По сути, назначение любого зеркала — в точности отображать все, что находится перед ним. Ведущий политический журналист канала РТР Николай Сванидзе в этом совсем не уверен, поскольку считает, что каждый видит в этом предмете только то, что хочет видеть. И хотя программа Сванидзе носит название «Зеркало», он отнюдь не претендует на полную объективность. Поэтому, отправляясь на интервью к телеведущему, мы захватили с собой маленькое зеркальце. Вдруг удастся заметить в нем какую-то скрытую сущность собеседника? Ставим зеркало на рабочий стол — Сванидзе немного удивляется, но игру принимает. И понеслось…

 — Так, зеркальце-то у вас дамское. Зачем мне в него смотреть?
— Неважно, Николай Карлович. Главное, чтобы вы в нем себя видели. Вас вот какие мысли посещают, когда смотрите на себя в зеркало?
 — Это мне напоминает старый неприличный солдатский анекдот: «О чем вы думаете, рядовой Сидоров, когда смотрите на эту груду кирпича?» Да никакие меня мысли не посещают, честно скажу! Скажем, могу подумать, что нужно ус подровнять или что-нибудь в этом роде. Но, как правило, ничего глобально-философского. Зеркало для меня — предмет сугубо утилитарный.
— Ус подровнять — это хорошо. За бородой сами ухаживаете?
 — Сам, да. У меня есть специальная машинка для стрижки бороды и усов, сын подарил. Я ею все время пользуюсь.
— Салоны красоты отрицаете категорически?
 — Нет, просто не посещаю. Я почему-то до сих пор придерживаюсь консервативного мнения, что посещение салонов красоты — скорее дамское времяпрепровождение, нежели мужское. Так же, как и само понятие красоты. Красота — это дар небес женщине. А мужчине думать и рассуждать на эту тему как-то не подобает.
— Тем не менее некоторые мужчины смотрят на свое отражение и думают: «Жизнь проходит, еще один седой волос появился, еще одна морщинка…»
 — Вы знаете, я свои морщинки не считаю — не мужское это занятие. А что касается седых волос — поседел я довольно рано и сильно. И тоже не считаю седину возрастным критерием. У меня отец вообще поседел до тридцати лет. Поэтому к своим сединам и морщинам я абсолютно равнодушен.
— Значит, вы всегда довольны своей внешностью?
 — Нет, я просто о ней не думаю. У меня, слава богу, нет каких-то врожденных физических пороков. И с тех пор, как я в первый раз поцеловался с девочкой и понял, что ничто не мешает вести нормальный образ жизни, я перестал интересоваться своей внешностью. В подростковом возрасте — да: приглаживал волосок к волоску, следил за этим. А сейчас, повторяю, отношусь к этому утилитарно. Как всякий цивилизованный человек, соблюдаю все гигиенические процедуры, но специально холить свою ненаглядную красу мне не приходится.
— А вот, скажем, примеряя перед зеркалом новые брюки, вы смотрите на себя в полный рост и…
 — Естественно, я знаю, что мне идет, а что нет. Во всяком случае, у меня есть свое мнение на этот счет. Если оно совпадает с мнением жены — слава богу. Если не совпадает — смотри пункт первый.
— Жена диктует, что вам надевать?
 — Да. Если мне нравится рубашка, а жене нет — побеждает мнение жены. Бывает, конечно, я встречаю какую-то вещь, о которой давно мечтал — чтобы штаны были именно такого размера, чтобы у них были карманы до колена — и я ее просто хочу! Тогда жена, естественно, как ребенку с его капризом, пойдет мне навстречу.
— Так вот, примеряете вы свои новые брюки перед зеркалом и видите: что-то я располнел…
 — Вы знаете, я в последнее время не полнею. У меня такие мысли возникали некоторое время назад, когда я разжирел до крайнего неприличия, и это, во-первых, стало оскорблять мои эстетические чувства, а во-вторых, было неудобно даже шнурки завязывать — живот мешал. Поэтому в какой-то момент я взял себя в руки и довольно основательно похудел. Сейчас держусь в норме.
— Ходите в тренажерные залы?
 — Нет, просто стараюсь не есть на ночь, что нелегко. Это, собственно, главная причина ожирения, потому что пообедать на работе часто нет времени, и когда приходишь домой — а теща готовит хорошо — наваливаешься на еду. Так что, как правило, на ночь не ем. Хотя я не экстремист, чтобы сказать себе: вот никогда, и все! Иногда бывает.

 — Сейчас вам 47, Николай Карлович. Можете вспомнить, каким было ваше отражение в зеркале 30 лет назад?
 — То есть в 17? Я был довольно инфантильный юноша с длинными волосами. Хотя слишком длинными я их отращивать не мог, потому что они у меня жесткие и очень непослушные — всегда сильно вились. Но тем не менее они были ниже ушей. Бороды и усов еще не было. Был довольно худой, килограммов на 30 полегче, чем сейчас. Задумчивый, мечтательный, романтичный и довольно робкий с девушками. Довольно интровертный. Самоуглубленный, но жаждущий общения. Вот таким я вышел из школы.
— Робкий с девушками? Вы были не уверены в себе?
 — Просто к 17 годам я не накопил опыта, во всяком случае положительного, общения с противоположным полом. Какие-то влюбленности были, но до романов не доходило. Поэтому я был не то что не уверен в себе, а просто считал девушек существами с другой планеты, к которым неизвестно, как подходить. В то же время я был воспитан совершенно романтически и по крайней мере относился к ним совсем не враждебно. На самом деле во многом это отношение у меня осталось до сих пор.
— Знаете, некоторые мальчики в детстве заигрывают с девочками, пуская им зеркалом в глаза солнечных зайчиков…
 — Наверное, и я пускал солнечных зайчиков, сейчас точно не помню. Как-то, конечно, я с девушками заигрывал, но куража тогда у меня в этом отношении не было. Повторяю, я был довольно инфантильный и повзрослел достаточно поздно. Лет так в 45. (Смеется.) И то не до конца.
— Если в 17 лет у вас еще не было бороды и усов, в каком возрасте они появились?
 — Усы появились раньше, года в 22, а где-то в 25—26 я отрастил бороду. Но она была очень относительная и не соединялась с усами. Меня это напрягало и создавало определенные комплексы. По нынешней моде это нормально, сейчас такие юношеские бородки сплошь и рядом. А тогда, если уж борода, то она должна была быть по полной программе, как у шкипера. И в какой-то момент я ее сбрил. Думаю: все, не судьба. Потом я женился, и как-то раз жена увидела мою старую фотографию и потребовала, чтобы я отрастил бороду. Вот я ее отрастил и уже лет 15 не сбриваю.
— Николай Карлович, а как вы относитесь к спиртным напиткам?
 — Как всякий нормальный человек. Употребляю их и всегда употреблял. Правда, довольно умеренно, за исключением студенческих лет. В 70-е годы я был жутко пьяным. Но пьянство тогда было единственной форточкой для свободного студенчества и своеобразной формой самоутверждения. Поэтому пили мы, как лошади. Всякие розовые вермуты, портвейн.
— «Три семерки»?
 — Ха! «Три семерки»! Это все равно что сейчас хороший коньяк. Нет, до «Трех семерок» дело доходило редко. В основном это была дешевая краска, типа портвейна «Кавказ». Водка за 3,62 тоже имела место. В общем, пили много. И это плохо, каюсь.
— То есть бывали моменты, когда наутро вы могли посмотреть на себя в зеркало и сказать: «Ой, кто это?»
 — Ну примерно так. Бывало, что мне просто физически больно было смотреть в зеркало. Больно открыть глаза, как Степе Лиходееву у Булгакова. Тем не менее я всегда знал, что спиртное для меня — это только дополнение к дружескому общению. Я мог пить, как тогда было принято, неделю подряд, а после этого не пить два месяца. Если не будет повода. Хотя в студенческие годы таких промежутков не случалось, конечно. И если отбросить шутки, время это было очень опасное, потому что многие молодые люди элементарно спивались. Но у меня к этому склонности не было.
— По образованию вы историк, а история — тоже своеобразное зеркало. Если вы когда-нибудь соберетесь написать книгу: «История Николая Карловича Сванидзе»…
 — …"Жизнь и удивительные приключения"…
— …Каким моментам своей жизни вы посвятили бы целые главы, а какие постарались бы обойти?
 — Я считаю, что книга о моей жизни пока не интересна. Драматизма в ней было не много, жизнь была достаточно стандартная. Я не путешествовал вокруг света, не покорял полюс, не участвовал в войне, слава богу. Учился, женился, работал.
— Но ведь были и знаменательные даты?
 — Как у всякого человека. Обычный набор событий, важных только для этого частного лица и никого больше.
— От времени зеркала темнеют. У вас были случаи, которые вы могли бы назвать темными пятнами свой жизни?
 — Такого, чтобы я мог стыдиться, чтобы мне снилось по ночам и я просыпался в холодном поту, — такого не было. У меня есть определенный, если угодно, кодекс поведения, который я стараюсь не нарушать, даже если хочется. Хотя нет правил без исключений, но, если бы мне нужно было повторить заново какие-то свои основные поступки, думаю, я поступил бы так же.

 — Вы верите в приметы? Говорят, когда возвращаешься домой, нужно обязательно посмотреть в зеркало.
 — Это единственная примета, в которую я верю. Никогда не приходилось убеждаться в ее правильности, но почему-то она вызывает у меня трепетное чувство. Поэтому, если приходится возвращаться, всегда смотрюсь в зеркало. В какой-то мере верю в гороскопы, но не в предсказанные события на неделю, а в знаки зодиака. Я Овен и замечаю в себе основные черты характера, свойственные именно этому знаку.
— А что скажете насчет поговорки: «Глаза — зеркало души». Согласны с этим?
 — Я не физиономист. Мне глаза могут нравиться, могут не нравиться. Но прочитать по ним душу человека я не возьмусь и, честно говоря, не верю, что возьмется кто-то другой. Глаза могут быть хорошие, красивые, глубокие. Могут быть неинтересные, плоские и тупые. Но они всегда такие, какие сам человек хочет, чтобы они были. Хочет показаться умным и добрым — у него и глаза будут умные и добрые. А какой он на самом деле — фиг его знает. Идеализировать ситуацию здесь не нужно.
— Свою супругу вы случайно не по глазам выбирали?
 — Знаете, она мне понравилась, когда я еще не разглядел ее глаз. Я увидел ее на другой стороне троллейбусного круга в Серебряном Бору — Марина шла в профиль, в джинсах, и уже мне понравилась. Так что выбрал я ее, скорее, по походке. А глаза разглядел позже, но, как вы понимаете, отвращения они у меня не вызвали, иначе все сложилось бы по-другому.
— «Дом — зеркало хозяйки» — это так?
 — В это я склонен верить. Во всяком случае, не целиком хозяйки, но каких-то черт ее характера — да, конечно.
— А если немножко перефразировать поговорку и сказать: «Дом — зеркало хозяина»?
 — В нашем случае скорее хозяйки. То же самое, что я говорил о своей одежде, я могу сказать и о квартире. Вообще весь мой быт — квартира, одежда — это прерогатива жены. В непринципиальных вещах я абсолютно убеждаемый и компромиссный человек.
— В доме что-то есть, сделанное вашими руками?
 — Я руками ничего не умею сделать. Могу только вбить гвоздь, но в последний раз делал это достаточно давно. Умею пилить, колоть дрова, рыть яму, потому что был археологом в свое время, как всякий историк. Больше ничего. Я вообще считаю, что нужно заниматься тем, что у тебя получается, к чему у тебя есть талант, и делать это лучше других. Не нужно стараться догонять, нужно менять дорогу и идти другим путем. Иначе тебя будут догонять те, кто по этой дороге бежит быстрее. У кого лыжи на эту погоду лучше смазаны.
— Мне казалось, как южный человек, вы должны хорошо уметь готовить.
 — Я южный человек только по крови, во всем остальном — москвич. Нет, я, конечно, могу сделать яичницу, пожарить картошку, но даже не помню, когда последний раз это делал. Я жил сначала с родителями, потом — с женой. Всегда в доме была женщина, которая готовила. Думаю, сейчас Марина очень странно на меня посмотрела бы, если бы я вдруг стал к плите.

 — Давным-давно зеркала считались предметом роскоши, поэтому их обрамляли в красивые дорогие рамы. У вас дома не имеется такого зеркала?
 — В той части квартиры, где живет сын со своей женой, есть хорошее зеркало в довольно старинной раме. Но это их стиль, их выбор.
— Вы, значит, не сторонник дорогих вещей?
 — Я сторонник того, что дорогие вещи, как правило, лучше, чем дешевые. Поэтому по возможности стараюсь пользоваться дорогими вещами.
— А возможности у вас, простите, какие?
 — По российским меркам я, скажем так, достаточно обеспеченный человек. Но не богатый. А по западным — средний класс.
— Вам никогда не приходилось гадать на зеркалах?
 — Нет. Мне гадать неинтересно. Ни на картах, ни на зеркалах, ни на кофейной гуще. Во-первых, всё равно все врут. Во-вторых, даже если скажут правду, я об этом не узнаю до того, как она сбудется. Только нервничать буду. В-третьих, зачем знать правду про себя? Кому это надо? Представьте, если бы мы знали наперед наше будущее — было бы ужасно жить.
— Если бы у вас, как в сказках, было волшебное зеркало. Вам не хотелось бы попросить его что-нибудь показать?
 — Знаете, подсматривать за чужой жизнью я не люблю. Про свою — все знаю. Вы имеете в виду будущее?
— И прошлое тоже. Не хочется вспомнить какой-нибудь момент своей жизни?
 — Может, это было бы и занятно — посмотреть на себя в детстве. Как этот мальчик выглядел со стороны? Но это скорее такой лабораторный интерес. Как интересно, скажем, бывает, когда я случайно оказываюсь во дворе, в котором рос, в Мневниках. Пройтись возле старого дома, посмотреть, как там сейчас. Естественно, какая-то сентиментальность одолевает, человеку это свойственно. А так чтобы посмотреть: «Свет мой, зеркальце, скажи да всю правду доложи…»
— Действительно, может, вы что-нибудь у него спросили? Может, вас мучает какой-то душевный вопрос?
 — А какой душевный вопрос? От чего динозавры вымерли? Эта тема меня увлекает — путешествие во времени. Хотя вот перед чемпионатом мира по футболу я бы спросил, как все матчи кончатся, а потом пошел и сделал ставки. Стал бы мультимиллионером — чем плохо? Только вот если бы оно соврало — это был бы номер. (Смеется.) А вот то, что касается меня и моего будущего, — мне не надо ничего показывать. Не хочу.
— Экран телевизора — тоже своеобразное зеркало. Вам нравится ваше изображение на экране?
 — Нет, и никогда не нравилось. Вообще если бы мне раньше кто-то сказал: Николай, ты будешь работать на телевидении ведущим, я бы подумал, что этому человеку нужно вызывать «скорую». Я считал, что у меня ни склад ума, ни внешность совсем не для того, чтобы работать на экране. А сейчас отношусь к себе в кадре как к данности. Я не думаю о том, как выгляжу. Естественно, надо выглядеть хорошо, поскольку профессия обязывает. Но, повторяю, для мужика это не принципиально.

 — Еще одно утверждение: ребенок — зеркало своих родителей.
 — Да, наверное. Я не могу сказать, что мы с сыном схожи характерами, потому что он значительно взрослее, чем я был в его возрасте. Но, думаю, это свойство времени. Сейчас жизнь более энергичная и требовательная. Нужно раньше взрослеть, иначе ты выпадешь из гнезда. Кстати, я не могу сказать, что он и на жену похож. Что-то он взял от жены, что-то от меня, что-то приобрел сам.
— Вы бы не хотели, чтобы он отразил ваш жизненный путь, став журналистом?
 — Во-первых, уже поздно, у него другая профессия. Он захотел учиться на юриста, и я его не уговаривал. Хотя профессия и образование — это не одно и то же. Я и сам стал журналистом, уже будучи взрослым человеком и достаточно случайно. Но я бы не хотел, чтобы он повторял мой путь. Все люди разные, у всех разные склонности. Даже у отца с сыном.
— Но если он все-таки захочет работать на телевидении?
 — Захочет — пусть попробует. Это довольно быстро выясняется, есть у человека способности или нет. Один может быть хорош собой, грамотен, но будет плохим журналистом. А у другого могут быть оттопыренные уши, перепутанные глаза с носом, может прочесть две книжки в своей жизни (хотя желательно все-таки больше), но будет хорошим журналистом. Потому что у него будут гореть глаза и он будет трудолюбив. Но помимо всего прочего нужно, чтобы он был личностью. А если человек хочет стать политическим журналистом — нужно иметь жизненный опыт.
— Молодым политический журналист быть не может?
 — Сразу сильным — нет. Политика — это жизнь. Невозможно просто комментировать события: «президент сказал», «Дума решила», не имея жизненного опыта. Это будет плоско. Поэтому расцвет политического журналиста не может прийтись на молодые годы. Думаю, мне повезло, что я пришел в журналистику уже взрослым. Иначе застрял бы на уровне какого-нибудь редактора и успел бы уже приобрести кучу комплексов к моменту взросления.
— Сегодня ваш жизненный опыт позволяет объективно отражать нашу политическую реальность?
 — В слово «объективный» я вообще не очень верю, как и в наличие объективных людей. «Зеркало» — это тоже только слово. Оно не объективно, потому что каждый в нем видит то, что хочет, на самом деле. И я не объективный человек. У меня есть свои симпатии, свое мировоззрение, от которых никуда не деться.
— Как журналист вы тоже не объективны?
 — Конечно. А что такое объективность? Где ее критерии? Нет их. Я не верю в полностью объективных журналистов. Вот вам пример: волк съел зайца в лесу. Как об этом объективно рассказать? Можно только изложить факты: «Вчера в 15 часов по московскому времени в лесу волк съел зайца». Ну и кому это интересно? А если спросить журналиста: «Хорошо, а, по вашему мнению, как там было дело?» И вот тут объективность кончается, потому что дальше у каждого своя правда. Одна — в том, что этот волк, у которого зубы вот такого размера, погнался за маленьким пушистым зайчиком и слопал его. Он сволочь. У зайчика дома зайчиха, семеро по лавкам, а волк его съел. Давайте повесим волка за ноги. Есть другая правда: а что, у волка дома не волчата? А волк, между прочим, травкой не питается. Ему нужно семью кормить? Нужно. Значит, этот дурак заяц, вместо того чтобы в носу ковырять, смотрел бы, где ходит, и не попался бы волку. Значит, волк у нас — санитар леса. Потому что заяц поумнее да попроворнее — он бы выжил. А который поглупее да пожирнее — был съеден. Какая здесь правда правдивей?
— А вы на чьей стороне, Николай Карлович, волка или зайца?
 — Я на стороне продолжения жизни. У зайца задача — спасаться, у волка — съесть зайца. А там уж, извините, чья возьмет.