С выпуском издательством «Иностранка» романа «Великая страна» мало кому за пределами Рунета известный публицист, рассказчик и стихотворец Леонид Костюков сразу шагнул в первый ряд отечественных прозаиков. У книги его много достоинств, но есть одно, резко выделяющее ее на унылом фоне современности: Костюкову интересны люди. Даже те, которых не зовут Леонид Костюков, — а такой подход к делу среди нынешних литераторов большая редкость.

Русско-еврейский бизнесмен, отдыхающий от дел на теплых островах, ради острых ощущений на время меняет пол и, заглядевшись за рулем на собственную молодую грудь, таранит головой рекламный щит. Утеряв в ДТП память и документы, он идентифицируется по приметам с пропавшей год назад американкой, получает новое — женское — имя и начинает новую жизнь.

Пересказывать костюковский сюжет — одно удовольствие, потому что никто сейчас не пишет так же динамично, прозрачно и легко: благодаря этому «Великую страну» проглатывают обычно за день, дочитывают до конца даже те, кто вообще ничего не читает. По ходу пересказа, правда, ты вдруг понимаешь, что делаешь это не своими, а его, г-на Костюкова, авторскими словами — самыми, казалось бы, расхожими, неманерными, но отчего-то очень хорошо врезающимися в память. «Великую страну» вообще очень приятно цитировать и вводить эти цитаты в поговорку: смешная калька с американского разговорного, эмигрантский сленг, состоящий из вводных «уверен» и «догадываюсь», заражает недели на две. Потом так и разговариваешь, к месту и не к месту вспоминая «задачу о посеве редиски Громовым и Хабибуллиным». Анекдот сей наряду с монологом о настоящем Театре Станиславского есть сильнейшее место — достойное включения в хрестоматии и антологии рядом с рассказами Зощенко и избранными главами Булгакова. Но вернемся к недавней американке с ее амнезией. Просекая русские корни, ФБР вербует девушку экспертом по загадочной душе потенциального противника и направляет на задание пересечь Штаты от Океана до Океана. Тут начинается самое интересное, потому что на пути следования агенту встречаются Люди, а непосредственность и открытость миру, возросшие вследствие перенесенной травмы до состояния tabula rasa, делают общение с ними крайне неформальным и увлекательным. Костюковская героиня лезет в душу каждому встречному, становясь личным кризис-менеджером, психоаналитиком и консультантом по деликатным вопросам для коррумпированных копов, пожилых битников, вудиалленовских нью-йоркеров-невротиков, разбитных honky tonk women и прочих типажей великой американы. Можно было бы сказать, что она становится им другом — но в разговорном американском такого слова нет. Научение Америки сугубо славянской ценности душевной теплоты и есть секретная миссия нашего двойного агента — чем ближе финал, тем менее понятно, на кого он работает, в чем эта работа состоит, какого он/она пола и вообще какого черта происходит? Черт появляется закономерно и в амплуа Творца Иллюзий: очухавшийся под дружный гогот корешей в московской клинике русско-еврейский бизнесмен понимает, что американское путешествие было галлюцинацией. Остаток жизни он, отойдя от дел и сильно умягчившись нравом, будет писать пронзительные письма воображаемым американским друзьям — которые научили-таки его самого славянской ценности душевной теплоты.

После десяти лет кровавого трэша на одном фланге и бездушных постмодернистских кунштюков — на другом русская словесность взяла да и произвела человеческий роман: демократичный по форме и гуманистический по содержанию.

Перечислять, что за год перевели и выпустили, считать тиражи, повторять благоглупости, сказанные — каждое слово на вес золота! — великим человеком в Москве на осенней книжной ярмарке, мы не будем. Мы также не будем анализировать творчество бразильского кудесника, потому что анализ означает разложение на элементы — а вещи простейшие разложению не поддаются: анализировать текст Коэльо все равно что препарировать амебу. Мы посмотрим лучше на его читателя.

Читатель Коэльо прежде всего — женщина. Даже если он мужчина. Потому что читатель Коэльо падок на красивые слова, его легко обмануть, он любит комплименты и лесть, а утверждения типа того, что каждый из нас Воин Света и каждому до Бога рукой подать, есть циничная лесть. Эзотерика по определению не может быть демократичной: хотя бы оттого, что предполагает реализацию таких неявных психических способностей, которые даны априори не всем. Или вы видите третьим глазом? — у нас в «МК-Бульваре» работают больше десяти человек, и ни один не видит. Когда Коэльо скажет вам, что вы избранница, — не верьте! Мужикам вообще верить не стоит.

Но читательница Коэльо настроена как раз демократически, она убеждена в природном равенстве способностей и считает себя, соответственно, не глупее соседки. Соседка окончила институт культуры и носит очки, она читала Кастанеду. А я чем хуже? Именно на этом ущербном стремлении к равенству паразитирует всякая культура «для бедных»: кому трудно осилить оперу, для тех тенора на стадион выходят, чтоб мы умилялись: «Какая божественная нота!» Какая именно нота и сколько их там всего, знать для этого совсем не требуется. Коэльо работает в сходной манере: ну не штудировать же семь томов Кастанеды? Чувство приобщенности высоким материям без интеллектуальных затрат: вот то, что читательница покупает у нашего фокусника. Она, стало быть, женщина скупая — одевается на вещевом рынке. Потому что в семи томах Кастанеды есть по крайней мере какая-то богемная роскошь, хотя это и старомодно. Практичный Коэльо — он точно такой же, только в три раза дешевле.

Кто ищет халяву — тех ждут лохотрон и банк «Чара»: бессмысленные тавтологии и трескучие духовные речевки про Путь, Знаки etc. Книжки Коэльо не содержат ни единой осмысленной рекомендации на тему «как жить?» — хотя фанатки утверждают, что каждую из них «Алхимик» («Пятая гора», «Вероника»…) просто перепахал, вытащил с того света, избавил от депрессии и на путь истинный наставил. Расплывчатый оптимизм насчет существования вообще и утверждение, что этика в принципе должна иметь место, — вот философия Коэльо, очищенная от пустых слов. Но именно дефицит оптимизма и забвение слова «этика» — тот фон, на котором бразильское мыло смотрится выигрышно. Покуда приличные писатели морочили друг другу головы формальными изысками, читательницу увел наглый тип, пообещавший, что с ним никакого постмодернизма, никакой чернухи, никаких вообще сложностей не будет. Она до сих пор верит.