Быть эстрадной звездой тяжело. Не сочтите за пошлость: речь не об испытании славой, деньгами и прочими коврижками. Просто трудно быть всегда, что называется, в струе. Быть модным, молодым и красивым. Быть звездой оперной трудно вдвойне. Ко всему вышеперечисленному нужно сохранить голос. Фонограмма не спасет.
Любовь Казарновская — звезда оперная и звезда эстрадная. Она экспериментирует с мюзиклами. Появляется на «Рождественских встречах» Пугачевой. При этом ее стремятся заполучить на главные партии руководители и дирижеры ведущих театров — Светланов, Колобов, Гергиев, Темирканов. Ее голос пленил в свое время самого Герберта Караяна, знаменитого дирижера. Однажды на гастролях Мариинского театра в Цюрихе Казарновскую довелось услышать режиссеру Михаэлю Хампе, с которым Караян готовил свои постановки. Тот подошел к примадонне со словами: «Я хочу сообщить о вас маэстро Караяну». — «Ну конечно, сейчас мэтр все бросит и побежит слушать какую-то русскую Любу», — бросила изумленная певица в ответ. Однако вскоре певицу пригласили на прослушивание. «Когда я узнала, что меня будет слушать сам Караян, мне показалось, я потеряю голос, — рассказывала потом Казарновская. — Когда я запела, Караян сделал знак фотографу снимать. Затем он попросил подойти к нему. Я так волновалась, что не заметила режиссерского мостика. И вместо того, чтобы напрямую спуститься, пошла блуждать по залу. Караян молча провожал меня взглядом и, наверное, думал: «Спела хорошо, а с головой — не в порядке». Наконец подошла, он взял меня за руки и спросил: «Вы будете петь со мной реквием Верди?» (У меня впервые сердце ушло в пятки.) — «Да!» Спустя несколько дней певица получила престижный контракт, за которым последовали предложения от ведущих оперных театров мира. А еще Казарновскую стали называть последней любовью Караяна.

 — Любовь Юрьевна, как вы восприняли предложение создателей спектакля «Маленький принц» сыграть персонаж, которого не было у Сент-Экзюпери?
 — Мне было приятно, что режиссеры спектакля Михаил Лавров и Михаил Крылов решили показать то, что в каждом человеке скрыто божественное начало. У Сент-Экзюпери это просто читается между строк. В каждом человеке может быть убит Моцарт. Вот это высшее божественное начало нельзя в себе убивать. И я старалась показать ту вселенскую музу, которая дает жизнь всему живому на земле.
— Для вас еще писались роли?
 — Нет, мне всегда приходилось петь то, что когда-то было написано Верди, Пуччини, Штраусом и другими известными нам композиторами.
— Какая из оперных героинь вам ближе всего?
 — Меня волнуют героини с сильными, интересными характерами, с personality, с личностью. Такого плана партии, как Виолетта в опере «Травиата» Верди, Саломея Штрауса, Тоска и Баттерфляй Пуччини. Просто вокализации мне уже не интересны.
— Но больше всех вы любите Манон Леско?
 — Я ее обожаю, потому что это стопроцентная женщина. У нее куча поклонников, она крутит всем мозги. И в то же время она глубоко несчастна. В конце своей жизни оказывается совершенно одна, брошенная, никому не нужная… Интересный характер.
— В числе ваших партнеров Паваротти, Доминго, Каррерас — перечислять можно долго. С кем вы еще хотели бы оказаться на одной сцене?
 — Выступала я действительно практически со всеми известными оперными певцами. Могу похвастаться: у меня были грандиозные партнеры. И будут. В январе-феврале приедут в Москву латиноамериканский тенор, суперзвезда Хосе Курра, слепой итальянский певец Андреа Бочелли, с ними я и собираюсь спеть.
— Зарубежным оперным певцам есть чему учиться в России?
 — Думаю, да. Нашей духовности, глубине. Когда Доминго готовил партию Германна с российскими педагогами, он поразился, какой пласт культуры ему пришлось поднять. Он перечитал всего Пушкина, чтобы погрузиться в атмосферу «Пиковой дамы». Так что им это очень интересно и познавательно.
— Вы считаете, что публика хотела бы видеть на оперной сцене персонажей, максимально приближенных к возрасту своих героев. Неужели Татьяну вы петь не собираетесь?
 — Почему? Я имела в виду физическую форму. Если на сцене вы видите 88-го размера женщину, которая пытается играть девочку — 15-летнюю Саломею или 17-летнюю Тоску, — то вы ей не верите. У вас будет к опере отвращение. Поэтому я стараюсь держать себя в форме, занимаюсь аэробикой, тренажерами.
— А кроме этого?
 — Придерживаюсь диеты, в основном вегетарианской. Очень редко позволяю себе рыбу или курицу, мяса вообще не ем, предпочитаю овощи и фрукты.
— Голос, надо полагать, больше всего бережете, но проблемы с ним наверняка случаются, и тогда как справляетесь с ситуацией?
 — Конечно, все мы простываем, бывает у нас кашель и насморк. Лечусь своим проверенным способом: мед, чай с лимоном, пью как можно больше воды.

 — В консерватории вам достались хорошие учителя — Ирина Архипова, Елена Шумилова. Вы также учились у Надежды Малышевой, некогда выступавшей концертмейстером Шаляпина.
 — Да, это так. Надежда Матвеевна научила меня профессии. Научила относиться к профессии так, как относились к ней Станиславский и Шаляпин. Наши уроки начинались с того, что мне ставилась пластинка Федора Ивановича и говорилось: «Смотри, как у него слово играет! Как он умеет русским словом делать то, что он хочет. Может передать любую интонацию, любой смысл. Учись этому, это самое главное».
— Ваш международный дебют состоялся с легкой руки знаменитого дирижера Герберта Караяна, с вами он готовил и свою последнюю работу…
 — Его недаром называли генеральным музыкальным директором всего мира, музыкальной совестью в искусстве, по Караяну сверяли, как по гамбургскому счету. Если Караян одобрял, то это действительно было очень здорово. Получив от него приглашение выступить на престижном музыкальном фестивале в Зальцбурге, я испытала шок от ответственности и радости, там же пели такие корифеи вокального искусства! И вдруг я — никому не известная девочка из России. Я приехала и репетировала с ним реквием Верди, до-минорную мессу Моцарта.
К сожалению, прошло всего две недели, и его не стало. Но те музыкальные идеи, тот взгляд на музыку, который я получила от него, ими я питаюсь до сих пор. Это был уникальный человек.
— Почему в 1989-м вам пришлось уехать из страны?
 — В то время я была солисткой Мариинского театра и никуда из труппы уходить не собиралась. Получив контракты с серьезными европейскими оперными театрами, мне нужно было поставить визы в разные страны, чтобы уехать на выступления на 7—8 месяцев. Но когда я пришла в петербургский ОВИР, внушительных размеров дама сказала: «Нет, каждые три месяца приезжайте сюда получать разрешение. В противном случае вам придется поставить длительную визу в Австрию и оттуда ездить на все ваши контракты. При этом надо будет расстаться с трудовой книжкой и квартирой в Петербурге». — «Как же так? — ответила я. — Не смогу я каждые три месяца приезжать, у меня выступления, их нельзя отменить». — «Это не мои проблемы» — был ответ. Вот так меня «выдворили» из страны.

 — У вас интернациональная семья. Ваш муж — австриец. Как вы с ним познакомились?
 — Роберт приехал в Москву отбирать новое поколение российских певцов для прослушивания в Венской опере. Так мы встретились, он меня слушал, потом мы пили чай у моей сестры, я рассказывала о себе. Затем пришло приглашение из Вены мне и еще нескольким артистам Мариинского и Большого театров. Приехала в Австрию, там мы стали присматриваться друг к другу. Начался роман, который закончился вы знаете как.
— В семье вы на каком языке разговариваете?
 — На моем родном. Роберт прекрасно говорит по-русски, он закончил славянское отделение Венского университета. Работал какое-то время переводчиком, пока музыка не захватила его настолько, что он решил оставить свою профессию. Он с детства фанатично любил оперу, но родители не советовали ему заниматься музыкой, считая это делом несерьезным. Он выучился на филолога, а потом все-таки занялся любимым делом.
— Ваша семья обычно переезжает за вами туда, где вы работаете?
 — Раньше да. На гастроли мы ездили все вместе, пока Андрюша не пошел в школу. Мы путешествовали из Америки в Европу, из Европы в Японию, он объездил с нами весь мир.
— Вы пожелали, чтобы ваш сын Андрей получал образование в России. Почему?
 — Потому что я знаю, какое образование в Америке и в Европе. Меня оно не устраивает. Я хочу, чтобы мой сын вырос всесторонне образованным человеком, и такое образование сегодня можно получить только в России.
— Кем бы вы его хотели видеть?
 — Я думаю, что он будет иметь отношение к музыке. Он играет на скрипке, на рояле. В самом раннем возрасте все, что в доме звучало, — дирижировал. У него приятный голос, но я не хотела, чтобы он был певцом. Профессия очень сложная, ты раб своего голоса.
— В чем вам помогают ваши мужчины?
 — Во всем. Они знают, что бывают моменты, когда я не очень хорошо себя чувствую или у меня серьезное выступление. Тогда ко мне лучше не лезть, дать возможность побыть одной, подумать и помолиться. Они мои дружочки, которые доставляют много радости и минимум неприятностей.
— Возвратившись в Россию, вы сказали, что намерены работать больше здесь, чем на Западе. И где вы будете жить — в Нью-Йорке? У вас там есть дом, а в Москве вы только снимаете квартиру.
 — Конечно, здесь. Я глубоко убеждена, что русский человек по-настоящему может раскрыться только в России. Это первое. И второе. Сегодня западный рынок очень отличается от того, каким он был еще 10—15 лет назад. Такое количество народу хлынуло на рынок! Как говорят американцы, «show must go on» — шоу должно продолжаться, идти вперед. И не важно иногда, какое качество. Главное, чтобы что-то происходило, крутилось. А вообще я космополит. Мне легко сходиться с людьми, я хорошо адаптируюсь в любой среде, наверное, потому, что знаю языки. Чувствую себя человеком мира, человеком той среды, в которую попадаю. Для человека искусства, по-моему, это очень важно.

 — Говорят, вы выросли в глубоко патриархальном доме, в большой дружной семье.
 — Мы росли с сестрой в окружении бабушек и дедушек. По выходным вся семья собиралась вместе (всех родственников в доме было около 10 человек), лепили пельмени, готовили пироги. И когда не стало бабушек, а потом и мамы (сестра уехала преподавать во Францию), семья оказалась такой маленькой, только мой муж и сын. Мне ее не хватает, я очень люблю, когда много людей в доме.
— Принято считать, что способности к музыке передаются по наследству. Как вы считаете, чей вы голос унаследовали?
 — Моя мама потрясающе пела. На домашних концертах исполняла старинные романсы и русские песни. Я думаю, что тембр голоса у меня от нее.
— И все-таки собирались стать журналисткой.
 — В школе мне хорошо давались гуманитарные предметы, на олимпиадах прекрасно удавались короткие эссе, зарисовки. Мой педагог по литературе видела меня в будущем журналистом.
— О певческой карьере и не думали?
 — Сколько себя помню, я пела. Меня называли Любка-артистка. Я занималась в джазовой студии, мне ужасно нравилось импровизировать. Но журналистика, мне казалось, была моя вторая «серьезная нога». И мы уже шли с мамой подавать документы в МГУ, когда на глаза попалось объявление о том, что училище Гнесиных набирает студентов отделения актеров музыкального театра на вокальный факультет. Она буквально впихнула меня туда. Я выскочила на сцену, спела и была принята. Я не думала, что у меня серьезное оперное дарование. Мой педагог по фортепиано обратила как-то внимание на мой голос: «Ну-ка, что ты там поешь? Спой погромче». И я запела во весь голос. «Я поведу тебя сама в консерваторию. Тебя надо показать декану вокального факультета, интересно, что он скажет», — так она отреагировала на мое пение.

 — В Москве вы поразили публику своими экспериментами. Сочетаете эстраду с оперой, танцуете. Кто вас натолкнул на мысль создавать подобные шоу?
 — На Западе многие известные певцы, допустим, один вечер поют в «Метрополитен», следующий — выступают на Бродвее. Мне тесно в границах моего жанра. Мне неинтересно выходить на сцену с партнерами, представляющими собой футляры с голосом, стоять и что-то такое изображать. Пою о любви, а они в это время смотрят на дирижера. Скучно! Мне нравится принимать участие в интересных действиях. Все искусство идет к синтезу, к тому, что смешиваются жанры.
— Ваш следующий эксперимент. Неужели рок?
 — Почему? Я не каждый день выступаю в эстрадных программах или пою джаз. Я все равно пою свое. И мне кажется, подавая классику в неожиданных обработках, мы привлекаем к ней молодежь. Люди, которые еще вчера относились к опере на «вы», скажут: «Опера — это так здорово! Почему бы не пойти и не послушать настоящий оперный спектакль?» На очереди эксперимент в кино, уже есть предложение, и я хочу себя попробовать.
— Именитые оперные певцы, как правило, имеют учеников. Есть ли они у вас? Собираетесь ли поддерживать начинающих?
 — Учеников у меня нет, для этого надо много времени, а его у меня пока нет, но есть 2—3 имени, это исключительно талантливые люди, которым я собираюсь дать дорогу. Буду привлекать их к участию в своих проектах. Двух молодых девушек, Татьяну Отавину и Ольгу Каганицкую, я рекомендовала дирижеру Государственного симфонического оркестра, они будут петь во 2-й симфонии Малера в Большом зале консерватории. А вообще я всегда стараюсь помогать, если вижу настоящий талант.
— Вы говорили, что знаете пути выхода из кризиса Большого театра, разработали концепцию его развития. К ней прислушались?
 — Нет. Мне кажется, что нынешнее руководство в этом и не очень заинтересовано. Там боятся новых свежих идей. Но сегодня Большой забуксовал в 40—50-х годах, и это лучший театр страны! У меня 20-летний опыт работы, я выросла на оперной сцене. Знаю, что такое хорошо функционирующий организм музыкального театра. И к этому так равнодушно отнестись? По-моему, Большому театру необходима государственная программа. Сейчас там нет не только новых идей, не заметно и желания что-то менять.
— Каким вы представляете музыкальный театр будущего?
 — С прекрасными актерами, которые не только хорошо выглядят, но и владеют пластикой, могут делать на сцене «кульбиты». Музыкальный театр будет включать балет, оперу, элементы акробатики, шоу, но все равно главным будет хороший голос.

Москвичка. Родители родом из Сибири. Отец прошел всю Великую Отечественную, генерал артиллерии в отставке. Мать преподавала литературу в Московском педагогическом институте им. Ленина. С 1981 года Любовь Казарновская, еще студенткой Московской консерватории, выступала в Музыкальном театре им. Станиславского и Немировича-Данченко. Ее визитной карточкой тогда стала партия Татьяны из оперы «Евгений Онегин». Затем она пела в Мариинском театре, одновременно выступая в Большом. В 1989-м получила приглашение петь на самом престижном в мире Зальцбургском фестивале от его директора, самого Герберта Караяна, руководителя Берлинского филармонического оркестра. Так начнется ее головокружительная западная карьера. О ней заговорят как о непревзойденной исполнительнице опер Верди, назовут «лучшей Саломеей наших дней». Ее будут принимать на своих сценах прославленные оперные театры мира: Covent Garden, Metropoliten Opera, Lyric Chicago, San Francisco Opera, Wiener Staatsoper. В числе ее партнеров — Паваротти, Доминго, Каррерас, Бергонци, Бонисолли, Арайза, Нуччи. При этом до сих пор не имеет званий, подобающих звезде такого уровня.
Не так давно певица вернулась в Россию. В Нью-Йорке у нее остался дом. Муж Роберт Росцик выступает генеральным директором фонда Любови Казарновской. Сыну Андрею — 8 лет. Он учится в одной из московских языковых спецшкол.

Елена Езерская,
редактор журнала «Музыкальная жизнь»

Это правильно, когда наши певцы возвращаются на родину. Немногие из нас знают, что ряд ведущих оперных певцов мира, в частности американских, поют только на концертных площадках своей страны. И мне невероятно приятно, когда певица такого уровня, как Казарновская, поет сегодня для России, участвует в судьбе современных молодых певцов, своим фондом оказывает им помощь и поддержку, в театре «Геликон-опера» организует мастер-классы.
Ее эффектное появление на Западе было связано с симпатией к ней Герберта фон Караяна. Он считал ее одной из лучших певиц своего поколения. Нет Караяна — оркестр в других руках. У других дирижеров — другие симпатии. Вопросы совпадения какого-то исполнителя с дирижером, его востребованность в том или ином времени — все очень индивидуально. Я не в курсе падения к ней интереса на Западе и не настолько владею информацией, чтобы утверждать, что ее взлеты в прошлом.
В последнее время Казарновскую занимают эксперименты. Она желает петь оперетту, мюзиклы, сочетает различные жанры. Ну и что? Мне кажется, многие из этих вещей ей удаются. Многие исполнители не видят ничего зазорного в том, чтобы пытаться средствами классического театра и формами массовых зрелищ приблизить театр классический к той аудитории, которая сегодня заполняет концертные залы, стадионы. Наоборот, хорошо, что мы становимся в один ряд с той традицией, которая есть во всем мире.
Для меня она почти что шоу-вумен. А то, в каком состоянии находится ее голос в те или иные периоды ее творчества, — это уже вопросы более детального разговора. Это не может быть предметом скоропалительных суждений: «Сегодня она спела хорошо, завтра — плохо». В прессе можно встретить информацию о том, что Паваротти на спектакле в «Ла Скала» дал несколько раз петуха. Но это еще не значит, что уровень исполнения Паваротти снизился. Состояние вокала любого артиста нестабильно и зависит от очень многих вещей.

Анатолий Агамиров,
обозреватель радиостанции «Эхо Москвы»

Не могу точно сказать, почему Любовь Казарновская решила вернуться в Россию. Во всяком случае с ее версией возвращения на родину я не знаком. Да и не настолько хорошо я осведомлен о жизни госпожи Казарновской за рубежом, чтобы давать ответ на этот достаточно интимный вопрос. С моей точки зрения, если человек хочет вернуться на родину, это всегда надо только приветствовать. Тем более что в том деле, которому она посвятила свою жизнь, не слишком большой порядок наблюдается. Присутствие же такого мастера на отечественной сцене всегда желательно. Но при этом мне кажется: не запоздала ли госпожа Казарновская с возвращением? У нас в стране появилось колоссальное количество молодых дарований, которые претендуют на все те партии, что пела она во всех театрах Москвы и Ленинграда. Не стоит забывать, что сейчас в мире музыки очень сильная конкуренция. И потом, увы, госпоже Казарновской не 15 лет. Я слышал ее последние концертные выступления в том же Большом театре. Они мне представляются ниже того качества, с каким она прославилась. Раньше все было, по-моему, иначе и намного выше. К сожалению, человеческие возможности иссякаемы, и они явно у Казарновской идут на убыль.
Наивысший взлет ее карьеры я бы отнес к восьмидесятым годам. Когда она выступала с концертами по стране, а в театре Станиславского и Немировича-Данченко просто блистала. Но даже с этими оговорками Любовь Казарновская, безусловно, выдающаяся оперная певица и актриса. Если говорить о ее различных экспериментах, попытках сочетать разные жанры, то сейчас это и ее коллега Елена Васильевна Образцова делает. Люди пытаются продлить свою творческую жизнь любым способом. Вот как-то я слышал Казарновскую в одном спектакле, где она сделала интересный оперный монтаж по Вертеру на музыку Массне, Гуно и так далее. С ней был неплохой итальянский певец, тоже солидного возраста. Это несколько смешно выглядело: страдания молодого Вертера в исполнении людей не очень молодых.