Архив

Скупой рыцарь

Александр Бабаков: «Мы сделали из выборов выводы и будем бороться за места в Госдуме»

Результаты прошедших региональных выборов стали вполне ожидаемыми — единороссы победили в 13 регионах из 14. «Справедливая Россия» одержала верх лишь в одном. Но эта победа дорогого стоит. О том, что ожидает «СР» после выборов и как она готовится к осенним баталиям, корреспонденту «МК» рассказал депутат Госдумы, секретарь президиума центрального совета партии «Справедливая Россия: Родина, пенсионеры, жизнь» Александр Бабаков.

25 марта 2002 03:00
1263
0

То, что Александр Градский человек сложный, мне было известно заранее. Коллеги напутствовали: «Будь готова ко всему. Журналистов он не любит, обзывает журналюгами, да и вообще мало ли чего…»
С Александром Борисовичем мы встретились у него дома. Разговор не клеился. Градский был насторожен и подозрителен. «Будь что будет», — решила я и принялась дружелюбно улыбаться. Собеседник сразу как-то успокоился, размяк, предложил кофе и принялся шутить… На прощание Градский дружелюбно протянул мне руку и сказал: «Ну вот, а вы боялись… Если человек хороший, то почему бы и не поговорить. Напишите об этом. Я не всегда такой страшный и зубастый, как пишут».

Рок-н-ролл превратился в болото

 — Александр Борисович, вас частенько называют дедушкой отечественной рок-музыки. В одних случаях вы негативно реагируете на это, а в других это проходит…
 — Все зависит от моего настроения. Если у меня голова болит, погода мерзкая — я начинаю нервничать, так как вопрос этот уже надоел. А если пришла красивая девушка и улыбается, то не хочется ей говорить гадости, и я становлюсь мягче. (Смеется.)
— Как сегодня у вас с настроением?
 — Настроение плохое, а девушка хорошая. Тут надо как-то разобраться, что отвечать. (Смеется.)
— Давайте попробуем…
 — Договорились. Рок-н-ролл — это очень большой профессиональный мир музыки. Когда она появилась, все восприняли ее как бунтарскую. Но сценическая музыка не может существовать очень долго, если в ней есть только протест или только какая-то новизна. Со временем все превращается в бизнес, который всегда требует профессионализма. Группа «Битлз» распалась как раз из-за этого. Все четверо в какой-то момент поняли, что есть вещи, которые они не умели делать профессионально. Так, на концертах они звучали хуже, чем в записи. Постоянно выходить на сцену и не соответствовать тому уровню, который они достигли на записи, было невозможно. Поэтому они расстались и предпочли сольную карьеру, где каждый мог набрать себе замечательных музыкантов и быть на сцене бриллиантом в окружении сапфиров. При этом сапфиры выполняли всю грязную работу — игра, музыка, аранжировка, — а бриллиант мог просто стоять с гитарой. Концерт — это подтверждение твоего класса. Поскольку «Битлз» набрала самый высокий класс, то выглядеть исполнителями среднего уровня было для них невозможно.
А то, что произошло у нас, — это ошибка. Началось все правильно: с самодеятельного увлечения музыкой, с попытки создания каждым человеком своего коллектива. После того как движение стало массовым, необходим был следующий этап — нужно было сесть и учиться играть, сочинять, петь. А этого не произошло, и движение рок-н-ролла умерло. Вот меня называют дедушкой рок-музыки. Почему? Думаю, я одним из первых или первый сформулировал в пластинке «Размышления шута» (1971), что такое рок-н-ролл на русском языке. Я показал всем, как у нас может звучать хард-рок, ливерпульский стиль, лирическая песня, сатирические куплеты, как можно активно использовать электрические инструменты, и дошел до первых попыток арт-рока. Отсюда те, кто занимался рок-н-роллом, решили: «Вот, нам указали ориентиры». Поэтому меня и назвали дедушкой. По времени создания русской рок-музыки мы были третьими (после «Сокола» и «Братьев», 1965-й), а по качеству русского репертуара — первыми. Помню, как Макаревич приходил на наши концерты. Мы тогда обсуждали его кандидатуру: принимать его в рок-клуб или не принимать.
— Он сильно переживал?
 — Да. Как сейчас помню: сидит «наглый» худсовет из рок-н-рольщиков, «Машину» «валят», а я всех ругаю и говорю: «Машина» еще вас всех трахнет". Они спросили: «Почему? Ведь они играть и петь не умеют». На что я ответил: «Они играть и петь не умеют, но у них есть свое лицо и свои вещи». Это для меня было и остается главным.
— Вы сказали, что рок-движение умерло. Что, по-вашему, появилось на его месте?
 — Рок-н-ролл превратился в болото. «Болото» на Западе — это очень высокий средний профессиональный уровень всех коллективов. На этом болотистом пространстве возникают суперзвезды-цветы (лилии). У нас же так: на очень низком уровне «болота» в разных местах валяются консервные банки и разбитые бутылки. Да, они сверкают на солнце, но они не пригодны к употреблению. Журналисты пишут о них, потому что надо же о ком-то писать, а публика думает, что если о персонаже пишут, то, значит, в нем что-то есть. Все находятся в замечательном единении: одни пишут ерунду, другие ерунду читают и приходят на концерты, а третьи играют ерунду — вся эта веселая компания довольна и живет хорошо. А два-три человека, типа меня, смотрят на это со стороны и посмеиваются. Это не хвастовство, это несчастье. Находясь в таком положении, я и сам не расту. Рост — это следствие конкуренции. Если ее нет, то ты потихоньку гниешь или ленишься. Что со мной сейчас и происходит: я ленюсь и не ращу себя. С одной стороны, мне это не нравится, а с другой — я уже не мальчик и могу не беспокоиться о судьбе.
— Чем для вас была рок-музыка в 70-х и чем является сейчас?
 — В 70-х это было откровение, была надежда на то, что все будет здорово. Рок-н-ролл для меня — это как юношеская любовь: даже если девушка наставила тебе рога, все равно к ней хорошее отношение. Грусть есть, но грусть всегда приятна. Сейчас бесперспективность данного действия очевидна. Рок-музыки нет, есть лишь отдельные личности, которые как-то самовыражаются.

«Я не могу смотреть фильмы Тарковского»

 — Считается, что «Романс о влюбленных» — это первый кинофильм, в котором зазвучала рок-музыка. Вам тогда было 23 года. Почему для написания, как бы сейчас выразились, саунд-
трека пригласили именно вас, ведь вы не были членом Союза композиторов?
 — Это надо спросить у Кончаловского, хотя все было случайно. Ему посоветовали обратить внимание на молодого композитора. Кончаловский пришел на запись и познакомился со мной. На тот момент он не знал, что такое рок-н-ролл, и у него были свои представления, что такое музыка и что такое музыка в кино. Познакомившись поближе, Андрей понял, что я свободный человек и делаю только то, что хочу. Как мудрый режиссер он решил, что лучше со мной согласиться, чем спорить и проявлять свои амбиции по отношению ко мне. Кончаловский взял от меня то, что ему было нужно.
— А вы что-нибудь взяли от него?
 — Я научился писать музыку к кино, узнал правила и законы, по которым звучит музыка симфонического оркестра. А написана музыка была очень смешно. Я пришел к Кончаловскому и стал играть ему свои музыкальные попевки, задумки, написанные мною до работы над «Романсом о влюбленных». Андрей сидел у рояля и как на базаре выбирал: «О! Вот это мне нравится и это тоже. Соедини их между собой, посмотрим, как они будут вместе звучать». Методом тыка — запев из одной темы, припев из другой темы — он набрал себе 10—12 мелодий. Мы создавали музыкальный фильм, не зная, какая музыка должна быть в картине. Больше я так никогда не работал.
— Кончаловский хотел использовать вас лишь как певца…
 — Это так, но я сказал: «Я не буду петь чужих вещей». После некоторых колебаний Андрей согласился, и я приступил к работе над стихами. Стихи не ложились на музыку, и мне пришлось взяться за переделку стихов Окуджавы, что было чудовищной наглостью. И хотя в титрах написано «Окуджава», многие тексты мои. В результате получилась сенсационная картина, которую люди смотрели по десять раз.
— После фильма вы поссорились с Кончаловским. А сейчас вы поддерживаете отношения?
 — Мы поддерживаем отношения, но мы не поссорились, а разошлись. У некоторых режиссеров есть стиль общения, который можно назвать: «Я тебя выжимаю, как лимон». То есть пока ты мне нужен — ты здесь, если не нужен — иди гуляй. А мне это не нравилось. Мы начинали этот фильм как единомышленники, как люди на равных, звонящие друг другу по ночам и говорящие о высоких вещах. Андрей умеет это делать, как и Никита, но все это лишь флер. У них такой стиль работы: создать ощущение дружбы, взаимодействия и любви, чтобы все в команде думали: «Мы вместе». Потом, когда работа заканчивается, оказывается, что это именно режиссеры сделали кино, а все остальные — так, помогали. Для кино это нормально и естественно, но для человека с моим характером — нет. Мне проще не работать в кино, чем работать в той ситуации, когда тебя используют.
— То есть вы разошлись, потому что обиделись?
 — Мы делали картину вместе и на равных. А получилось так: я сделал качественную работу, благодаря которой режиссер получил свои плюсы, однако он лишь однажды сказал в интервью обо мне следующее: «В моем фильме много музыки, которую написал студент А. Градский». После этого я решил больше не работать с Кончаловским. Мы сейчас хорошие знакомые, но работа — это другое.
— А правда, что Кончаловский обиделся на вас, когда вы противопоставили «Романс о влюбленных» «Зеркалу» Тарковского, сказав, что «Зеркало» — это шедевр?
 — Я думаю, что это был один из посылов.
— Кончаловский злопамятный?
 — Скорее запоминающий. Мы делали с ним фильм на дружеском, лирическом чувстве, нам было здорово вместе, было интересно. Я не знал, что у Кончаловского с Тарковским были натянутые отношения и что они соревновались. У меня был тогда свой мир — рок-н-ролл, Моцарт, Бах — все другое меня не интересовало. Однажды, совершенно случайно, я попал на показ «Зеркала». Посмотрел фильм и в дикой истерике звоню Андрею: «Ты знаешь такого режиссера Тарковского? Я сейчас видел его картину „Зеркало“. Вот это фильм! А мы с тобой какой-то ерундой занимаемся. Надо нам срочно…» Подтекст был такой: у Тарковского обалденная картина, а мы давай вставим ему пистон и улучшим свой фильм, и, может быть, создадим когда-нибудь потом другой фильм в тысячу раз лучший, чем «Зеркало». Но мои слова прозвучали для Кончаловского так: «Ну, старик, ты делаешь дерьмо. А вот Тарковский — это да!» Думаю, в этом причина всех его дальнейших действий. Зависть к хорошему может порождать две вещи: либо очень большую зависть, либо желание посоревноваться и выиграть. У меня зависть к хорошему порождает желание посоревноваться, а у Кончаловского в тот момент самолюбие стояло на первом месте. Потом, когда я посмотрел его «Одиссею», я полчаса говорил ему, как мне понравился его фильм. Невероятно, что это сделал советский человек, — качество работы абсолютно голливудское. Это потрясающее кино!
— Сейчас вы так же восхищаетесь Тарковским?
 — Наоборот, теперь я не могу смотреть его фильмы, так как резко переменил свое мнение о том, что такое кинематограф. Фильмы Тарковского — это не кино, это движущееся художественное произведение, это картина, которая переносится с одного места на другое. При этом сверху идет информационный текст, похожий на то, как искусствовед объясняет в музее значение Веласкеса для современного искусства. Это другое искусство, это искусство Тарковского, другой жанр — обращение к интеллекту. Я был тогда в восторге потому, что никогда такого не видел.
— А сейчас обращение к интеллекту не интересно?
 — Я сам себе интеллект. Для того чтобы обратиться к моему интеллекту, есть другие способы: книги, изобразительные искусства, архитектура. Даже искусство общения с людьми сегодня дает куда больше пищи для интеллектуального развития, чем просмотр подобных фильмов.
— Как вы считаете, почему песня «Как молоды мы были» в вашем исполнении — единственная, которая была раскручена ТВ и радио, а все остальные ваши работы по сей день зажимаются?
 — Песня «Как молоды мы были» не моя, ее «раскручивал» автор. Мои песни не «зажимаются», а просто не раскручиваются. Получается странная ситуация. Раскручивают не мое творчество, а мой собственный персонаж, который затем в свою очередь раскручивает ТВ. Сегодня для того, чтобы мелькать на экране в качестве музыкального примера, надо платить. А если я попадаю в список ценностей культурной жизни — платить нельзя, иначе буду производить гораздо меньшее впечатление. Идти в компанию, где платят, я не хочу, это бессмысленно: у меня все равно не будет больше поклонников, чем сейчас. Конечно, мои пять миллионов — это немного против пятидесяти миллионов поклонников Пугачевой, но зато они постоянные. От того, показывают меня по ТВ или нет, они не будут меня любить ни больше, ни меньше. К тому же мой пример не самый приятный для телевизионщиков. Если вещь хорошо сделана, ее исполнитель хороший автор, а ты каждый день показываешь ерунду, то рано или поздно выясняется, что-то, что ты показывал до или после этого исполнителя, смотреть и слушать нельзя. Тогда те, кто тебе платит, говорят: «Старик, зачем ты показываешь Градского? Ну его. Мы тебе платим — показывай нас и без него».

«Вся пресса — бульвар»

 — Я читала, что ваш любимый вид отдыха — валяться на диване перед телевизором. Что вы обычно смотрите?
 — Я смотрю, как человечки двигаются, разговаривают, — это же интересно. Ты подглядываешь за другими, и тебе ничего за это не будет — это же замечательно. Люблю «Итого» с Шендеровичем, фильмы, спорт.
— Наверное, довольны, что вместо ТВ−6 теперь НТВ плюс…
 — Конечно. Многие мои знакомые сказали: «О! Вот это да! Вместо очередных рассуждающих голов нам показывают нормальное действие». (Смеется.)
— Вам принадлежит фраза: «Публика имеет ту музыку, которую заказывает». Судя по телеэфирам, у российской аудитории довольно низкий культурный уровеньѕ
 — Массовая аудитория довольствуется средним. Но это процесс двусторонний. Если людям каждый день долбят с экрана телевизора, что это хорошо, — многие в это верят и заказывают это в виде пластинок, билетов на концерт и т. д.
— То есть виноваты телевизионщики.
 — Конечно, основные виновники — это те, кто руководит ТВ и идет по пути наименьшего сопротивления. Они почитают народ за быдло и считают, что ему надо давать то, что попроще. Это касается не только музыки, но и подачи информации. Те, кто находится у телевизионного руля, думают: «Для вас „Поле чудес“, а для нас — Стендаль ночью». Сами они никогда не будут смотреть «Поле чудес», так как о себе они высокого мнения, а о телезрителях низкого.
— Недолюбливаете вы нашего брата. Интересно узнать, почему.
 — Вы сама и ваше СМИ — наглядный пример тому, что происходит. Вы ничего на самом деле не знаете, что я пишу, — но берете интервью. Ни у кого не возникает желания послушать мои записи, никто не пишет о музыке. Все СМИ сегодня — это продукт человеческого разума, нацеленный на самого человека. У нас нет журналов и газет, в которых могли бы появиться эссе и оценки. Вся пресса — бульвар: быстрая, с яркими личностями. А почему они стали яркими, что их к этому подвигло — никого не интересует. Журналистов интересует блеск, а не то, что создает блеск.

«Я могу петь лучше кого угодно»

 — Вам удалось выступить в «Карнеги-холле». Что вам это дало?
 — Как собачки помечают места, так и я пометил. «Карнеги-холл» — это высокая ступень, и выступить там — это все равно что объяснить самому себе, что не зря занимаешься своим делом. «Карнеги-холл» может снять кто угодно, но те, кто не уверен, что соберет зал, этого не делают. Заплатить деньги можно, но никто не хочет их выкидывать.
— Сколько стоит концерт?
 — Дорого.
— Больше 100 тысяч долларов?
 — Меньше. Около 50 тысяч стоит аренда зала, затем реклама, продажа билетов. Одни что-то с билетов получают, другие находят спонсоров. У меня не было спонсоров, я все делал сам.
— Затраты окупились?
 — Я был одним из очень немногих, кто сумел там даже заработать. Хотелось доставить себе удовольствие, и это получилось. Если бы вы видели, какой там великолепный зал и удивительная акустика!
— Когда вы оттуда вышли, то о чем подумали?
 — Я почувствовал уважение к себе: толпа у входа была, на ура принимали, даже «Нью-Йорк Таймс» написала об этом несколько строк, что уже невероятно. В этой газете никто ни о ком бесплатно не пишет. Меня в Америке знать никто не знает, хотя при этом я могу петь лучше кого угодно.
— Вам, наверное, обидно?
 — Обидно, но это данность, и с этим надо считаться. Музыкант — это не спортсмен, которому надо обязательно ставить рекорды на стадионе. Музыкант может добиваться успеха и на своем огороде. Я знаю, что в том месте, где Паваротти берет дыхание три раза, мне не надо брать ни разу, — и мне этого достаточно. Никто этому не верит, считают, что я должен показывать всем свои достижения.
— Как-то вы сказали, что постоянно вынуждены придумывать себе для покорения все новые рубежи. Какой рубеж вы покоряете сейчас?
 — При поддержке правительства Москвы я получил здание в центре города для создания Театра современной музыки. Строительство театра и запись оперы — это для меня реальные рубежи.
— Три года назад вам присвоили почетное звание «народный артист Российской Федерации». Гордитесь?
 — Это приятно. Я никогда ничего не прошу, но когда дают — не отказываюсь. Из-за этого звания в компании надо мной прикалываются: «Вот у нас здесь есть народный артист за столом. Что вы думаете, Александр Борисович?» Я отвечаю: «Да пошли вы!» К регалиям надо относиться хорошо, но не слишком серьезно. Главное не это, главное — ты сам и твое имя.

«Я не жадный, я прижимистый»

 — Говорят, что журналистам при общении с вами требуется осторожность сапера. Как бы вы могли это прокомментировать?
 — Это оттого, что глупости спрашивают. Не всегда приходят люди, чувствующие доброе. В таких случаях я раздражаюсь и начинаю резко отвечать, но чаще всего я просто прекращаю разговор.
— Вы считаете себя богатым человеком?
 — Я обеспеченный среди известных людей. Более того, я свободный и ни от кого не завишу.
— На чем вы сейчас зарабатываете деньги?
 — Концерты, пластинки, выступления на презентациях — все, что мне не противно.
— Вы дорогой исполнитель?
 — Не дешевый. Мне проще зарабатывать, ведь я один и мне никого с собой возить не надо.
— Как-то вы сказали, что вы прижимистый человек. В чем, по вашему мнению, различие между прижимистым и жадным?
 — Прижимистый не тратит деньги впустую, а жадный не тратит их вообще. Я считаю себя гостеприимным. Если ко мне приходят друзья и знакомые — у меня от угощений всегда ломится стол. Когда я прихожу к своим друзьям — там происходит то же самое.
— На что вы никогда не потратите своих денег?
 — На бездумные развлечения. Передо мной всегда стоит дилемма: это стоит столько, но стоит ли это того, чтобы на это столько тратить? Если говорю, что стоит, — трачу. Но это не касается подарков и дней рождений.
— Если поверить в реинкарнацию — каким бы вы хотели стать цветком, животным или деревом?
 — Цветком — столетником, от него пользы очень много; животным — горным козлом, это свободное и недоступное врагу животное; деревом — дубом, он большой и красивый.
— У вас есть настоящие друзья?
 — Друг — это тот, кто безоговорочно придет тебе на помощь. Таких у меня 2—3 человека. Я могу им позвонить в любое время суток, и они приедут. Но это не те люди, с которыми я общаюсь постоянно. Дружба под названием «не разлей вода» не для меня — я сам по себе.
— В своей одежде вы предпочитаете черный цвет. Боитесь, что сглазят?
 — Я не знал про это — видимо, это подсознательно. Мне уютно в черном цвете, тем более он меня стройнит. Но в то, что можно сглазить, я верю. У меня есть знакомый, изменение поведения которого по отношению ко мне иначе, чем сглазом, объяснить невозможно. Мы давно знакомы, терпели и прощали друг другу многое, и вдруг ни с того ни с сего он изменил ко мне отношение. Чем это объяснить? Наверное, кто-то сглазил.
— Вы женаты третий раз. Наконец нашли настоящую любовь?
 — Никогда не знаешь, полюбил ты в первый или в последний раз. Бросаешься в это чувство и каждый раз думаешь, что это последний. Через некоторое время выясняется, что ты просто плохо выбирал. Часто мы наделяем предмет встречи качествами, которых у него нет, — отсюда разочарование. Первую мою жену звали Наташа. Мы были молоды и относились к этому несерьезно. Наш брак продлился полторы недели. У нас с Наташей был роман, потом он стал затихать, и нам показалось, что если мы поженимся, то все вернется. Когда мы поняли, что у нас ничего не получилось, — мы разошлись. Сожаление по этому поводу было, но трагедии никакой. Брак с Анастасией Вертинской продлился три года. За это время, видимо, перегорел какой-то предохранитель, и мы расстались чужими людьми. Сегодня, если встречаемся на каком-то мероприятии, проходим мимо друг друга. Как-то я поздоровался с ней и пытался заговорить, но Настя дала понять, что не расположена к этому. Мы не общаемся, и говорить о ней мне неинтересно. Ну, а Ольга занимается картинами, и у нас с ней двое детей.
— Вы строгий отец?
 — Я «воздействую» постоянно на детей, но они знают, что я поору и перестану. Воспитываю их, а они посмеиваются надо мной. Иногда слушаются, а иногда нет. Мне нравится, что они очень свободолюбивы, но не нравится, что я ничего не могу им запретить. Даниилу — 21 год, Маше — 16. Сын заканчивает Лондонскую школу экономики, а дочка учится в Лондоне в дизайнерской школе. Маша в общежитии, а Даниил снимает небольшую квартиру. От лондонской жизни у них смешанные чувства: с одной стороны, они там получают хорошее образование и хороший английский, а с другой — им там не нравится, они чувствуют себя чужими в Англии и постоянно мечтают о каникулах в Москве…

НЕСЕКРЕТНЫЕ МАТЕРИАЛЫ
АЛЕКСАНДР ГРАДСКИЙ

Один из патриархов отечественной рок-музыки. Начал выступать в 1963 г. в ансамбле польских студентов «Тараканы» в МГУ. В 1965 г. играет с группой «Славяне». В 1966 г. организует новую группу — «Скоморохи». В первом составе участвовали также Александр Буйнов (рояль) и Владимир Полонский (ударные). «Подруга угольщика», «В полях под снегом и дождем», «Испания» и другие песни «Скоморохов» того периода позже появились на миньонах фирмы «Мелодия», а в 1987-м на «Мелодии» вышел альбом «Размышления шута», составленный из записей 1971—1974 гг. В 1969-м Градский, не порывая с группой, поступает на вокальный факультет Института имени Гнесиных. В 1973 г. пишет музыку к кинофильму «Романс о влюбленных». По сути это был первый кинофильм, в котором с экрана зазвучала рок-музыка. В середине 70-х активно использует синтезатор и теперь нередко выступает один. Он уже не только играет на гитаре и скрипке, как в первые годы, но и использует еще и клавишные, ударные, челесту и другие инструменты. В начале 90-х Александр Градский выступает — чаще под акустическую двенадцатиструнную гитару — с балладами, романсами. Градский — автор трех балетов («Человек», «Распутин», «Еврейская баллада») и оперы «Стадион». Сам музыкант никогда не выпускал магнитофонных альбомов.