Главного героя нашего «Соляриса» — Донатаса Баниониса — нашим назвать можно с большой натяжкой. Проживает он нынче в Вильнюсе, куда без визы не прорвешься, правда, питает к России весьма теплые чувства, иначе не согласился бы руководить благотворительным литовско-русским фондом им. Юргеса Балтрушайтиса. В Литве, как и в России, «Solaris» еще не вышел на экраны, так что пришлось помучить г-на Баниониса нашей «тряпкой».

Впрочем, он, как и его партнерша по фильму Наталья Бондарчук, долго не сопротивлялся.

— Господин Банионис, как давно вы узнали, что американцы собираются снимать собственный «Солярис»? О чем вы тогда подумали?

— Около года назад по Литве поползли слухи, что скоро выйдет новый «Солярис». Но если бы я и позабыл, об этом мне все равно напомнили бы. Так, в России меня всякий раз с каким-то любопытством спрашивали: «А вы знаете, что американцы фильм снимают? Там Клуни играет!» На что я отвечал, что слышал, но фильм не видел и поэтому не могу комментировать. Но сам при этом думал: «Интересно, будет ли мне близка тематика нового „Соляриса“ или нет?» Мне было любопытно: что на самом деле получится и как будет играть актер.

— Сегодня вы удовлетворили свое любопытство. Как впечатление? Хуже или лучше?

— Я не могу сравнивать. Такая мысль мне даже в голову не приходила. Да и посмотрел я лишь кассету. Истинное впечатление о фильме можно получить в кинотеатре, где хороший звук, перевод, ясная картинка. А пока что мое мнение об американском «Солярисе» поверхностное.

— Но в целом ваши ожидания оправдались?

— Безусловно, это сильный фильм, серьезная работа. Это не шутка. Но философия другая, нежели у Тарковского. Если говорить о лично моем восприятии, то мне ближе поэтика Андрея (я не о своей игре говорю), которая пронизывает фильм с самого начала: дом, отец, мать. А финал фильма, где Крис Кельвин падает на колени перед отцом и просит прощения за то, что он наделал, и за то, что он недопонял в жизни, — вообще пронизывает насквозь.

— Насколько целесообразно делать римейк фильма, который посмотрело довольно много народа во всем мире?

— Много народа?! Где?! В мире?! Впервые об этом слышу.

— Но Тарковский довольно известный режиссер…

— Согласен. Но Тарковского знают на Западе отнюдь не по «Солярису». Для них ближе «Жертвоприношение», ведь этот фильм он снял не в России. Так несколько лет назад на фестивале в Вене показывали как раз его. На мой же взгляд, самые удачные работы Андрея — это «Андрей Рублев» и «Иваново детство». Поэтому считаю весьма целесообразным то, что американцы сняли свой фильм. Тем более их массовый зритель вряд ли что-нибудь слышал о «Солярисе».

— Сначала Стивен Содерберг в одном из интервью признался в намерении снимать свою версию «Соляриса» не столько по книге Лема, сколько по фильму Тарковского. А потом заявил, что наиболее точно его фильм можно охарактеризовать как адаптацию романа Лема. Что же на самом деле получилось, на ваш взгляд?

— Да, мне известно, что фильм был заявлен как римейк. Но это не так. Есть кадры, напоминающие фильм Тарковского, но по своей сути это другой фильм.

— Но все-таки хуже или лучше?

— Я смотрел фильм, как человек, очень хорошо знающий сюжет. Поэтому во время просмотра мне приходили в голову мысли, что здесь не так, как у Андрея: местами лучше, а местами хуже. Так, тема со Снаутом раскрыта хуже. Для меня вообще странно, что вместо Снаута у Содерберга женщина. Нет никакой философии. Сказала пару каких-то слов — и это все. Конфликт с Крисом вообще отсутствует. Но хуже или лучше — это для меня чужие понятия.

— Насколько хорошо вы знакомы с творчеством Джорджа Клуни?

— Совершенно не знаком. Не видел ни одного фильма с его участием. Сначала я даже подумал, что он выступит как режиссер или как продюсер. Ведь режиссер — Содерберг, но все вокруг говорили о Клуни, как будто он самый главный! (Усмехается.) Но Клуни в «Солярисе» хорошо играет, высокая актерская работа.

— Было ли так, что во время просмотра фильма вы подумали: «Вот тут я бы сделал лучше!»

— Лучше я бы не сделал никогда.

— А почему?

— Я это вижу. Как профессиональный актер я могу это определить.

— После выхода фильма в России вас непременно будут сравнивать с Джорджем Клуни. Вам не страшно?

— Ой, как боюсь! Страшно очень! (Саркастически.) Весь дрожу от страха.

— Вас впечатлил технический размах картины?

— Да. Сильная картина.

— А какая станция вам нравится больше?

— У Андрея станция более бытовая, изолированная: кабинеты, комнаты почти земные. А у Содерберга все технонизированно. Время другое, и все по-другому оформляется. Может быть, и Тарковский сейчас все по-другому бы сделал. Ведь это было 30 лет назад!

— А почему Тарковский на главную роль пригласил именно вас?

— Меня постоянно об этом спрашивают, но Андрей мне это не объяснял.

— Вы сразу согласились?

— Да. Это потому, что я знал Андрея. Тогда очень много говорили о Тарковском. Когда я прочел сценарий, то сразу понял, что это будет совершенно другой «Солярис», чем в романе Лема, который я прочел на литовском языке. Но сниматься я не боялся, потому что знал, что у Андрея это будет настоящее произведение. Но работать мне было тяжело. Тарковского интересовала какая-то совершенно другая реальность. Действие развивалось, будто во сне или в вакууме, мне пришлось довериться фантазии режиссера. К тому же роль Кельвина строилась на внутреннем монологе, глубоко спрятанных переживаниях. Я все время думал: «Как все это передать средствами кино?» И теперь если обо мне в мире где-то и вспоминают, то вспоминают в первую очередь то, что я снимался у Тарковского.

— Вы общались с Тарковским кроме как на съемках?

— Конечно. Не одну рюмочку выпили. И я у него дома был, и он у меня. Но он был странным человеком.

— В смысле?

— Я имею в виду его поведение. То молчит весь день, а то вдруг как огонь. Мог ни с того ни с сего накричать на невинного человека. Мне все это было странно. «Почему так? Может быть, он такой, только когда я рядом?» — думал я. А один раз я не выдержал (Андрей при мне накричал на официанта) и сказал: «Это же официант. А ты вроде бы культурный человек, а обращаешься с ним как со слугой». А он мне в ответ: «Ты со своими западными привычками!» Но через полчаса все проходило. Такие перепады настроения у Андрея были постоянно.

— Какое впечатление произвел на вас «Солярис» Тарковского, когда вы посмотрели его впервые?

— Я понял, что это поэтическая, философская картина, которая никому не нужна. Помню, получал письма со словами: «Донатас Юозович, все зрители вас очень просят: «Больше в такой халтуре, как «Солярис», никогда не снимайтесь». Даже на Каннском фестивале, где мы были вместе с Андреем, рецензенты писали: «Тарковский — очень хороший моралист, но очень плохой кинематографист». А публика вообще странно реагировала: люди смеялись и уходили из кинотеатра. Тогда у меня сложилось очень неприятное впечатление о зрителе (я имею в виду и интеллектуалов тоже), который был далек от серьезного размышления. В Каннах мы получили специальный приз, но я думаю, что это была больше поддержка Тарковского Западом, нежели победа. А сейчас «Солярис» называют хрестоматийным фильмом.

— В то время вы жалели, что снялись в «Солярисе»?

— Нет, наоборот. Я знал, что это не рядовой фильм. Знал, что это поэтическое, философское, впечатляющее искусство. И это меня поддерживало.

— Но у многи× 20-летних «Солярис» был одним из любимых…

— Никакая молодежь тогда его не смотрела. Это сегодня все хитрые. Через 30 лет, когда весь мир признал «Солярис», говорят: «А мне тоже понравилось, я тоже умный человек». А хороших отзывов почему-то было очень мало.

— Как-то вы сказали: «Мне понадобилось много лет, чтобы раскрыть загадки Тарковского…»

— Я сказал не думая. «Солярис» — одна из загадочных картин, в которой мне до сих пор не все понятно. Думаю, мало кто ее до конца понимает. О «Солярисе» вспомнили только сейчас, благодаря Содербергу. Чаще всего, говоря о Тарковском, упоминали «Жертвоприношение». А на меня этот фильм не произвел сильного впечатления. Более того, считаю, что Андрею не надо было уезжать из России. Он мог бы работать здесь и, возможно, сделал бы больше, чем на Западе. Самые лучшие картины делаются вопреки. Так мы создавали «Мертвый сезон». Меня снимали с роли, Савву Кулиша — с режиссуры (хорошо, Михаил Ромм защитил). Работать было сложно, но возможно. А Тарковского тогда вообще некоторые боялись. Я сам видел, как начальство Госкино робело перед Андреем. Видимо, чувствовали, что в нем есть что-то непонятное. Помню, как-то с Тарковским мы были вместе у Феллини. Андрей жаловался, что в Союзе ему не дают делать то, что он хочет. На что Феллини ответил: «А ты думаешь, что я могу здесь делать то, что хочу?! Я их обманываю. Не слушай никого. Мало ли что запрещают». Я сидел в углу кабинета Феллини, и мне было странно наблюдать за ними.

— В жизни вы живете по принципу Феллини?

— Мне незачем никого обманывать. Я актер, и мне нечего было запрещать.