит тридцать тысяч долларов…
— Вы отдавали себе отчет, что политкорректный Запад, сочувствующий «свободолюбивой Чечне», не воспримет вашу версию?
 — Я изначально предполагал, что картина не будет принята западным зрителем. Конечно, ее где-нибудь купят — но как арт-хаус. Потому что существуют разные типы сознания. Мы для Запада все равно страна третьего мира. Я в определенный момент жизни понял, что есть два принципиально разных мира — тот и наш. Две принципиально разные аудитории. То есть можно делать кино для них. А можно для нас. А вот чтобы и для них, и для нас — не получается. И поэтому я совершенно сознательно делал кино для русскоязычной аудитории. Делать кино «для них» пока у меня почему-то не выходит…
Так же, как я сознательно делал фильм «Брат−2». Знаете, легко снять фильм о том, что наши люди все уроды, козлы, хромые, косые и лишь страшно мечтают свалить — либо в Израиль, либо в Америку. Вот тогда это будет хорошо воспринято на западных рынках и фестивалях. Вот ведь и первый «Брат» очень хорошо прошел именно потому, что он про бандитов. Этнографическая картина. Но если в ней уже участвуют западные люди, съемки не в Москве, а в Чикаго, показывают черных, которые торгуют героином, — это уже политически некорректно. Но это правда. Они все это знают, но боятся об этом говорить.
Например, когда в Лондоне не приняли на работу мою хорошую знакомую, ей открытым текстом сказали: если бы вы были индианкой или негритянкой, мы бы вам работу дали. Но так как вы белая и русская, мы вам эту работу дать не можем, извините. Это ей сказали белые англичане. Ведь абсурд, правда же?
Вот и все. Но когда я об этом говорю — меня называют расистом, националистом либо еще как-нибудь. Но я считаю — надо говорить правду, как она есть в мире. Почему нет? В то же время я никакой политической идеи не несу и не вкладываю в этот фильм. Мне плевать тысячу лет на эту политику. Я про людей снимаю — как они думают, дышат. Вот им нравится, когда прилетают наши вертолеты, — и хорошо… Если б не понравилось — было бы плохо.
— А у иностранцев меняется отношение к чеченской проблеме после просмотра «Войны»?
 — У них — не меняется. Они говорят, что образ европейца передан неправильно, даже, кстати, сам англичанин расстроился. Мы, мол, не такие. А вот для нас они — такие…
— Кстати, как вы его нашли, такого выразительного?
 — Иэна Келли мы нашли в Англии — там у нас был кастинг-директор. Мы работаем традиционно по-западному. Мне представляли несколько персонажей — я выбрал именно его. Мне кажется, он очень подходит из-за своей нелепости. Он характерный актер. Если его увидеть, не ошибешься, что англичанин: длинный, худой, каланча такая рыжая… Абсолютно нелепый. Но сам Келли обиделся: он ведь играл героя в фильме. И когда посмотрел кино — расстроился. Он думал, что будет выглядеть героически. Хотя мне кажется, что у него все удачно получилось.
Я показал Иэну кое-какую хронику. Вот устроился он уютно перед экраном, а там, на видео… сидит простой прапорщик, и с ним разговаривает чеченец. Разговаривает, разговаривает, а потом взял пистолет — и так ему пых! Видно, как тому больно: пули в колени! И после этого чеченец так спокойно встает и отрезает ему голову. Келли просто затрясло всего. Я подумал: зачем я это сделал? У человека было ощущение, что сейчас ему тоже отрежут голову. Одно дело слышать об этом, другое — видеть эти совершенно садистские сцены. Я хотел сделать фильм «под документ» и отталкивался поэтому от настоящей хроники…
— А дебютант Алексей Чадов?
 — Это человек из Солнцева, во дворе вырос. Как я, тоже хулиганом был в детстве. Он похож на настоящего парня, поэтому он мне понравился. Мальчишка молодой, двадцать лет только на съемках исполнилось, студент театрального училища. Я дал ему сценарий на месяц, предложил прожить, прочувствовать его. Он такой реальный парень, короче. Ему очень легко достоверно и убедительно говорить это слово: «короче». В фильме много таких слов-паразитов.
— И не только. Матерных тоже хватает.
 — Можно сделать кино абсолютно матерщинным, а можно и таким, где люди говорят через каждую минуту: извините, пожалуйста… Помните анекдот, когда дядя Вася говорит дяде Пете: «Извини, пожалуйста, не мог бы ты не капать мне раскаленным металлом за шиворот?»
 — На самом деле я сделал промежуточный вариант. Ведь в армии почти нет нормальных слов. Там как говорят? На четыре матерных слова — одно литературное. Так говорят все — солдаты, чеченцы, которые матерятся по-русски все время. И я это просто как-то обозначил. Вот и все. А иначе надо мной просто смеялись бы и говорили, что я идиот, что это неправда. Я сделал полуправду, скажем так.
— Значит, компромисс?
 — Конечно, компромисс. Там вообще много компромиссов. Я стремился передать образ, правила войны, а не саму войну. Моей жесткости для фильма вполне достаточно. Хотя для правды ее очень недостаточно.
— Приглашение Бодрова было необходимым условием?
 — Почему? Нет, мне показалось, что он может быть интересным в роли Медведева. Я режиссер и выбираю актера.
— …весьма символичного…
 — Это вы так его воспринимаете. А я — как хорошего актера. Нет там никакого символизма. Бодров играет капитана, который сидит в зиндане. Это такая яма для хранения продуктов, всяких овощей. В зиндане пленных держат, это традиционный в Чечне способ. Но у нас кино не про зиндан и не про чеченцев. Про людей кино. Как мы живем.
— А почему вы не взяли на роль чеченца настоящего чеченца, а пригласили грузина? Он говорит с таким ужасным грузинским акцентом… Недостоверно как-то…
 — Я согласен — лучше было бы, если бы это был чеченец. И у нас в фильме снимались чеченцы — не артисты, наша охрана, и в фильме они говорят по-чеченски… Но, к сожалению, я не мог найти хорошего чеченского артиста, и Георгий Гургулия подошел лучше всех. Он все-таки личность, сам режиссер, мощный такой. Я и хотел мощного человека. Сильного…
Еще у нас был Эвклид, грек, он тоже чеченца играл. А местный чеченец, который у нас работал, его Эвклиптом звал — с эвкалиптом, видимо, путал. Эвклид обижался страшно.
— А как вам удалось заполучить Дапкунайте?
 — Ингеборга сама в этот фильм попросилась. Однажды она сказала: «Знаешь, я всю жизнь хотела в твоем кино сняться». Роли у нее еще такой не было: практически полкартины голая, вся исцарапанная, в шрамах, купают ее в холодной реке… В общем, мрачная роль.
— Какие реальные события легли в основу фильма?
 — Реальных событий как таковых не было… А придумал я это все, когда увидел по телевизору сюжет о том, как англичанам чеченцы отрезали головы. Помните этот давний сюжет? И тогда-то это сподвигло меня… я придумал историю. Но сценария еще не было…
— Почему все-таки обозначили местом действия Чечню?
 — Но это действительно самая больная точка в нашей стране. А кино — это все-таки концентрированное выражение действительности, так или иначе. В кино интересны экстремальные состояния — а это очень экстремально. Потому и снимают яркие фильмы про войну, про бандитов — это действительно болезненно. Кстати, снимали мы не только в Чечне, но и в Кабардино-Балкарии, Северной Осетии, Москве, Санкт-Петербурге, Тобольске, Лондоне… Мне вообще в кино интересна фактура. Чтобы реальные люди снимались, чтобы было поменьше актерской игры, побольше натурального… Пейзаж, форма военная, интерьеры, самолеты на заднем плане — штурмовики всякие, вертолеты…
— Вы знаете о реакции военных на ваш фильм?
 — Нет. Обычно к нам подходят те, кому нравится фильм. Поэтому дискуссии пока не было. Но артисты ездили по стране, представляя фильм, были, например, в Перми, где у них состоялся очень серьезный разговор с местным ОМОНом… И обиженные военные задавали вопросы… Но правда — она и есть правда. Война — это очень плохо. А на сегодняшний день в Чечне идет реальная гражданская война, что в фильме отражено. Чеченцы воюют и на нашей, и на той стороне.
— Вы действительно видите опору в героях нового поколения — Даниле и Иване?
 — Эти ребята — моя самая большая надежда. Мы все стареем, а они молодые. Они другие… как наши дети. Они должны поднимать нашу страну и делать так, чтобы все было хорошо в ней. Я надеюсь, что они лучше нас. Поэтому я хочу снимать про молодых. А стану старше — буду снимать про что-нибудь другое.

На границе между Кабардино-Балкарией и Северной Осетией настоящий блокпост — мешки с песком, колючая проволока; суешь в окошко денежку и едешь дальше. Однажды машину с каскадерами остановили на полдороге в горы. Лейтенант говорит, что произошло убийство, поэтому проезд закрыт. И показывает бумагу с приказом. Начали звонить по мобильным телефонам. А дело было утром, начальников никаких на месте нет… С трудом дозвонились домой чуть ли не министру местного МВД. И выясняется, что никакого убийства не было, а бумага прошлогодняя, в ней просто дату поменяли. Просто гаишник хотел свой полтинничек срубить…

Горная река меняет русло по нескольку раз в день. Первый дубль с плотом репетировали каскадеры. Нашли неглубокое место, где можно причалить. Пока плот вытащили, пока отвезли его на исходную точку, прошло часа два. Теперь на плоту уже актеры. Сняли, с берега им кидают веревки, да только в том месте, где им причаливать, вода уже два метра глубины. И под напором течения плот идет на дно…
(Из воспоминаний членов группы.)

В Чечне к Балабанову подходили солдаты и офицеры за автографом. Расписывался прямо в военных билетах.

Когда снимали атаку вертолетов, сперва прилетел «МИ−8», сел внизу. Минут через 15 поднимается к нам на гору полковник и коротко представляется: Анатолий. Ему Балабанов объяснил, как и куда должны лететь вертолеты, и, когда прилетели боевые «Ми−24», полковник Анатолий их снизу по рации наводил. Вертолеты заходили снизу, чуть не с поверхности реки, и поднимались вверх, почти стелясь по склону, при этом еще и с отстрелом тепловых ракет. Потрясающее ощущение, когда прямо на тебя несется эта махина, а снизу у нее — полный боекомплект. Потом выяснилось, что пилоты очень нервничали: по ним же снизу бородатые «боевики» лупили, а вертолетчики там воюют на рефлексах: бьют — накрывай! Но обошлось.

Героям фильма необходимо избавиться от автомобиля, на котором они приехали, и они сбрасывают машину в пропасть. Эпизод снимали в последнюю очередь и с трех камер, потому как дубль, естественно, только один. Все это время джип ждал своей участи во дворе у местного аксакала. сельчане ходили вокруг железного коня и вздыхали:
 — Такой хороший джип, давай два «жигуля» возьми и сбрось куда хочешь. А джип оставь, а?
На том месте, где был сброшен джип, в то же лето в пропасть упал «КАМАЗ». Говорят, что водителя так и не нашли — река не оставляет следов.

Тот же полковник Анатолий возил съемочную группу и в Чечню. Обратно летели над «зеленкой», высота 10 метров, скорость 250 км/час. Считается, что это самый безопасный вариант — сбить вертолет на такой скорости невозможно, так что все зависит от мастерства пилота: провода да отдельные деревья вертолет должен «перепрыгивать»…

На репетиции одна из ракет упала на противоположном берегу реки, да, как назло, на местном кладбище, и оно загорелось (в кадре видно, что все ущелье заволокло дымом). Прибежали местные жители, крик поднялся. Больше всего досталось оператору Астахову. Местные решили, что он главный, раз с камерой. «Боевики» побросали игровые автоматы, побежали тушить, оскорбленные горцы орут, не унимаются, боевики-«собровцы» тоже отложили бутафорское оружие, взялись за табельное. А вертолеты уже на следующий разворот ушли!
Все к Балабанову:
 — Что делать-то?
 — Готовить следующий дубль!
В общем, вертолеты сняли, потом пожар потушили. А позже выяснилось, что траву на кладбище и так поджигают каждый год — в санитарных целях.

Снимали эпизод «бой на базе». В одном из кадров бараны шарахаются от взрыва. Возглас Балабанова:
 — Почему бараны в камеру не смотрят?

Первое сентября — съемки эпизода в башне. У Бодрова в этой сцене сложный грим: борода, кровоподтеки. Только подготовка к съемке занимала часа два. Под вечер видим — к нам в горы поднимается делегация местной молодежи. Девушки в лучших платьях, парни в костюмах. Часа два они стояли, терпеливо ждали неподалеку. Наконец один из собровцев не выдержал, подошел к башне:
 — Сергей! Очень просят! Один кадр можно?
Бодров к ним вышел в чем снимался — так и сфотографировались.

Местные жители к нам относились по-разному. Русских там не любят: десять человек собровцев к группе были приставлены только для того, чтобы местные кому морду не набили. А заодно они же и боевиков сыграли. Вообще в фильме во многих случаях снимали не актеров, а просто людей, выполняющих свои профессиональные обязанности, например, проводницу поезда, солдат на блокпостах. В одном из эпизодов и вовсе движется настоящая боевая колонна — они воевать ехали, а их в кино сняли: просто камера уже стояла, и ее успели включить, когда колонна подошла.

А еще боевиков играли актеры из владикавказского осетинского театра: они и конники, и циркачи, и боевые искусства изучают. В одной из сцен они устроили на улице Владикавказа показательную драку. Зачем? Снимали-то на оживленной улице, и Балабанову было важно, чтобы народ в камеру не пялился. Вот и устроили побоище рядом — пока публика отвлеклась, быстренько сняли эпизод.

Плот с артистами причалил к маленькому островку, и тут пошел ливень с градом. На берегу все попрятались под навесы, а актеры так и стоят на этом островке. Подходит местный житель, спрашивает:
 — А чего они там делают?
 — Ждут, когда дождь кончится.
 — Так их сейчас смоет!
Все бросаются наших спасать, и только последнего вытащили на берег — островок скрылся под водой. Точно смыло бы…

Родился 25 февраля 1959 года в Свердловске. В 1981 году окончил переводческий факультет Горьковского педагогического института. В 1990-м — Высшие курсы сценаристов и режиссеров. Первая работа в кино — соавтор сценария фильма «Пограничный конфликт» (1991 год, совместно с В. Суворовым). В 1992 году совместно с Сергеем Сельяновым и Василием Григорьевым учредил продюсерскую компанию «СТВ», при участии которой снимал впоследствии почти все свои фильмы («Счастливые дни», «Замок», «Трофимъ», «Брат», «Про уродов и людей», «Брат−2», «Река», «Война»). Член Европейской киноакадемии. Лауреат международных и отечественных кинофорумов.

Юрий ГЛАДИЛЬЩИКОВ, кинокритик:
 — Балабанов не пошел западным, конъюнктурным путем. Ему абсолютно наплевать на такие категории, как гуманизм, пацифизм, и, как я понимаю, он никого не собирается воспитывать. Он показывает то, что есть, или по крайней мере как он это понимает. Если на документальных пленках отрезают головы пленным солдатам, то и у него в фильме отрезают головы. Если там пытают, держат заложников в жутких условиях, то он так это и показывает. С другой стороны, и это уже было видно по второму «Брату», Балабанов и Сельянов, продюсер этой картины, обладают редкостной способностью сделать точный коммерческий расчет. Вся вторая половина этого фильма — это фактически то, что в Америке называют «военными приключениями», что для ситуации с близкой Чечней выглядит несколько странно. Но это именно то, что, по-моему, подкупило значительную часть интеллектуальной аудитории. Тем самым снимается проблема всяких идеологий. Просто военные приключения. Поэтому все начинают аплодировать, когда наши прилетают на вертолете. Есть, правда, некоторая нестыковка между первой частью, которая более вроде бы реальная, и второй, где начинаются военные приключения. Например, там есть такой эпизод, когда наши сплавляются вниз по реке на плоту, параллельно едут чечены, которые поливают их из автоматов, но почему-то никто не попадает. Потому что по закону жанра все должны выжить. Кроме того, очень рыночно просчитана степень патриотизма. Причем я не вкладываю в это понятие ничего плохого. Потому что, с одной стороны, все-таки Балабанов старается быть объективным и на самом деле среди «наших русских» показывает немало сволочей, негодяев, трусов. Но в итоге получается, что они лучше и чеченцев, которые творят какие-то зверства, и лучше тех же западников, с их поганой, по Балабанову, европейской моралью (его спасли, а он потом вернулся и настучал в суде на парня, который его спас: он, оказывается, кого-то неоправданно застрелил). Вот на круг и получается, что наши-то и лучше.

Денис ГОРЕЛОВ, кинокритик:
 — Балабанов приводит зрителя к нехитрой и прискорбной мысли, что война и есть русская национальная идея, приводящая к концентрированному жлобству населяющих Россию людей, которым легче отнять, чем заработать. Фильм под завязку набит узнаваемыми типами русских, чеченских, ментовских и армейских грабителей, с которыми сержант Иван умеет обращаться, а артист Джон — нет. У Достоевского была формула применительно к подлости — приспособление христианских понятий к окружающей низости. Балабанов вывел куда более антигуманную, но и более праведную формулу применительно к разбою. Если оценивать этот фильм по десятибалльной шкале, то я бы поставил ему девять баллов. Дело в том, что в середине фильма Балабанову слишком хочется проговорить какие-то и так понятные из его картины вещи, и посему возникает длинное провисание, связанное с хождением Джона по инстанциям и разговорами Ивана с отцом о том, что война из парня мужика делает. Фильм и так слишком длинный, чтобы эти вполне внятные куски оставлять в картине. Насколько я могу судить, то же самое признал уже и сам Балабанов, он чувствует некоторую затянутость центральной части картины. Поэтому девять, а не десять. А так картина получилась вполне интернациональной, как в анекдоте: «Штирлиц, вы расист, вы не любите евреев». — «Напротив, я интернационалист, я никого не люблю».