Знающие люди говорят, что кино и театр — отрава на всю жизнь. Впервые сыграв восьмилетним Гекльберри Финна, Влад Галкин потом год просидел у телефона — все ждал, когда позовут в следующий фильм. И вдруг как прорвало — картина за картиной. Подсчитав недавно на досуге, сколько времени между съемками он посещал школу, Галкин и сам удивился — в общей сложности стаж за партой потянул всего на три с половиной года, что, кстати, позже не помешало Владиславу получить два высших образования. К профессии актер до сих пор относится трепетно, как к первой любви, свое состояние зацикливания на роли иронично именует «клиникой», а боится больше всего тиражирования. И не зря — после сериала «Дальнобойщики» многие режиссеры хотели бы заполучить такого «Санька» в свои работы.

 — У вас было какое-то прозвище в детстве?
— У меня их было несколько в разные времена. После картины «Приключения Тома Сойера и Гекльберри Финна», естественно, звали Геком, а потом Хаком — более продвинутые люди считали, что надо произносить именно так. Еще звали Сухим — от фамилии, я ведь раньше носил фамилию Сухачев, и Седым — из-за того, что волосы на солнце выгорали до соломы. Но точнее всех меня с малых лет мама прозвала Дедушкой, потому что я был очень рассудительным и ворчливым, то есть слишком старым для ребенка. К тому же сочинял стихи умопомрачительные. Я этого не помню, но мать все сохранила. Она утверждает, что мне было три года, когда я выдал следующие строчки: «Кругом люди, как на блюде, суетятся слишком люди. Или просто серый студень опустел за эти будниѕ» Три года! Бред какой-то — как это?! После чего мама подумала: либо у нее сын сумасшедший, либо гений. Но, слава Богу, ни то, ни другое. (Смеется.)
— А как у вас с юмором?
— Ну, хохмил-то я всю жизнь. В детстве у меня было чувство юмора странное, очень взрослое. Шутил я всегда абсолютно серьезно, все сразу верили, и я мог убедить кого угодно в чем угодно — мне, наверное, продавцом надо было работать. Иногда это доводило до непредсказуемого финала, даже до серьезных проблем. Однажды я разыграл товарища первого апреля. Сидя в Москве, позвонил ему: «Приезжайте, мы тут классно отдыхаем в Питере! Денег нет? Ну, на билет-то в один конец найдите, а тут мы поможем!» В результате рано утром без копейки денег он с друзьями выходит из вагона на Московском вокзале, их никто не встречает, а на табло ярко горит число — 2 апреля, и все становится ясно. Я потом, конечно, корил себя за жестокость и сейчас так не поступаю, но в плане юмора все время как бы «проминаю» пространство.
— Внешность обманчива, и такой мужественный на вид человек, как вы, мог быть очень плаксивым ребенкомѕ
— Нет. Меня вылечили очень быстро. Когда я года в четыре стал жаловаться маме, что меня обижают, она коротко сказала: «Не ной!» — и это пространство для меня закрылось. С тех пор я скорее экстремальный человек, чем нытик, потому что всю сознательную жизнь доказывал себе, что мне не слабо то и не слабо это. По этой причине я прыгал с парашютом, был в Сахаре и вожу все виды транспорта. То есть больше всего на свете я ненавижу что-то не уметь, для меня это оскорбительно. Помню, когда меня, сопляка, во дворе кто-то из взрослых спросил: «Мотоцикл умеешь водить?» — я ответил: «Конечно», не в силах признаться, что понятия не имею, как это делается. Мне предложили прокатиться, и, подсмотрев, куда надо нажимать (облажаться же нельзя — мне 12 лет!), я сел, все в общем-то сделал правильно, но чересчур газанул, иѕ мотоцикл уехал, а я остался задницей в луже сидеть. Стыдно было так, что словами не передашь!
— Вас до сих пор легко взять на слабо?
— Сейчас в меньшей степени, но в принципе можно. В Одесском яхт-клубе рея учебная стоит — метров 18 высотой. И однажды меня завели: «А слабо прыгнуть?» «Легко», — ответил я, полез наверх и оттуда нырнул в воду. Страшно было! Сегодня я, наверное, с реи прыгать бы не стал. Всему свое время. А адреналин я черпаю в автомобиле, очень люблю мощные машины, скоростные, достаточно давно езжу на джипе, где отдыхаю за рулем — для меня это некая отдушина.
— Недавно у вас угнали машину. Сильно переживали?
— Ощущение очень мерзкое. Только дело не в том, что жалко дорогую вещь, хотя, конечно, жалко, но гораздо ощутимее момент какого-то проникновения, вмешательства в мою частную жизнь. Это оскорбительно. Когда много лет назад у меня обворовали квартиру, то я практически сразу ее поменял — не мог находиться в этом оскверненном помещении. Для меня дом и машина — мой маленький замкнутый мир, и он ни для кого. Я, например, не люблю приглашать людей к себе, потому что дом — это все равно одна большая спальня по уровню интимности, она не может быть проходным двором. Машина — это тоже нечто очень личное. И вот когда нарушается это пространствоѕ В общем, я выглянул утром в окно — машины нет. Мне стало так по-детски грустно. Дашка подошла: «Такое впечатление, что тебе 12 лет». Обидно просто, обидно. А злости почему-то нетѕ
— А большими деньгами рисковать приходилось?
— Да, но сейчас меня это уже совершенно не интересует. Просто было время, когда я играл в карты по-серьезному, за преферансом мог сидеть сутки напролет. А увлекся я им в 13 лет на съемках, в экспедиции. Мне тогда объяснили, что научиться по-настоящему можно, только если играешь сразу на деньги. А у меня была уже шестая картина, то есть я реально деньги зарабатывал. И вот за ночь я проиграл порядка 800 рублей — по тем временам (1984 год) безумные деньги. Но игру прочувствовал и с тех пор практически больше никогда не проигрывал. Долг мне не простили, и я очень благодарен тем людям, что они обращались со мной, как со взрослым человеком. Наверное, я так себя и ощущал, с тех пор как начал работать в 8 лет, и меня бы неимоверно раздражало отношение ко мне как к ребенку. Я хотел быть на равных, а назвался груздем — полезай в кузов. Так что я очень рано научился отвечать за собственные поступки. А играть несколько лет назад прекратилѕ Я по своей сути увлекающийся человек и не могу заниматься чем-то одним долго.
— Вы как-то рассказывали, что провели детство за кулисами МХАТа. Почему?
— Актриса Екатерина Васильева служила во МХАТе, а мы с ее и драматурга Михаила Михайловича Рощина сыном Митькой дружили. И вот мы постоянно тусовались в театре, лазали везде, какие-то струбцины откручивали от декораций — все падало, отключали фонограммы прямо во время спектакля — не нарочно, конечно, из любопытства. Весело было. А теперь вот я актер, а Митька — батюшка, его рукоположили.

 — Меняя фамилию Сухачев, под которой снялись в ряде фильмов в детстве, на фамилию Галкин, вы не боялись путаницы?
— Сухачев — это по маме фамилия, а Галкин — по отцу. А путаница меня вообще никогда не волновала и волновать не будет. Мне наплевать! Для меня смысл профессии не в том, чтобы узнавали по фамилии. Популярность — это, конечно, здорово, но не самое главное. Главное другое: получается роль или не получается, а если не получается, надо сделать, чтобы получилась.
— Во время обучения в Щуке вам какое амплуа вам «шили»?
— Социального героя, насколько я понял. У нас ведь был замечательный педагог — Юрий Катин-Ярцев. Я до сих пор, как он учил, завожу тетрадку на каждую роль и расписываю ее: сочиняю биографию своему персонажу, придумываю историю про то, что с ним было раньше и что будет потом, — в общем, фантазирую на тему того, чего нет в сценарии. Это очень помогает, дает тебе возможность быть своим героем.
—А такое амплуа, как простак, вы никогда своим не считали?
— Ну, в «Дальнобойщиках» была попытка, но чистого простака не получилось. Вышло нечто другое. Мой Сашок простак лишь в плане социального происхождения, а в жизни иногда ох как не прост! Да и я мню себя гораздо более разноплановым артистом, чем исключительно простаком или еще кем-то. Скажем так: для себя я амплуа не признаю и знаю точно, что могу делать очень разные вещи. Если материал позволяет «гулять» в образе, то почему нет?! Но если материал требует «узкой специализации», я буду точен.
— Какие из своих ролей вы считаете абсолютно разноплановыми?
— А они все такие. Взять, скажем, «В августе 44-го», где волкодава Таманцева я для себя определил как некоего оборотня, абсолютного человека-хищника. Дальнобойщик Сашок — другой персонаж, легкий, почти совсем без второго плана. В сериале «Светские хроники», который сейчас снимается, я играю человека из мира искусства, модного фотографа, стингера, который мотается по «горячим точкам». А на днях уезжаю в экспедицию делать мистический триллер про 1946 год, где я участковый в деревне, и он будет в корне другим человеком, чем все предыдущие. А еще у меня есть белорусская картина «Гости», где я был лирическим героем. Вот такого бы хотелось побольше — мне не хватает социальной драмы, мелодрамы. Это очень широкое поле для деятельности.
— Ваш отец, актер Борис Галкин, как-то сказал, что не смог бы сыграть голубого. А вы бы смогли?
— Тут все упирается только в одно: насколько мне это интересно. Если материал позволяет, и есть ответы на вопросы что, почему и зачем, то есть в первую очередь рассматривается не сексуальная ориентация, а душевные проблемы, с этим связанные, — то, конечно, сыграл бы.
— Кто назвал вас «открытием года»?
— Это результаты опроса одного из популярных журналов. Но выглядит достаточно комично — у меня более тридцати картин за плечами, а оказывается, надо было сыграть в одном сериале, чтобы «открыли». Трогательно. (Смеется.)
— А правда, что «Дальнобойщиков» купили США?
— Да, все 20 серий. Сначала по спутниковому каналу и в Америке, и в Европе показали пилот из 4 серий. После этого мне позвонила масса персонажей, которых я по 5—10 лет не видел, кто из Германии, кто из Израиля, с возгласами: «Ва-ау! Давай-давай, еще-еще!» Приятно.
— Условием кастинга было обязательное умение водить тяжелую машину?
— Не было, но я умел, а актер Володя Гостюхин — мой напарник по фильму — почти не водит, даже легковую с трудом. Но ездили-то мы все равно на платформе — кабину на нее ставили и всю конструкцию цепляли к тягачу. Иначе нельзя — нужен же специальный свет, необходимы остановки камеры. А что касается кастинга, то я уже достаточно в своей жизни напробовался, и теперь эта унизительная процедура меня в большинстве случаев не касается.
— Однако пробы в картину «В августе 44-го», которые тянулись целый год, вы, как и другие актеры, проходили. Режиссеру что-то мешало утвердить вас сразу?
— Да-а, всяческие пробы были бесконечны, а режиссер сомневался во всех, во всем и во всяѕ Но его можно понять — ответственность колоссальная, ведь картина до нас начиналась несколько раз и потом закрывалась. А за роль Таманцева мне пришлось воевать, но я, как ни самоуверенно это звучит, точно знал, что ее никто лучше не сыграет. Я приходил к режиссеру Михаилу Пташуку и доказывал, что это — мое, объяснял, какой он, Таманцев, что им движет, чего хочетѕ Я видел, что, рассказывая какие-то вещи, просто открываю режиссеру глаза на персонажа. И в какой-то момент я, наверное, его убедил, что сыграю. Потом были разговоры, что я излишне рьяно бился за материал. Не знаю, мне кажется, это нормальная практика. По крайней мере я не жалею об этом.
— А Пташук признал, что вы хорошо справились?
— Да, он потом с этим согласился. У нас ведь были сложные отношения: хорошие человеческие и напряженные профессиональные. Но я его понимаю — со мной на самом деле тяжело, меня бывает очень много во время съемок. А когда артист слишком хорошо знает материал, это иногда серьезное испытание для режиссера. Поэтому у нас была война. Но на самом деле больше всего меня грело то, что ребята вояки — спецы — после съемок сказали про меня: он наш. Вот это серьезно, это дорогого стоит.
— Как снимали финальную сцену обезвреживания шпионов, пронизанную на редкость гнетущим ощущением жути, обязательным для детектива?
— Финал рождался нелегко, мы снимали его 10 дней. Все актеры были в дико напряженном состоянии и практически все делали по-настоящему. Вплоть до того (правда, на экране этого не видно), что, ломая вражеского пацана, я разорвал на нем гимнастерку, а когда держал за шкирку, у меня лопнул сосуд в глазу — от внутреннего напряжения, наверное. Потом я повредил себе связку, а Женька Миронов разбил палец, были синяки, мятые ребраѕ Мне безумно дорога эта картина, потому что немерено сил на нее положено, во всех отношениях.
— Из-за серьезности картины вы постоянно пребывали в загрузе, или все-таки случались и комические случаи?
— В основном были загружены, потому что действительно материал не располагал к шуткам. Но были и какие-то смешные моменты. Пташук, например, выходил на площадку, примерно час читал сценарий, потом столько же — роман и констатировал: «Черт, а в книге по-другому!».
— С чем можно сравнить ваше состояние на премьерах картин?
— Вот 22 года назад, когда была премьера «Приключений Тома Сойера и Гекльберри Финна», тогда было состояние. А сейчас это лишь некое событие, но не более, потому что, кроме того, что я артист, я еще и очень мощный критик сам для себя. И в принципе совершенно не важно, кто и что про мою роль скажет, ведь сидящий во мне гад еще раньше доложит, что хорошо, а что плохо.
— А есть какая-то работа, которую ваш внутренний критик оценил как никуда не годную?
— Ну уж настолько глобально — нет. Правда, есть одно кино — «Принцесса на бобах», мне о нем очень неприятно вспоминать. Единственный раз в жизни я согласился на картину не потому, что мне был интересен материал, а из-за того, что в Одессе давно не был. А Одесса после «Тома Сойера» стала моим любимым городом. Не читая сценария, я подмахнул договор и поехал не сниматься, а в город своего детства, то есть допустил смещение внимания, чего допускать нельзя. Есть еще работы, про которые всегда себя спрашиваю: «Зачем я это сделал?» Как-то у меня в плане выпадал пустой месяц между картинами. Тут предложили «Воровку», и я согласился. Черт меня дернул! Простить себе не могу. Хотя с другой стороны, мой негатив — это мой негатив, а народу нравится.

 — То, что вы до 30 лет успели жениться четыре раза, заставляет заподозрить вас в феноменальности.
— Никакого феномена в этом нет, просто кто-то долго думает, а я честный — я сразу в загс. (Смеется.) Хотя, наверное, здесь больше глупости, нежели здравого смысла. Просто я максималист такой однозначный, заскорузлый: если общаюсь с человеком, то по полной программе, и если расстаюсь, то тоже по полной. Никогда потом не сохраняю отношений — когда ухожу, то ухожу не оглядываясь. Поэтому для себя считаю, что я женат один раз — сейчас. С Дашей мы уже больше трех лет вместе.
— Предыдущие жены тоже были актрисами?
— Нет, актрис не было. Были — художник, журналист и некий гуманитарий. Но никогда рядом не было единомышленника, по большому счету. Наверное, поэтому и расставались. С Дашкой все с самого начала по-другому. Почему-то считается, что актерские браки обречены на провал. Ну, не знаю. Мы соединялись не как актер и актриса, а просто как любящие человеки. И остались близки именно в этом, что очень важно. Хотя тут Дашка недавно вычитала, что мы оба холерики — взбалмошные, с подвижной психикой, а холерикам рядом делать нечего. Но тем не менее мы вместе.
— Вы согласны с тезисом одного писателя: «Любовь — есть переоценка сексуального порыва»?
— Не знаю, может быть, так, а может, и совсем не такѕ Вот за что я не люблю философа Эрика Берна с его «Сексом в человеческой любви»?! Потому что прочитать фразу можно в одну сторону, а можноѕ в другую. Ну и сказать, что это гениально, объявив как открытие. Так что я сложно отношусь к высказываниям. Даже если звучит красиво и убедительно, то в любом случае это всего лишь умозаключение конкретного человека по поводу конкретной проблемы. Когда человек это придумывал, он имел в виду что-то свое, и экспонировать это на общество в целом не верно. Я всегда восторгался Борхесом за то, что он ухитрялся, обладая фантастическими знаниями, ничего не утверждать, а лишь предлагать материал к размышлению. Так же и Ницше — рассказывает какие-то истории, словно сказки, нисколько не навязывая. Мне это гораздо ближе всяких постулатов.
— А женщины-вамп вас никогда не притягивали?
— Скорее смешили. Любая деланность — она ведь всегда прет. А разве это может притягивать? В большей степени их экзальтация воспринималась мной как некое шоу, даже маскарад и не более того.
— Вы рискуете давать жене советы относительно ее внешнего вида?
— Я только этим и занимаюсь — у нас в доме я и модельер, и визажист. (Довольно улыбается.) Жена и сама любит спросить: «Что мне надеть? Как накраситься?» Наши вкусы в основном совпадают, моменты борьбы наступают, лишь если мы собираемся в свет, а я прошу Дашку не краситься совсем, потому что мне нравится, когда без косметики она выглядит как девчонка.
— Англичане говорят, что в каждой семье — есть свой скелет в шкафу. У вас тоже?
— Есть поступки, которых я стыжусь, но они не настолько глобальны — на «скелет» не тянут. А жалею всегда только об одном, что я очень вспыльчив и в порыве гнева могу свалять дурака: начну чашки бить или наговорю лишнего. Сейчас, правда, уже меньше — все-таки как-то взрослеем, как-то растем.

 — Вы собираете газетные вырезки о себе?
— Я нет. Моя бабушка всегда занималась этим, собирала вырезки статей, интервью, рецензии, фотографии о каждой картине, у нее несколько толстых альбомов накопилось. В прошлом году мы с Дашкой пересматривали их и вдруг видим, в одном — ее фотография из какой-то старой картины. А мы с Дашкой, несмотря на то что оба с раннего детства занимались профессией, никогда не снимались в одном фильме. Я говорю: «Бабушка, а что Даша в моем альбоме делает?» — «Не знаю, — отвечает. — Понравилась, и наклеила». Вот и не верь после этого в знаки судьбы.
— Из-за роли Санька-дальнобойщика вы кажетесь очень свойским, доступнымѕ Обычно таких актеров поклонницы допекают с «особой жестокостью».
— Бывало всякое. Случались ситуации и очень комичные, когда звонили по телефону, представлялись журналистом, и вот — тра-та-та — мне мозги полоскатьѕ Но на самом деле покупаешься только в первые секунды, дальше уже все становится ясно, по крайней мере до встреч дело не доходило. Когда человек таким образом пытается обмануть, это всегда чувствуется, только я сразу не показываю, что все понял, и продолжаю подыгрывать — сам уже развлекаюсь.
— А откровенно послать можете, если достанут?
— Я стараюсь никого не оскорблять. Но, по правде говоря, от навязчивого внимания не испытываю никакого удовольствия, мне скорее это не нравится, чем нравится. Все-таки я в большей степени люблю некоторое таинство собственной жизни. Я совершенно норный человек, существую по принципу: мой дом — моя крепость. И потом, у меня, слава Богу, есть жена, которую я очень люблю.
— А жену повышенный женский интерес к вам не напрягает?
— Это может напрягать, когда имеет развитие. А если существует неким фоном, то нормально — в актерской профессии без этого редко обходится. Но жену это не может оскорбить. То есть я не позволю, чтобы ее это хоть сколько-то оскорбляло. И потом, Дашка тоже все это проходила, ей письма мешками приходили, и среди них были с зоны, из армии, с какими-то исповедальными историями.
— Cоздать с женой антрепризный театр собираетесь, чтобы стричь купоны?
— Ну, «стричь купоны» — это вообще не про нас. Если бы я хотел заняться бизнесом, то нашел бы что-то более выгодное, чем театр. Просто, как ни банально звучит, нами движет желание заниматься творчеством, есть потребность и энергия играть, ставить, продюсировать, и, надеюсь, некоторые проекты вскоре должны реализоваться. Дашка — хороший режиссер, несколько лет назад поставила замечательный спектакль «Дело №» по «Братьям Карамазовым», где я играл Митю. В репертуарный театр не пойду служить никогда, потому что не хочу ни от кого зависеть, а вот с женой поработаю с удовольствием.
— Не страшно, что уже следующее поколение актеров вам на пятки наступает?
— Не это страшно, а то, что все молодое поколение по большей части пустое, поверхностное. Смысл названия профессии «драматическая актриса» и «драматический актер» — становится эфемерным, потерянным. Недавно мы с Дашкой смотрели старое кино — «Офицеры» и «Два бойца», актеры там ничего особенного не делают, они просто живут — и реветь хочется! Юматов, Андреев, Олейников — это же фантастика! А сейчас идет какая-то странная тенденция: все не до-, все слегка среднеполо и как-то никак. Уверен, что мужик на экране должен выглядеть мужиком, а женщина — женщиной. А эта среднеполость, заполонившая театры и кино, обескураживает.
— Одно время вы любили выглядеть эпатажно. Сейчас это ушло?
— Я специально не занимался эпатажем, то есть никогда не работал на публику, я — валял дурака! Всегда. Веселил себя в первую очередь, вот что меня интересовало. Еще когда в школе учился, носил форменный пиджак, вывернутый серебристой подкладкой наружу. Ирокез у меня был одно время, пока кино позволяло. А не так давно я проходил целую зиму в туркменском ватном халате. Тут нет никакой болезненности, мне нет нужды побеждать комплексы, аккумулируя внимание на себе. Это была лишь игра с самим собой: пришло в голову и давай!
— У вас есть афоризм — кредо жизни?
— Ну, суть, наверное, такая: жить нужно действительно, как сказал в свое время Есенин, проще, а чтобы дойти — нужно идти. В общем — «дорогу осилит идущий».