«На меня смотрели как на сумасшедшую»
Елена Камбурова: «Сегодня тебе что-то кажется ужасным, невероятно трудным, а спустя годы понимаешь: тебя вела твоя судьба»
Булат Окуджава говорил про нее: «Редкое сочетание вокала, таланта и ума». Голос Елены Камбуровой звучит в сотне советских кинофильмов и мультфильмов: «Раба любви», «Гардемарины, вперед!», «Приключения Электроника»…
Булат ОКУДЖАВА говорил про нее: «Редкое сочетание вокала, таланта и ума». Голос Елены Камбуровой звучит в сотне советских кинофильмов и мультфильмов: «Раба любви», «Гардемарины, вперед!», «Приключения Электроника»…
Благодаря ее исполнению песен Дашкевича, Таривердиева, Окуджавы, Новеллы Матвеевой на отечественной эстраде сложился совершенно особый песенный жанр, близкий к творчеству французских шансонье, где воедино сплетены музыка, актерское мастерство и поэзия.
Сегодня в Театре музыки и поэзии под руководством Елены Камбуровой можно посмотреть «концерт-фантазию» или «концерт-галлюцинацию» на музыку Шумана, Шуберта и Дебюсси, ознакомиться с «Делом № 69» на стихи Иосифа Бродского, а «Капли датского короля» из песни вылились здесь в спектакль.
— Елена Антоновна, в какой момент вам захотелось на сцену — петь?
— Сначала я считала себя стихотворцем, сочиняла все подряд, но, как выяснилось потом, это были просто мои зарифмованные мысли. Не поэзия.
А внутри я соединяла в себе несоединимые вещи… Обычно существо с актерским или с певческим дарованием легко может показать себя: в детском саду, в школе — выйти, исполнить что-то. У меня был страшный зажим. Я только в 10-м классе решилась выйти на сцену — не готовясь (никто мною не занимался), и, естественно, все закончилось грандиозным провалом.
В то время был очень популярен фильм «Возраст любви» с Лолитой Торес. Мы все совершенно с ума сходили по тому, как она двигалась, пела. Вот я и думала, что тоже так выйду, взмахну рукой, что-то там сделаю — но ничего подобного. Это было, в общем, очень смешно и трагично: смешно со стороны и трагично для меня.
— Как вы это пережили?
— Очень тяжело пережила: в чем была побежала домой (а был декабрь), три дня не ходила в школу. Это был позорный такой момент. Тем не менее внутренний голос мне говорил: «Ты должна быть на сцене!» Но как? Мне тогда не приходило в голову, что это будет связано с песнями.
Я видела, как в фойе кинотеатров «филармонические» дамы перед сеансами выходили и пели. И представить, что я вот так же, перед киносеансом, буду петь — как-то это не вдохновляло. Я любила Шульженко, Великанову, но мне казалось, что «серьезно» — это театр… У жизни — свой промысел: в Щукинское училище я не поступила (уже на третьем туре меня все-таки не приняли). Но это заставило меня искать и найти свой путь. Сегодня тебе что-то кажется ужасным, тяжелым, невероятно трудным — а спустя многие годы ты понимаешь, что тебя вела твоя судьба.
Кто знает: может, попади я тогда в театр, и не было бы у меня востребованности, а была бы зависимость: дадут — не дадут роль (ведь много спектаклей, где 2—3 человека играют, а остальные — это как греческий хор). А сколько в театрах ролей, которые актерам не хочется играть! Скучно, примитивно, ненужно, но ты должен играть, и не просто играть, а играть так, как тебе говорит режиссер!
У меня же получилось так, что, несмотря на первые тяжелейшие, долгие годы, когда все считалось антисоветским, антинародным, я ни одной песни не спела такой, которую мне не хотелось бы спеть. Мои выходы на сцену куда менее зависимые.
«Наивные мечты могут быть сильнее бизнес-планов»
— Вам было около тридцати, когда ваше имя зазвучало громко?— Вообще я могу сказать, что у меня никогда не было «громкого имени». В самом начале мне повезло. Я сразу записала 10 песен на радиостанции «Юность», а тогда ее слушала вся молодежь — мои ровесники. Поэтому моя первая аудитория — студенческая, и долгое время считали, что я — молодежная певица. Но очень быстро даже те первые записи свернули: «закрутили гайки», и я автоматически осталась на радио с тремя песнями: это «Гренада», «Орленок» и «Маленький трубач». А поскольку они считались почему-то комсомольскими, хотя ничего общего с комсомольскими гимнами не имели, то для многих я и осталась «той, которая пела комсомольские песни». Смешно, но это так.
— Это не было «спасительным» ярлычком?
— Нет, потому что в программе у меня было много песен на стихи Поженяна, таривердиевский цикл, Окуджаву много пела, Левитанского, и это как раз вызывало негативную реакцию у начальства. Более того, я пела эти песни совсем не так, как надо было их петь, по их мнению. Когда я сдавала свою сольную программу, то руководитель моей организации прямо трясся и говорил, что в каждой песне — труп. Потому что я с самого начала, работая над материалом, вчитывалась: а про что это? Ну да, пели «Орленка» детские хоровые коллективы. Но они пели его как марш, не задумываясь, про что это. «Не хочется думать о смерти, поверь мне, в 16 мальчишеских лет» — для меня это были песни-плачи, и «Орленок», и «Маленький трубач», и «Гренада» особенно.
— А идея театра — долго вами вынашивалась, и как она воплотилась?
— Когда я пыталась кому-то объяснить, что хотелось бы помещение под театр, — на меня смотрели как на сумасшедшую, потому что это было как раз время полной неразберихи в стране — 90-е. Но я знаю, что иногда наивные мечты, наивная вера, наивные представления могут быть гораздо сильнее жестких, больших и сильных бизнес-планов.
Потом, всегда надеешься еще на случай. Помещение это действительно мне было подарено случаем. Мы ехали из Германии в одном вагоне со Львом Сергеевичем Шимаевым (он в 90-е годы был в числе президентских советников). Он помог организовать встречу с Лужковым — не встречу, а выступление, ведь я не была на виду, на словах было не объяснить, что я делаю, и нужно было как-то представить жанр. Саша Градский пришел, был ведущим. А дальше было много тягомотины, суеты, тихого, но настойчивого продвижения вперед, опускания рук, и вдруг Юрий Михайлович «подарил нам свой зал».
Это было 16 лет назад. А сейчас масштаб жизни нашего театра настолько увеличился относительно того, каким я его представляла в самом начале…
«Ощущаю себя давним жителем Греции»
— Некоторые моменты биографии впечатляют вашей силой воли — например, ваша работа на стройке ради будущего поступления в театральный…
— Дело в том, что человек-то я довольно мягкий. Иногда очень трудно принимаю решения. Очень трудно мне бывает сделать другому замечание, особенно в жесткой форме, мне страшно обижать людей. И, что касается собственной судьбы, я поражаюсь своему характеру. Иной раз мы можем кого-то больше знать, чем себя, как ни странно. Поражаюсь своим поступкам, которые, в общем-то, со стороны выглядят как поступки мужественного человека. В экстремальных ситуациях человек мобилизуется и делает какие-то несвойственные ему вещи, и по этим правилам у меня в жизни действительно было много таких эпизодов, когда я поступала — даже неожиданно для самой себя — как человек с твердым характером.
— А греческие корни каким-то образом напоминают о себе?
— Ну (смеется), во всяком случае, когда я пою греческие песни, я чувствую себя абсолютной гречанкой. В какие-то моменты спектакля «Антигона» Софокла, за который я взялась не без опасения — взялась и играю почти все роли, — я действительно ощущаю себя давним жителем Греции.
— Без чего вы не обходитесь на гастролях? Талисман или просто бутылка с водой без газа?
— Кстати, очень важный всегда пункт — чтобы в номере были две литровых бутылки воды без газа. А так, конечно, без какой-то книги не езжу. Обязательно чтобы были свечи с собой церковные. И в день концерта отказываюсь от обедов за счет принимающей стороны. Я всегда с собой вожу маленькую плиточку — как возила, так и вожу.
— Как вам удается держать себя в хорошей физической форме?
— Главное, что важно, — чтобы у меня сохранялось подольше это внутреннее состояние не пожилого человека, каковыми уже являются мои сверстники. Внутри у меня — свой определенный возраст, который я не хочу увеличивать. Это не инфантилизм, хотя я инфантильна, к сожалению, бываю просто до ужаса. Может быть, я просто не хочу распрощаться с песнями, которые идут от лица юного создания, а притворяться здесь нельзя. Поэтому задача определяет форму.
— Наверняка есть некие уроки от ваших родителей, которые вы несете сквозь жизнь?
— Мой отец слишком ответственно относился к работе — был главным инженером завода и, будучи крепким, молодым, интересным человеком, вдруг страшно заболел. То, что он бросил гитару, то, что он из своей взрослой жизни убрал все, что было в его молодости, — очевидно, это и поглотило его здоровье. Я всегда его видела сосредоточенным, настроенным только на работу. В общем, стресс, я считаю, нужно снимать любым образом. Обрадоваться чему-то — всегда можно, хоть мельком. Должен быть интерес к миру.
ЕЛЕНА КАМБУРОВА…
…о счастье:
— В природе меня все потрясает. Считаю, что мы можем себя называть счастливыми уже только оттого, что над головой мирное небо и можно спокойно наблюдать ежегодное чудо: вот еще сухое дерево — оно еще «в графике», и вдруг… становится «живописью». Появляется почка, потом листы, и как раз эти дни весны — для меня величайший праздник, пример возрождения для человека. Не обязательно на физическом уровне. Тело может увядать, а дух должен обновляться, должен питаться энергией духовной, которую подготавливали до него столетиями, — и святые, и литераторы, и поэты, и художники, и музыканты… Еще вода завораживает, абсолютно во всех ее проявлениях. Я мечтала Ниагарский водопад увидеть — и уже три раза побывала около него. Какое же это чудо! Какой сгусток энергии!.. Люблю завывание ветра — пусть оно тревожно, но это всегда безумно торжественно, красиво.
…об учителях:
— Всегда надо помнить, что жизнь человеческая состоит из впечатлений. Если ты мало-мальски эмоциональный человек, то любое впечатление и формирует твою душу. Например, огромная толпа в полной тишине слушает что-то невероятно нежное и тихое — я видела такой фрагмент в парке Лазенки в Варшаве. Каждое воскресенье там собираются люди на огромной поляне, привозят фортепиано, поэты или актеры читают классическую польскую поэзию. Звучит музыка Шопена. И в полной тишине это огромное число людей сидят и слушают. Вот это меня потрясло.
