Режиссер Театра Маяковского Татьяна Ахрамкова непредсказуема.
Никто не может просчитать ее следующий театральный эксперимент.
Она умудряется извлекать из далекого прошлого позабытые творения Лопе де Веги, Теннесси Уильямса и ставить на них аншлаговые спектакли. Во всяком случае, в ее подаче это получается не повторением пройденного, а непременно чем-то новым
и неожиданным. Заслужив от своего учителя Марка Захарова лестное «фанатик от режиссуры», она уже в который раз оказывается в числе претендентов на место главного режиссера того или иного театра, но не более того.

 — «Если б не стала режиссером, пошла бы в психотерапевты», — сказали как-то вы. Поэтому как у потенциального врача хочу спросить: какой диагноз вы ставите сегодняшнему зрителю?
 — Диагноз тяжелый, конечно. Но если мне удается вылечить хотя бы одного человека во время спектакля, каким-то образом поменять его состояние души, организма, какие-то химические реакции крови, то считаю, что я перед Господом Богом хоть в чем-то оправдана. Хотя наша профессия не приветствуется церковью. Несколько лет назад отец Геннадий из церкви Малого Вознесения хотел освятить эти стены. Он тогда сказал: «Да, я буду освящать все, кроме сцены». — «Почему?» Я так удивилась: как-никак считаю себя человеком, знающим общие христианские каноны. «Потому что на театральной сцене происходит бог знает что, — поясняет он, — а стены я могу освятить».
— Знаю, что у вас была мечта создать триптих по мистическим произведениям мировой литературы — «Гамлету», «Дон Жуану» и «Фаусту».
 — Да, я очень хотела, но буду откровенна. «Гамлета» и «Дон Жуана» я сделала — естественно, не буквально. Получились такие философские шутки на эти темы. Но когда я приступила к «Фаусту», мне умные люди посоветовали отказаться от этой затеи, намекнув, что есть пограничные тексты культуры, которые приносят несчастья. И действительно, случилось непоправимое горе: жуткий инсульт разбил драматурга Музу Павлову, которая ради меня собиралась писать «Фауста». Там, где искушение сатанинское, где Воланд, Пиковая дама — эти тексты нашпигованы, пронизаны, к сожалению, какой-то страшной, совершенно загадочной информацией, содержащейся между строк.
Я-то живу напротив Новодевичьего кладбища, вот такой фатальный момент — дом напротив входа на кладбище. Могу хохму рассказать. Как-то после вечернего спектакля ловлю частника. Он спрашивает: «Куда?» — «На Новодевичье кладбище». Это нормально, я все время так говорю, без всяких подозрений. И он тут мне: «Не рановато?» — «Да нет, наоборот, — говорю, — поздновато». Едем. «А что вы в такое время делаете на кладбище?» — водитель оказался недогадливым. «Да живу я там», — отвечаю на полном серьезе. «В каком смысле?» — не унимается он. И тут меня разобрало. «Да я работаю на кладбище. Мне там палатку ставят за могилой Хрущева. Выдают камуфляжную форму, есть у меня и табельное оружие — пистолет Макарова, потому что какой-то неизвестный по ночам пытается оторвать голову надгробию скульптора Неизвестного». — «Как? И скульптор неизвестен?» Хорошо что мы уже подъехали: он, видимо, принял меня за какого-то вурдалака, говорит: «Вылезайте». Короче, я вылезла и еще метров сто клячилась пешком. Все-таки чувства юмора водителю не хватило.
— Среди актеров и роль Дон Жуана считается роковой. Что думаете делать со спектаклем «Забавы Дон Жуана»?
 — Но у меня же сделан шуточный спектакль. Дело в том, что мы использовали оперу Моцарта «Дон Жуан» и его «Реквием». Вообще там много музыки, и ребята поют. Есть замечательные работы, прекрасный Лепорелло помимо Анатолия Лобоцкого (Дон Жуан). Лепорелло — Александр Ильин, из замечательной династии Ильиных, младший брат Володи Ильина, известного киноактера. Этот спектакль дорогого стоит.
— Из разговора я поняла, что человек вы суеверный.
 — Не суеверный, а верующий. Суеверность только в том, чтобы не сглазить, раньше времени не оглашать результаты какого-то проекта.
— И никаким другим приметам значения не придаете?
 — Нет, не придаю. Но кто-то из артистов целует, допустим, кулисы, есть такая примета, я знаю. Или, к примеру, когда падает роль или пьеса, надо сесть причинным местом, задницей, извините, и поднять вместе с ней эту роль. Все это чисто театральные условности, которые не прощаются коллегами, если они не соблюдаются. У меня, наоборот, есть нарушение некоторых примет. Когда снимался фильм о Нине Мамиконовне Тер-Осипян к ее юбилею, я узнала от нее, где в зале было место Мейерхольда — в седьмом ряду партера, в противоположной стороне от кресел, где сидели все последующие руководители театра: Гончаров, Охлопков и другие. Чтобы понять, в чем тут секрет, попросила поставить мне режиссерский стол на место Мейерхольда. И когда стала смотреть спектакль, все поняла. Он ставил пьесы с наиболее невыгодной для зрителя, слабой точки. Теперь я смотрю все свои спектакли с разных сторон, в том числе и с места Мейерхольда.
— В одной из своих последних постановок — «Не о соловьях» по Теннесси Уильямсу — вы будто изменили себе: шуточные розыгрыши уступили место настоящей трагедии с мрачноватым местом действия — тюрьмой на острове. Некоторые зрители уходили в антракте. Вас это не пугает?
 — Нет. Там масса причин, по которым можно уходить. В принципе не опустошался ни партер, ни бельэтаж, ни ярус. А галерку просто запирают в этом театре, потому что оттуда ничего не видно и плохо слышно. Ведь Театр Маяковского (до этого — Театр Революции, Никитский, в первом рождении — театр Парадиз по имени Георга Парадиза, первого антрепренера, «парадиз» в переводе на русский означает рай, поэтому я в раю работаю уже много лет) — он строился как музыкальный театр, в этом уникальность его акустики. Но вот с боков и галерки плохо видно мизансцены. И поэтому делать выводы, что кто-то куда-то уходит… Уходят у нас отовсюду, со всех спектаклей, и из «Ленкома», и из «Сатирикона». Мнения же о спектакле самые разные. Кто-то говорит, что безысходность, а кто-то — наоборот. Ко мне прибегала женщина со слезами и говорила, что это мой самый лучший спектакль.
— В последнее время вы не ставите комедии, предпочтение отдаете другим жанрам. С чем это связано?
 — Наверное, с мироощущением другим. Комедий я наставилась. Пора переходить к серьезным вещам. Гончаров не разрешал браться за серьезные проекты, он очень ревновал. Но и за это я ему благодарна, потому как те препятствия, которые он создавал, они дали такую мощную закалку, что мало не покажется. Очень многие ломались на его пути, он же почти никого не признавал. Я вот, например, считаю, что могу войти в Книгу рекордов Гиннесса, потому что при жизни Гончарова в его театре поставила 12 спектаклей.
— Как случилось, что Андрей Александрович Гончаров (бывший главный режиссер Театра им. Маяковского. — МКБ) взял-таки вас к себе в ученицы вопреки собственному мнению, что не женское это дело — режиссура?
 — Да просто он был человек талантливый и талант чувствовал на расстоянии. Он пригласил меня в театр, когда я еще на третьем курсе училась, ни больше ни меньше.
— Но поступить с первого раза вам не удалось?
 — Нет. Я поступила с третьего раза, но попала в результате именно к нему. Вот так все оказалось закольцовано, срифмовано. Вообще все в нашей жизни предопределено.
— Вы всегда так упорно добиваетесь своей цели или вам случается пойти на компромисс?
 — Всегда, если я знаю, что это достойная цель. Упорна, а как же иначе? Это профессия.
Скромничать не буду. Я действительно многое этому театру отдала, и у меня есть свой зритель и своя группа артистов. Гончаров, кстати, был мудрый человек. Он вмешивался только туда, где были слабые решения художественные, а то, что было на него не похоже, он не трогал. Он всегда понимал: это что-то другое, отличное от его мышления, поэтому мне и удалось просуществовать очень достойно, не вступая с ним ни в какие конфликты.
— Но ситуация изменилась, в январе Сергея Арцибашева назначили новым художественным руководителем Театра Маяковского. Как складываются ваши взаимоотношения?
 — Всех почему-то волнуют наши отношения. А между тем складываются они самым лучшим образом. Я даже рада, что пришел именно Сергей Николаевич. Всю тяжесть разгребания полученного наследия он взял на себя. Что касается меня, то я другой человек по складу и никогда не претендовала на эту должность. Театр — это огромный завод, тут надо принимать жесткие решения, тут маршал Жуков нужен. А мы все еще живем старыми иллюзиями, что можем продержаться на прежнем имидже. Надо очень серьезно продумать, конечно, и репертуар. Мне кажется, надо не подражать эстрадным ходам, а попытаться сохранить лицо театра, которое всегда было таким философским.
— В связи с этим премьера «Строителя Сольнеса» — это именно такая своевременная пьеса. Чем она вас привлекла?
 — Бесконечно перечитывая Ибсена, я решила, что сейчас необходимо пересмотреть переводы классики, которые делались в 20-е, 30-е годы. И пригласила молодого поэта Глеба Шульпякова помочь мне с новой версией ибсеновской пьесы. Помимо привнесения в спектакль своих ассоциаций с великими строителями XX века: Феллини, Висконти, мы очень уплотнили, сжали, спружинили Ибсена. Это одно из самых загадочных произведений мировой драматургии, и мало кто за него действительно берется, особенно в России. И это удивительно, потому что Ибсен всегда соотносился с Чеховым. Сюжет построен на исследовании творческого кризиса художника, архитектора Сольнеса. Как сказал режиссер Леонид Ефимович Хейфец, когда такая пьеса берется к постановке, то в Европе на спектакль вербуются лучшие артисты, потому что сыграть творческий кризис, когда человек мечется, не находит выхода, очень сложно.
— Все ваши спектакли очень музыкальны. Может, потому, что муж музыкант? Это его участие сказывается?
 — Это связано, во-первых, с тем, что я имею музыкальное образование, и то, что муж… Но он ничего за меня не делает, он даже не знает, что я там придумываю. Он просто мне помогает, когда я ему, например, говорю: «Мне нужна на сегодняшний день пятая симфония Малера, поищи по своим знакомым консерваторцам, музыкантам, дирижерам». Неожиданность придумки «Строителя Сольнеса» — наличие цитат и визуальных, и музыкальных. Я взяла четыре записи пятой симфонии Малера, сделанной в разные годы, и с помощью компьютера мы свели их как бы в одно пространство.
— Познакомила вас с мужем тоже музыка?
 — Это было очень давно. Я вышла замуж в 17 лет. Ну, конечно, музыка, консерватория познакомила. Я там в библиотеке работала, а он к тому времени ее закончил, он старше меня. И так вот случилось, что вместе мы уже столько лет, что неприлично об этом говорить.
— Правда ли, что вся ваша жизнь складывается вокруг одного и того же места в Москве? Что вы об этом думаете?
 — Здесь масса мистификаций. Родиться на улице Станиславского, стать режиссером в этом самом месте, потом консерватория, ГИТИС — все это в одной куче. И у меня есть шутка такая (поскольку роддом, где я родилась, находился на месте здания ТАСС), что как только я родилась, его тут же снесли за ненадобностью. И я представляла себе такую картину, как Гончаров проходил по Леонтьевскому переулку, а мама везла меня в коляске к нему навстречу. И он даже подозревать не мог, что этот грудной ребенок потом станет режиссером у него в театре.