Прозвонившись через хамский автоответчик («говорите короче, потому что слушать долго мне вас не хочется»), обозреватель «МК-Бульвара» сообщил молодежному литератору Стогову, что на предмет интервью выезжает к нему из столицы. «Откуда-откуда?» — переспросил нонконформист. Это стало последней каплей: в Купчино, а Купчино в СПб — это вроде Выхина, обозреватель прибыл обиженным в стельку и с намерением заступиться за Первопрестольную и разобраться вообще. Hа месте выяснилось, что Стогов не пьет в связи с рождением сына уже год, так — и это заслуга исключительно принимающей стороны — состоялась какая-никакая беседа.

-Вот у вас постоянно — и в книгах, и в речах — сквозит питерский шовинизм: что москвичи это такие богатые тупые свиньи, а вот бедные, но гордые ленинградцы… Вы так правда думаете?
 — Нет-нет, ни фига! Москва это нормальный европейский город, по сравнению с которым Петербург — очень маленький, чумазенький и недальновидный. «У нас же красиво, белые ночи, мазефака, Эрмитаж и все такое…» На самом деле сейчас к 300-летию пытаются чего-то подмыть, но три-четыре года назад… Я выезжаю ночью из Москвы: там все дома подсвечены, люди ходят — улыбаются, ничего не боясь; и я приезжаю утром, выхожу на главную улицу своего родного города, б… дь, она не освещена вообще, и сугробы в человеческий рост. Такое впечатление, что блокада, вешалка! Я всем всегда говорил, что Москва — это жизнь, а у нас типа не очень жизнь, нужно рулить в Москву.
— Почему не срулили? У нас есть высокооплачиваемая журналистика.
 — Вообще, в 89—90—91-м годах я там жил. Я начинал работать именно в Москве, это был журнал «Ровесник». Был музыкальным обозревателем после Артемия Троицкого. Пришел и сел в его кресло. Пушкин говорил: «Я терпеть не могу свою родину, но мне обидно, когда это чувство со мной разделяет иностранец». Когда мне в Москве говорят: вас там в Петербурге два-три человека, вы, б… дь, варитесь в собственном соку, — я тоже не согласен. Москвичи, они склонны смотреть не на город, а на журнал «Афиша», который пишет: вот у нас все круто! Круто, но не все.
— Вы с симпатией пишете об экстремизме. В закрытой ныне «Лимонке» я читал ваше открытое письмо, оно начиналось со слов «я чисто левый». В Интернете я читал другое открытое письмо: там вы вместе с другими уважаемыми питерскими писателями требовали от Путина Босфор, Дарданеллы и тотальной войны. У вас есть хоть какие-то политические взгляды?
 — Первое, — это было закрытое письмо. Я написал в «Лимонку» статью, которая им сопровождалась. Вместо статьи Лимонов опубликовал письмо, не указав, что оно частное. И написал какой-то открытый ответ: «Ты клинический трус, Илья», и там что-то, тра-ля-ля… Второе, — это был какой-то секацко-крусановский проект, который я не читал, и именно поэтому подписал. У меня, как у каждого приличного человека, особых политических убеждений нет. Единственно, я испытываю симпатию к людям, которые не борются за интересы Березовского против Гусинского и наоборот, которые способны выйти и сказать: «Все! Вы все мне не нравитесь, и я знаю, чем именно». Это очень симпатичная позиция — у нас сейчас в стране коммунистическая идея не модна. Теперь сказать, что ты коммунист — это все, лох ты чилийский! О Лимонове все говорят. О том, что с ним сидят еще четыре человека подельников двадцати с чем-то лет — никто не помнит. Причем они в отличие от Лимонова скорее всего сядут и выйдут где-то в середине текущего столетия. Я — за маленького человека, который борется с бульдозером. Если он борется за интересы одного банка против другого — нет. А если он борется за какие-то… (долгая пауза. И. С. подбирает слово) ценности! То он мне симпатичен.
— Слушайте-ка, а ваш имидж маргинала, молодежная мода — это жить не мешает? На месте милиции я бы вам проходу не давал.
 — В милицию раньше меня забирали часто… А последний раз так: я, дождавшись осени, надел кожаные джинсы, ботинки на толстой подошве и весь такой бритый парень пошел в метро. А у метро стоял постовой, который сказал: все, не ходи дальше, ты уже пришел. И стал выяснять мои паспортные данные. Спросил, есть ли у меня оружие-наркотики. Я все выложил, у меня были ключи-мелочь-сигареты. И был Маленький Газетный Пакетик. Он говорит: вот. И очень обрадовался. Спросил, мое ли это. Я сказал, что мое, но попросил не мять, потому что ему не понравится. Он все равно развернул и охренел, потому что внутри лежали живые червяки, которыми я кормлю свою домашнюю черепаху. А он первый раз увидел человека, который носит в кармане живых червяков. Я забыл покормить… Нужно будет сейчас покормить.
— Вот вы взрослый довольно человек…
 — Да по сравнению с вами я просто дед!
— Взрослый довольно человек, отец семейства, а книжки пишете явно в расчете на неблагополучное юношество. Я налью себе? Вам не кажется, что юношей следует если не воспитывать, то хотя бы не подавать им дурных примеров?
 — Так все и было написано, когда я был юн, хрен знает когда, четыре года назад! Просто книжка пролежала четыре года, ее никто не хотел издавать. Потом, я не думаю, что воспитать кого-то возможно. Очень честная книжка «Заводной апельсин», которая в детстве была одним из моих настольных чтений. Если ее просто прочитать, то вроде бы тоже никакого позитива. Но если внимательно — то она производит впечатление математической схемы: там человек, который в фильме убийца с гипсовым фаллосом и больше ничего, он шаг за шагом рассматривает возможности становления лучше. Его пытались приручить к религии, — единственное, что его заинтересовало в христианстве, это как именно пытали
Иисуса Христа. Ему даже пытались какую-то лоботомию сделать, физически отвратить его от насилия. Он все равно переборол себя и стал свиньей, как хотел. И только в конце он вложил себе в бумажник вырезанную из журнала фотографию ребенка и решил, что тоже заведет себе такого. Я, когда писал «Мачо» — я же писатель-то не ахти, перо гусиное за ухо, и творить — нет! — по той же схеме все и нарисовал. Другое дело, что если молодежь увидела в моей книжке только оральный секс и блудняки всяческие, то это проблема не моя как автора, а уровня подготовленности молодежи, которая не воткнула в мой гениальный, безусловно, замысел.
— Почему всегда именно оральный, кстати?
 — Потому что анальный секс — это неэстетично.
— А обычный?
 — Так это и есть оральный!
— Не совсем так. Как правило…(«МК-Бульвар» не воспроизводит выражений, при помощи которых обозреватель донес до И. С. свое представление о норме в сексе. Но тот понял):
 — Слушайте, это какое-то извращение! Такого не бывает!!! Вы открываете мне какие-то новые горизонты…
— Почему оральный-то?
 — Потому что от мужчины ничего не требуется. Он говорит: ну-ка, быстренько! И все. Традиционный секс — это типа там любовь — чего-то требует, человек и от себя что-то отдает. А оральный секс ничего не требует: ярко выраженный пример подавляющего эгоизма современного человека. Ему лень даже это. Я пишу об эгоизме.
— В ваших книжках чувствуется то же нае… лово, что и в рок-культуре. Тридцатилетний дяденька вызывает у подростков какие-то чувства, говоря «я такой же, как вы», — хотя понятно, что у него уже совсем другие чувства.
 — У моего ребенка было первое причастие в церкви, это большой праздник… Толпа людей, потом всех пригласили попить чаю, и я стою так, пью чай и слышу, как за спиной говорят: «А вот этот здоровенный лысый мужик — это и есть Стогов?» И я как-то так обломался! Я-то себя позиционирую: я такой молодой, весь из себя хрупкий, в кедах хожу по улице и слушаю музыку! А со стороны это здоровенный лысый мужик. Все эти книжки… «Камикадзе» был написан, когда мне было 25 лет, «Мачо» — когда мне было 27, «Революция» — в 28. А сейчас мне 31.
— Вот у вас на стене ваша фотография с Папой. Римско-католическая церковь, к которой вы принадлежите, как-нибудь реагирует на ваши писания?
 — Особого решения собора на этот счет еще не принято.
— А вы сами себя вообще-то писателем считаете?
 — Не-ет, я журналист. Посмотрел я на реальных писателей, пока работал в издательстве пресс-секретарем, и мне хватило выше крыши. Как выглядят — это ужас на самом деле! Я не имею в виду московских функционеров типа Сорокина… Но питерские… Практически ни один не был за границей. Никогда. Для меня это симптом опасной болезни. Да ведь поехать куда-то — это расширяет сознание, как хотя бы однократный прием наркотиков! А они не хотят. Неинтересно. Потом, вопрос реальных ориентиров. Спроси меня: на кого ты равняешься? Я не вру: вот в фильме «Последний бойскаут» с Брюсом Уиллисом очень хорошие диалоги. Вот бы мне такие. Спроси писателя — он скажет: вот у Гоголя в одном месте… Мазефак! Какой Гоголь?!!
— Вы готовы писать о чем угодно?
 — Мне тут один популярный городской кекс, в Москве совершенно неизвестный, такой шоумен — не шоумен, журналист — не журналист… светский лев типа Артемия Троицкого, не хочу называть пока имени, но мерзкий. Специализируется на садо-мазо-шоу, лупит девушек дубинкой там… передал предложение, чтобы я написал о нем книгу. Я подумал сначала: ни за что, никогда. А потом он передал, что это будет стоить 8 тыс. долл. И я подумал: черт, а ведь я напишу эту книгу! Она уже выстраивается у меня в голове.
— Почему книга «Революция сейчас», скомпилированная более чем наполовину из чужих — того же Алексея Цветкова — статей, подписана вашим именем?
 — Ну, компилировал-то все-таки я… Тоже работа журналистская. Потом, там чужой текст курсивом.