Судьба маленького Жени Куликова была предопределена с самого рождения. Несмотря на протест родителей, он стал музыкантом. Выиграл престижный конкурс в Ялте и теперь прочно обосновался на нашей эстраде. Впрочем, обо всем по порядку.

Как утверждает моя мама, петь я начал раньше, чем говорить. Я ходил по дому и напевал какие-то мелодические кусочки, что неслись из радио. Вполне естественно, что прямо из детского сада меня взяли за руку и сказали: мальчик, ты идешь в музыкальную школу. И решили: раз у меня такой слух, то мне надо учиться на скрипке. А мне очень хотелось играть на фортепиано. Но поскольку жили мы в маленькой квартире, столь громоздкий инструмент поставить некуда было. А вот скрипка вполне умещалась. Играл я неважно. И, конечно, неподготовленному уху выслушивать мои пассажи на скрипке было сложно. Как только я начинал репетировать, наш сосед по дому дядя Коля уходил гулять в сад.
Как-то, отучившись четыре года в школе, я не подготовил задание. На уроке начал импровизировать, но делал вид, что играю с листа. И до такой степени довел пассажами учительницу, что она прошлась смычком по моей голове. Это меня ужасно возмутило: как так, моя импровизация не понравилась. В общем, срулил я из музыкальной школы. Начал заниматься гитарой.

Первые серьезные выступления случились у меня в детском вокально-инструментальном ансамбле клуба кирпичного завода № 1. Кстати, там же выступал в то время Сергей Пенкин. Можно сказать, мы с ним с одного завода.
Потом наступили времена, когда захотелось иметь свою группу. И я ее создал. Она называлась «Последняя надежда». Никакого стеба по поводу слова «последняя» не было. Лишь искреннее желание, мысль, что последняя надежда — это самое лучшее, что может быть, но в те времена коммунистические работники не понимали смысла. И каждый вечер директор кирпичного завода лично перед нашим выступлением белилами замазывал слово «последняя». Нам оставалась только «надежда».

Я не знал, что в Пензе есть музыкальное училище. И пошел поступать в культпросвет. Иду по центральной улице и вдруг вижу огромное объявление: «Идет прием в музыкальное училище. Сегодня последний день, прием до 5 часов». Я захожу и спрашиваю, как быть. «Я вообще шел не к вам, но решил остаться у вас». Они мне сказали, что нет вопросов, мы подождем, но это будет вам стоить коробки конфет. В результате меня приняли на дирижерско-хоровое отделение. Хотелось на вокальное, но мест не было. На дирижерском я проучился год, потом перевелся все-таки на вокальное.
Армии в моей жизни не было. Не хотелось. Признаюсь честно — я «косил». И это была настоящая актерская школа. Буквально по Станиславскому. 18 дней в ШИЗО, где каждые твои шаг, движение, слово и, кажется, мысль записываются. За тобой идет постоянное наблюдение. В принципе мое поведение не сильно отличалось от нормального. Я делал то, что и сейчас могу делать, но тогда врачи думали, что я ненормальный. Например, я очень любил писать ночью стихи, сидя на подоконнике, глядя через решетку на луну. Писал песни, но поскольку нотной бумаги не было, длительность нот обозначал словами: медсестра, разглядывая блокнот, думала, что ненормальный. Потом у нас была традиция прятать тапочки под подушку. В палате у нас был человек, который каждую ночь собирал тапочки и выбрасывал в окно. Ему казалось, что там стоит его жена и мерзнет без обуви. Еще я любил разыгрывать такой этюд: долго стоять и смотреть на верхушку дерева. Десять минут, пятнадцать разглядывал, как будто там что-то есть. Начинали подходить люди, спрашивать, что там такое. Я им говорил: «Не мешайте» — и дальше созерцал. Всем становилось интересно. Это созерцание прекрасного продолжалось до тех пор, пока врачам не надоедало наше безделье и они нас не разгоняли.

Конечно, моим родителям казалось, что профессия музыканта — ненормальная. Мама хотела, чтобы я был радиомонтажником. Но в четырнадцать лет моя музыкальная деятельность начала приносить первые доходы. Все началось с того, что я выступил на свадьбе. Поручили спеть песню «Рано прощаться, поздно прощать». Я, немного запинаясь от волнения, ее пропел. Вручили гонорар — 10 рублей. Я был страшно горд — первая зарплата. Но, не имея опыта обращения с капиталом, деньги я потратил достаточно банально: на мороженое, на сладкое, в парке на каруселях прокатал. Это чуть позже я начал содержать семью. Родители зарабатывали не так много, как я (а к тому времени я уже мог заработать до 300 рублей в месяц), поэтому отдавал деньги родителям.

Забавный случай был, когда я прилетел в Питер. Вообще-то я всегда хорошо помню и понимаю, кто я и где я. Но в тот раз как провалился. Прилетели с одних гастролей, тут же полетели на другие, в голове все перемешалось, да так, что, когда я вышел в Питере из самолета и сел в такси… Открываю глаза, передо мной стоит нечто похожее на счетчик. Я смотрю, как по темному экрану быстро бегут цифры. Начал искать по карманам деньги. Потом вспомнил, что не помню, в какой я стране — в России или Испании. А цифры все бегут. Тряхнул головой и прозрел. Оказалось, что сидел в кресле гостиницы, а передо мной стояли часы. Которые показывали бегущие секунды.
А еще как-то мне предложили сыграть несколько концертов с Таней Булановой. Я из Москвы набираю ее номер. В тот момент, как мне кажется, в наш разговор вмешались потусторонние силы, и вот что получилось. После нескольких гудков поднимают трубку, и женский голос говорит: «Алло». Я, уверенный, что звоню Булановой, говорю, что, мол, Таня, если есть желание и время, мы можем отыграть несколько концертов. Голос на том конце как-то странно натянуто говорит: «Хорошо». Я продолжаю говорить, рассказывать условия, спрашиваю, как дела, но чувствую, что с Таней что-то не то. Закончил разговор, повесил трубку, и вдруг у меня звонит телефон. Поднимаю трубку и слышу голос моей любимой девушки Лены, которая спрашивает, с кем я сейчас разговаривал. Ничего не понимая, отвечаю, что с Булановой. Оказалось, что несколько минут назад она пришла на репетицию к друзьям. Зашла в гримерную, и вдруг там зазвонил телефон. Она случайно подняла трубку и услышала мой голос. Причем я разговаривал с ней как с Таней Булановой. Такая вот мистическая ошибка.