Была когда-то на канале ТВ−6 (был и такой) программа «Партийная зона». Вела ее миловидная девушка. И вот, значит, на какую-то вечеринку заявился писатель Виктор Ерофеев. Девушка подходит к нему и спрашивает: «Скажите, Виктор, а вас не путают с вашим знаменитым однофамильцем Венедиктом Ерофеевым?» «Да, — отвечает писатель, — раньше путали. Пока Веничка, к сожалению, не умер». Теперь Ерофеев сам стал телеведущим. Программа «Апокриф» выходит на канале «Культура» каждую среду. Снимается куда реже — за два дня записывается шесть передач. В такие дни на студии в перерывах между съемками знаменитости сменяют друг друга. В гримерке, посовместительству буфете, шумно и многолюдно. Но дискомфорта никто не испытывает.

— Писатели — на телевидении гости нечастые, а вы там оказались еще и в роли ведущего. Интересно было бы узнать, с чего все началось?

— Несколько лет назад я предложил каналу «Культура» сделать что-то о литературе, потому что литература падала вниз, все превращалось уже в какую-то пыль. Начали снимать передачи. Очень скоро выяснилось, что среди писателей мало людей, которые хорошо говорят. Один заикается, другой плохо формулирует свои мысли…

— Но при этом они пришли на вашу передачу?

— Да, все появились: и те, кто заикается, и кто плохо формулирует мысли. Пожалуй, из тех, кто может соответствовать стандартам такого яркого ток-шоу, — это Битов и еще Аксенов. Вообще «Апокриф» — это давний проект, который развивался в глубокой интимности. Эта передача — прежде всего такой доверительный, глубокий, сокровенный разговор о смысле творчества, о том, как слово развивается в писателе, как оно прорастает. Но все изживается, и мы придумали новую форму, которая вдруг неожиданно очень хорошо пошла (с октября «Апокриф» выходит как ток-шоу. — «МКБ».). Мне кажется, мы преодолели зону разрушающего журнализма и делаем такую антистебовую передачу. Очень хочется, чтобы она была веселая, смешная, раскованная и чтобы каждый у нас себя чувствовал комфортно. Знаю, что мы становимся популярными — не говорю, что у народа, все-таки передача умная, — но у какой-то части, которая соображает. По крайней мере, нас уже стали покупать на НТВ-Интернешнл.

— Но почему тогда, представляя вашу передачу, о ней говорят как о злом, но интеллигентном шоу?

— Бог весть кто представлял. В общем, злого в ней как раз-то ничего и нет. Другое дело, если человек не вытягивает, то он и раскрывается не особенно умным, не особенно талантливым или не особенно современным. Я ее не строю как злую передачу. Наоборот, мы помогаем людям избавляться от каких-то комплексов. Зло вообще не творческое начало. Другое дело, что это все может так или иначе исказиться в сознании тех же телезрителей. Бог знает, как они воспринимают. В принципе наша передача о сильных, талантливых, ярких людях. Мы берем сейчас знаменитостей исключительно для того, чтобы укрепиться как программа. Как знаменитости они мне не интересны. Мне интересны люди, которые самостоятельно мыслят и самостоятельно строят свою жизнь. Поэтому когда мы укрепимся, то будем брать менее знаменитых людей. Задача собственно передачи заключается в том, чтобы поднять потенциал творчества во всех нас.

— Как-то раз у вас была передача о женах писателей. Женя (20-летняя спутница жизни Ерофеева. — «МКБ».) принимает участие в создании программы?

— Женя нам помогает, она член группы. И советует, и названия предлагает. И портреты делает, что тоже достаточно сложно, потому что некоторые не любят фотографироваться. Кто-то от портретов приходит в восторг, а кто и в ужас.

— Кто же мог прийти в ужас?

— Да вот Полина Дашкова. «Боже мой, какие поры у меня!» — вскричала она и убежала без портрета. А Женя сделала, на мой взгляд, все очень красиво. Получился портрет в духе французской фотографии 20-х годов прошлого века. Она вообще хороший фотохудожник. Когда в конце передачи мы дарим гостям портреты — для меня это своего рода разрядка, так как есть время подумать над концовкой передачи.

— Женя, вы учитесь на третьем курсе факультета журналистики. К литературе вас не тянет?

Женя: Я пробовала писать, но мне лет в 12 быстро объяснили, что делать этого не надо.

Виктор: Это не совсем правда, она пишет как раз неплохо, могу вам сказать по секрету. Хотя фотографирует, наверное, лучше.

— Со временем то, чем вы сейчас занимаетесь на телевидении, обретает какие-то литературные формы?

— Конечно, есть вещи, которые как-то иначе перевоплощаются. После передач о куклах и о подарках я написал эссе. Так же было и с Владимирским централом. Кстати, в этой страшнейшей тюрьме существует музей ее знаменитых заключенных. Парадокс, достойный Набокова. Там висят портреты политических диссидентов, которых экскурсоводы, бывшие охранники, вышедшие в отставку, мучили реально. А сейчас рассказывают, о Буковском, например. Бред какой-то. Нет, телевидение очень много дает. И встречи с людьми, и расширение диапазона восприятия жизни. Просто невероятно, как по-разному люди видят. Оказывается, они совершенно по-другому, чем ты, смотрят на вещи.

— Процесс литературного творчества не страдает от того, что вы так впряглись в телевидение?

— Нет, не страдает. Мы только-только стали еженедельной программой, которая будет идти каждую среду. У меня на подготовку к съемкам шести программ ушла неделя. Сначала мы собираемся и решаем, какие темы будем готовить, потом отстаиваем их на канале, что, надо сказать, не всегда бывает просто. Там почему-то считается: если литературная программа — говорите про литературу, и все.

— И какие темы могли вызвать неприятие?

— У нас все пока прошли. Но это я приписываю только своей обаятельности невероятной. (Смеется.)

— Вы приглашаете на передачу разных людей, но могут среди них оказаться те, к кому вы относитесь с неприязнью?

— Например, Проханов, ну явно мой политический враг. В старом «Апокрифе», наверное, года 1996-го, он прямо мне в камеру так и сказал: «Мы возьмем власть и тебя посадим, будешь в одиночке сидеть. Поймешь больше, а потом, может, и попишешь». Я когда приглашаю гостя, то считаю, что на него надо распространить любовь. Тогда он расцветает и потом, кстати говоря, меняется.

— Как вы готовитесь к программе? Или это в большей степени импровизация?

— И импровизация тоже. Но мы очень тщательно готовимся. Редакторы пишут досье на героев. Мы пытаемся выстроить, конечно, немножко конфронтационно двух героев, чтобы они и дополнили друг друга, и поспорили. Мы хотим, чтобы эта скважина творческая больше фонтанировала, чтобы литература перестала носить одиозную оболочку, которая появилась в 90-е годы: литература — низкая энергия. Хотя писателей мало с хорошей энергией, приходится признать.

— Кто-нибудь отказывался прийти к вам на съемки?

— Есть ряд писателей, которые избегают телевидения. Скажем, Пелевин. Мы с ним встретились на каком-то литературном вечере, и я ему говорю: «Вить, ты скажешь у нас про Гребенщикова…» — «Хорошо, скажу. Только 30 секунд, в профиль и в очках». А на следующий день я встречаю его во французском посольстве, и Пелевин мне выдает: «Ты знаешь, я шесть часов медитировал и понял, что мне не надо сниматься на телевидении». Вот такие бывают повороты. Еще очень туго идет на контакт Акунин.

— Вы сами приглашаете гостей или этим занимается редактор?

— Тут сложный расчет. Битов, например, обиделся, что его пригласил редактор: «Что, Ерофеев сам не мог позвонить?» Есть люди безответственные, с которыми договоришься, а они потом не приходят. Есть люди, для которых это уговаривание виртуозные формы игры приобретает. Потом есть те, кто ко мне относится более чем сдержанно. Евтушенко мне руки не подает уже многие годы за то, что я написал в книге «Мужчины» главу о нем, которая называлась «Е между Г и Д». Так же, как и Маринина, о которой у меня была глава в книжке «Бог Х.» — называлась «Мусор на совке».

— И поэтому вы ее упоминали на съемках передачи совершенно спокойно — она все равно не придет.

— Не придет. Но с точки зрения Парнаса это обидно, потому что хочется, чтобы все были. О Битове я тоже написал когда-то «Памятник прошедшему времени» — о его «Пушкинском доме». У него, слава богу, ума хватило к этому отнестись нормально. Чем умнее человек, тем он более толерантен.

— Вы — ведущий программы, но собственное мнение предпочитаете держать при себе. Почему?

— Я подумал, что не стоит раскрываться. Знаете, когда ведешь литературный вечер и говоришь: «Сначала выступит Лимонов, потом Сорокин, Пелевин, а потом я вам прочитаю свои рассказы». И всегда, когда сам читаешь — не то получается. Два разных жанра. Иногда на передаче я рассказываю какие-то истории — они слушаются. У меня такое ощущение, что гости побаиваются меня, потому что думают, что я их куда-то заведу, поэтому такая настороженность существует.

— У вас есть свой способ настроя перед съемкой гостей, аудитории? Я к тому клоню, что на некоторых программах прибегают к такому испытанному средству от мандража, как рюмочка коньяку.

— Мало кто из гостей так уж страшно боится. Хотя, конечно, волнуются. Но вы правы, мы создаем такую атмосферу кухни. Насчет коньяка — у нас нет такой атмосферы бара, но, если кто хочет, может выпить рюмочку. Шесть передач за два дня — это издевательство над людьми, я имею в виду себя и всю нашу команду. Но мы просто не можем иначе, очень дорого стоит студия.

— И пока вы обходитесь без спонсоров?

— Да, у нас нет спонсоров. Нельзя сказать, что мы счастливы от того, как нас обеспечивают материально. Впрочем, сейчас коллектив втянулся в работу, и разговоров о том, что мало денег, стало меньше.

— Судя по вашей последней передаче «Литература и деньги», писательство тоже не приносит материального достатка…

— Это при полутора миллионах экземпляров на 30 языках? Есть несколько писателей, тот же Пелевин, Сорокин, Татьяна Толстая — в общем человек десять-двенадцать, которые за счет своего творчества живут хорошо, но это стало возможным только с выходом на Запад.

— Я слышала, вы на ОРТ собирались вести программу о мужчинах. Это правда?

— Мы в принципе с Константином Эрнстом договорились, но пока стоим на запасном пути и сойдем ли с него, покатимся ли по рельсам — я не знаю. Я хотел создать передачу о возрождении мужчин в России. Почему русские мужчины очень быстро становятся мужиками, а не мужчинами? Там есть опора — моя книжка «Мужчины». Непосредственно оттуда можно брать темы и развивать.

— В свое время по вашим произведениям снимали фильмы, хотя Голливуду вы отказали. А теперь предложения на экранизацию поступают?

— Я боюсь экранизации. В Италии сделали плохой фильм по «Русской красавице». Недавно у нас была телевизионная премьера, и я очень рад, что не посмотрел ее, потому что представить себе, что было с двойным переводом, когда перевели на итальянский черт знает как, а потом еще с итальянского на русский…

— А как вам с Рогожкиным работалось?

— Рогожкин — интересный режиссер. «Жизнь с идиотом» он сделал хорошо, но все-таки самый большой успех, который был у меня до сих пор, — это то, что мы сделали со Шнитке: «Жизнь с идиотом» как оперу. Это работа гения. В этом году мы покажем ее с немецким коллективом в Новосибирске. Еще мы вместе Дмитрием Бертманом хотим сделать к открытию нового здания «Геликона» мюзикл-оперу «Русская красавица» на музыку Уэббера, с которым ведем сейчас переговоры.

— Придя на телевидение, вы стали больше времени проводить в Москве? Или по-прежнему много путешествуете?

— Я все время езжу. С июля по декабрь провел, наверное, недели три в Москве. Был в Японии, Калифорнии, Мексике, Швеции, Польше, Белграде, в Париже несколько раз, в Германии, естественно, потому что там у меня очень много контактов. Но я и пишу все время, главным образом по ночам.

— Место пребывания значения не имеет?

— Не имеет. Есть просто отели, где трудно пишется. В принципе у меня распорядок такой безумный, вы даже не поверите. На самом деле я сейчас сильно сократил встречи с журналистами, просто не вижу в этом никакого смысла. Я и с вами встретился только ради «Апокрифа». В проекте задействовано много людей, которые горят им. А мне самому в принципе ничего не нужно.