Двенадцать лет назад сняли последнее «дело» из самого знаменитого многосерийного детектива Советского Союза «Следствие ведут Знатоки». Тогда никто и думать не мог, что неразлучная троица из МУРа вернется на наши экраны. Не верили в это до тех пор, пока канал ОРТ не решил рискнуть и возродить Знатоков. И вот в конце февраля свершилось: на первой кнопке были показаны новые четыре серии телефильма «Следствие ведут Знатоки. Десять лет спустя. Дело № 23. Третейский судья».
Естественно, на премьеру из Израиля приехал и майор Шурик Томин (вернее, уже полковник), в жизни — Леонид Каневский. За ту неделю, что Леонид Семенович провел в Москве, ему пришлось дать десятки интервью. И все про «Знатоков». Поэтому, чтобы в очередной раз не задавать артисту одни и те же вопросы, «МК-Бульвар» решил побеседовать с Каневским о нем самом, его жизни, начиная с эмиграции и военного положения в стране и заканчивая выращиванием кактусов.

 — Когда вам задают вопрос «Почему вы эмигрировали?», вы говорите, что не эмигрировали, а переехали, что «не рвали корни». А что вы под этим подразумеваете?
 — Что такое корни? Корни — это ощущение Родины, родных мест, это близкие и друзья, это связи, которые у тебя остались. Это я имею в виду. А эмиграция — это переезд и полное вливание в ту жизнь. Да, я там работаю, там живу, у меня там тоже есть друзья…
— И это не значит, что вы полностью забываете всех тут.
 — Ну да, в том-то и дело. У нас раньше как было? Вот у тебя есть место прописки, и если ты переехал в другой город — сделал что-то нехорошее. Но это глупости, весь мир так живет и жил: родители в одной стране, бабушки-дедушки — в другой, дети — в третьей. А на уик-энд съезжаются, общаются и замечательно себя чувствуют. И это не значит, что они стали предателями отчизны. Сейчас и у нас так же. Мы свободно ездим, свободно общаемся и свободно встречаемся, иногда в третьей, нейтральной стране.
— Вы сюда приезжаете только по работе?
 — В основном не по работе. Вот последний год я приезжал из-за «Знатоков», на съемки, на премьеру. А так — я приезжаю просто повидаться с друзьями, на юбилеи, именины, крестиныѕ Сейчас модны загородные дома. А у моего друга хороший дом в районе Жуковки, где я снимал дачу, когда дочка была еще маленькой. Помню, там рядом за забором было совминовское хозяйство и, естественно, пропускная система. Мне-то давали пропуск, чтобы в магазин ходить и все такое, а дети старались пробраться туда поиграть. И как-то мне дочь с гордостью сказала: «Мы сегодня забрались туда, там замечательно…» И я подумал, что мой ребенок в пять лет не должен понимать, что надо куда-то прорываться, и больше мы там дачу не снимали… Но сейчас там по-прежнему снимают дачи многие мои друзья, и я к ним с удовольствием летом приезжаю с семьей. Почти родное место. (Смеется.)
— Вы уже десять лет живете в Израиле?
 — Одиннадцать в мае будет.
— Теперь-то уже выучили иврит?
 — Ну я не могу сказать, что выучил хорошо, как русский. Это невозможно никогда сделать, но, во всяком случае, я играю на иврите. А первые годы это было очень трудно.
— А как вы его учили? Обложились учебниками-словарями?
 — Ну да.
— Но вы, когда уезжали, хоть немного знали язык?
 — Вообще ничего. Ноль! Более того, этот язык совершенно неузнаваем, то есть не похож ни на английский, ни на французский, ни на испанский, ни на немецкий… Просто такая масса голосовая. Слова не отделялись друг от друга. Поэтому было очень сложно и, главное, нервно. Нервно не то, что ты забудешь текст, а что твой партнер перепутает последнюю фразу, скажет другую, а ты ответишь на ту. И зритель поймет, что ты ни черта не понимаешь. Но мы первые годы репетировали по-русски и уже потом перешли на иврит. А сейчас мы что-то репетируем по-русски и на иврите, а что-то сразу на иврите.
— Я читала, что сейчас в вашем театре «Гешер» больше стало спектаклей на иврите, потому что много актеров из Израиля…
 — Да.
— А почему вы их не учите играть по-русски?
 — Они играют по-русски, учатся. А как же? «Одесские рассказы» Бабеля играют израильские актеры. Я играю Менделя, а моего сына играет коренной израильтянин, замечательный парень со смешным лицом, курносый. И когда его услышали мои знакомые, сказали: «Ну этот-то, понятно, из Черновцов, у него украинский акцент». А мы ржем, умираем. А про девочку — играет Марусю, — вообще турецких корней, говорят: «Ну это-то точно Литва, Прибалтика». Но, конечно, на русском мы играем меньше, чем на иврите: два-три спектакля в месяц. Потому что основной зритель — израильтянин.
— А письменный вы освоили?
 — Я могу писать, но не бегло.
— А то, что пишется справа налево? По-моему, как-то дико должно казаться.
 — Это как раз не важно, моментально привыкаешь. Когда ты видишь, допустим, объявление на иврите, то сразу понимаешь, в какую сторону читать, не делаешь такого поиска.
— Я слышала, что вам для последней роли в израильском кино пришлось учить грузинский язык.
 — Это было очень смешно. Я там играю пожилого, смешного, несколько вульгарного дядьку. И вот на первой репетиции мне переводчица говорит: «Давайте я вам сейчас весь ваш текст напишу русскими буквами». Я говорю: «Зачем? Вы мне напишите только те фразы, которые на грузинском». — «Нет, нет, нет. Вы не поняли. Весь текст на грузинском». И мы с коллегами-израильтянами в ужасе обнаружили, что режиссер — он родом из Грузии — хочет, чтобы мы все играли по-грузински. Потому что люди, приехавшие после 40—50 лет, в семьях говорят на родном языке. И он хотел, чтобы вся семья этого героя говорила на грузинском. И мы учили.
— А потом дублировали?
 — Нет.
— А как же зрителям смотреть? Они же не поймут ничего.
 — А там когда идут грузинские фразы — титры.
— Но вы выучили грузинский в пределах роли?
 — Ну конечно. Но, правда, мои друзья из Тбилиси — когда я их слушал, то понимал их интонации и даже пытался вставить «да», нет", — говорили мне: «Ты от нас скрываешь, ты знаешь грузинский». (Смеется.) Так что акцент для меня был не сложным, он у меня на слуху.
— Вы с театром «Гешер» много гастролируете…
 — Ой, да, мы проехали почти всю Европу. Бывали в Мельбурне, Нью-Йорке…
— А жена с вами ездит на гастроли, фестивали?
 — Да. Я последние лет пятнадцать езжу с женой и, если есть возможность, с дочкой. Потому что я помню свое ощущение, когда впервые попал в Париж. Это был год 78-й, тогда еще не выпускали вместе. И вот я иду по Парижу и ловлю себя на мысли, что мне обидно до слез: что ж такое, я не могу пройти с женой, с дочкой, показать им все эти улицы и бульвары, пообщаться на эту тему. Остается потом только рассказывать. Я хорошо это помню и поэтому сейчас, когда я куда-нибудь еду, стараюсь, чтобы рядом был кто-то близкий, чтобы можно было сразу поделиться впечатлениями.
— Какие-то сувениры привозите из поездок?
 — Специально нет, ну, а если что-то мне кажется забавным — покупаю. Сейчас мне коней все дарят. И я покупаю, потому что я Каневский, Конь — под кликухой такой всегда ходил. Я даже сейчас сюда привез несколько коней друзьям, тем более год Лошади. Например, Хотиненко привез коня такого симпатичного, смешного.
— А талисман у вас есть?
 — Есть. Со мной ездит уже двадцать три года маленький львенок. Мне его дочка подарила, когда была маленькая, и сказала: «Пусть он тоже посмотрит, куда ты сейчас едешь». И вот он с тех пор со мной. Не было еще ни одной поездки — короткая ли, длинная, обязательно беру с собой.
— Можно сказать, что попутешествовали вы изрядно. Но есть страна, куда бы вы хотели просто поехать отдохнуть?
 — Есть, я туда и езжу отдыхать. Я там был на фестивале много-много лет назад, еще не с «Гешером», а с Театром на Малой Бронной. Это Финляндия. Там совершенно потрясающие места: покой, баня, домик, озеро, лодка…
— Но вы вроде как любите большие города. А отдыхать, получается, предпочитаете в тишине?
 — Только в тишине, где нет народу. А где бы хотел еще побывать? Даже не знаю. Наверное, всюду интересно, где я еще не был. Хотя и очень много мест, где я был. (Смеется.) Даже в Японии в позапрошлом году. Не был в экзотических странах: Таиланде, Индии. Туда бы съездил.
— Очевидно, вы и Израиль весь объездили?
 — Да. Первые годы мы ездили и сами, и с экскурсиями, и друзья возили, которые страну замечательно знают. Она интересная безумно, и красивая, и климатически смешанная. На этом маленьком расстоянии четыре климатических пояса: на севере зимой еще снег идет, а на юге — 20 градусов температура воды в море.
— Вы не боитесь жить в Израиле?
 — Нет.
— Почему? Я, конечно, понимаю, что там состояние войны перманентно и к этому, наверное, привыкаешь, но…
 — Там это как-то не чувствуется.
— …но должно же быть боязно.
 — Больно. Не боязно, а больно. Слышишь в новостях, что еще где-то что-то случилось, погибли люди, и это больно. Конечно, страшно, что, не дай бог, затронет тебя, твоих детей, друзей… Но жизнь идет, понимаете? Театры полны. Хотя есть места, куда не рекомендуется ездить, деревни всякие. Туда мы не ездим.
— То есть страшно не до такой степени, чтобы все бросить и уехать?
 — Нет, не до такой. Там атмосфера другая, нет ощущения постоянной опасности. Ну что делать? Ну есть мерзавцы. Так они в любой стране есть. Я тут прочитал недавно, в Москве двух молодых людей убили из-за машины какие-то ублюдки. Страшно.
— Отвлекаясь от грустной темы… Я знаю, что вы хорошо водите машину.
 — Люблю это дело.
— Здесь, когда вы превышали скорость, вас гаишники узнавали и отпускали. А там как выкручиваетесь?
 — Я не выкручиваюсь. Плачу иногда штрафы, в основном за стоянку не в том месте, а вообще стараюсь ездить по правилам.
— Ну правильно, там-то вас не знают.
 — Напрасно вы так говорите. Мы как-то с другом, он был за рулем, ездили в город Беэр-Шева и что-то нарушили. К нам подошли два полицейских, попросили права. Все на иврите, естественно, и вдруг один видит меня и по-русски: «О, какие люди!» И своему напарнику: «Ты что, его не узнаешь? Это же Каневский!» Я ему говорю: «Что же ты здесь работаешь? Езжай в Тель-Авив». — «Зачем? Лучше вы к нам, у нас тут 70 процентов дорожных полицейских — русские». (Смеется.) Ну, а вообще, конечно, стараюсь не нарушать. И там более тактичные водители, хотя сумасшедших тоже много: могут остановиться где угодно, побеседовать. Есть такая шутка в Израиле: какая самая короткая единица времени? Это момент гудка сзади стоящего автомобиля между желтым и зеленым светофором.
— Вы живете на Святой земле. А каких-то религиозных правил придерживаетесь? Пост, предположим, соблюдаете?
 — Нет, к сожалению. Хотя это полезно. Кошерную пищу не ем. Но мы уважаем традиции. Чем там хорошо? Вот у нас воскресенье выходной день, а там суббота. Но у нас все равно в воскресенье все чем-то озабочены: завтра рабочий день и т. п. А там в субботу полное вымирание: тишина, мало машин, люди отдыхают, гуляют, ничего не делают. И даже зритель в субботний вечер немного отличается от обычного зрителя: он сытый, вальяжный, менее реагирующий.
— А как вы отдыхаете? Лежите на диване, смотрите телевизор, читаете?
 — Телевизор — нет. На тренажерах занимаюсь, когда есть свободное время. А в субботу люблю посидеть просто у бассейна.
— Бассейн ваш собственный?
 — Тихо-тихо. У меня абонемент. Я живу в съемной квартире.
— До сих пор? А почему вы не купите себе квартиру?
 — Ну, во-первых, потому что там, где я хочу купить, это стоит запредельных денег. Впрочем, это и во-вторых. (Смеется.) Я хочу жить в Тель-Авиве, там, где театр, и поэтому снимаю. Ну, а что? Полмира живет в съемных квартирах.
— Большая квартира?
 — Ну… Хорошая.
— То есть бытовые условия у вас там лучше, чем были тут?
 — Нет. Я стараюсь держать такие же условия. Модус вивендис, извините за такое высокообразное выражение, сохранился тот же. Образ жизни такой же.
— Я слышала, вы выращиваете цветы?
 — Не то чтобы выращиваю, у меня это как бы хобби.
— Это какие-то экзотические?
 — Нет. Есть у меня экзотические колючки… Кактусы. Но в основном всякие жасминовые кусты, розы.
— И все это дома?
 — Да, на балконе.
— Огромный балкон, очевидно.
 — Ну-у, большой. (Улыбается.)
— А давно вы стали этим увлекаться?
 — Вы знаете, нет. Лет шесть назад. Как-то вдруг началось. Мне хотелось, чтобы дома в комнате были живые цветы, и стал покупать. Потом мне кто-то подарил такой, который по стенке вьется. Я за ним стал следить, и как-то пошло, пошло. А потом уже поехал в оранжерею, купил маленькие черенки, смотрел, как они росли. Жену этим увлек, она теперь тоже почитывает всякую литературу, мне этим некогда заниматься. (Смеется.) Я не люблю читать, я так, интуитивно, пробую пальцем, земля сухая или влажная, и решаю, поливать или не поливать.
— Кошерную пищу вы не едите. А что любите?
 — Я люблю грузинскую кухню.
— Вы сами готовите?
 — Нет, жена. Но я иногда что-то делаю, мясо, например. Знаю, как его сделать хорошо. Сейчас ткемали у нас появилось замечательное, которое из Москвы привозят. Ух, классное! Настоящее, просто как кутаисское, сухумское ткемали. Делаешь салатик, нарезаешь всего, поливаешь ткемали, садишься, наливаешь бокальчик височки…
— Височки? А почему виски, а не вино в таком случае?
 — Ну люблю я виски.
— То есть вы гурман?
 — Ну как вам сказать, я не притязателен в пище, но вообще я гурман, я люблю вкусное.
— Но вкусная и изысканная — это немного разные вещи.
 — И вкусную, и изысканную.
— Но в принципе вы можете съесть и жареную картошку?
 — О, конечно! Это же изысканно. Хорошо поджаренная картошка — это замечательно. (Смеется.)
— А всякие русские, украинские национальные блюда, типа борщ с пампушками?
 — Борщ — с удовольствием, пампушки стараюсь не есть, потому что надо держать форму. Диету не соблюдаю, но надо всегда помнить, что ты актер и ты на виду.
— Можно сказать, это и есть ваши слабости? Поесть там…
 — Слабости… Люблю выпить, но не во вред делу. Никогда в жизни не пил перед спектаклем, перед репетицией, а после спектакля делаю это с удовольствием. Особенно когда хорошая компания — в кайф. Играю спектакль в ожидании этого момента. (Смеется.) Есть такая шутка: лучшее вдохновение в жизни артиста — это первая рюмка после спектакля. Это такое снятие нервного напряга. А какая еще слабость? Да, женский пол, я всегда очень нежен, уважителен и галантен к нему. И всю жизнь его чтил.
— Вам уже 62 года. Вы боитесь чего-то не успеть в этой жизни? Или вы считаете, что уже многого добились?
 — Нет, нет, да что вы. Чего многого добился?..
— Ну хорошо, тогда чего бы вам хотелось еще?
 — Ну как? Хотелось бы сохранить театр, в котором я сейчас работаю. Сохранить себя в этом театре. Сыграть что-то интересное, значительное. И еще хочется что-то сделать с московскими коллегами. Потому что это ужасно приятно: репетировать, играть, сниматься на родном языке, слышать, как все вокруг болтают, режиссера с полуслова понимать. Вот я сейчас приехал на «Знатоков», мы опять встретились с моими старинными товарищами Сашей Пороховщиковым, с Сашей Филипповым, с Герой Мартынюком… Это все хотелось бы успеть сделать. Ну что значит успеть? Какие наши годы. О чем вы говорите? Все успеется.
— Но есть что-то, чего боится Леонид Каневский?
 — Физическая боязнь? Всю жизнь одна боязнь: когда попадается что-то жлобско-бандитское, и это касается друзей, близких, не дай бог, жены и дочки (к счастью, этого никогда не было), поднимается пена в глазах, ты теряешь контроль над собой и можешь совершить что-то непотребное. Вот этого я боюсь. Потерять контроль.
— Вы можете назвать свои недостатки, с которыми вы тщетно боретесь? Я не имею в виду выпить…
 — Разве это недостатки? Это достоинства. (Смеется.)
— Ну, а недостатки? Вот я, например, почти всегда опаздываю и ничего не могу с собой поделать.
 — О, про себя могу сказать, я много лет опаздывал. Всегда, даже на репетиции. И вот в последнее время я себя приучил, заставил не опаздывать. И жутко раздражаюсь, когда кого-то надо ждать. Вот такой был недостаток, но я его поборол. А сейчас, наверное, ленив.
— А достоинства? Ну помимо того, что красив.
 — Это да! Красивый, высокий, стройный, голубоглазый блондин. Это есть. (Смеется.) Ну, а если серьезно, скорее всего то, что сохранил верность профессии — 42 года уже. И, наверное, то, что делаешь что-то достойное и люди относятся к тебе с симпатией, а главное, с уважением. Это приятно.