Архив

Убить Mикки-Mауса

— Для многих вы абсолютно маргинальный персонаж. Давайте начнем с небольшого блица, чтобы познакомиться получше. Итак, слово, которое вы чаще всего употребляете? — «Блин». Даже «б…дь».

24 марта 2003 03:00
1112
0

По признанию лауреата премии «Чайка−2002» режиссера Кирилла Серебренникова, он никогда не прыгнул бы с тарзанки — страшно. Но что, как не каскад дерзких прыжков в бездну, совершил он за последние два года, поставив в Москве четыре (!) непохожих ни на какие другие спектакля: «Пластилин», «Откровенные полароидные снимки», «Терроризм», «Сладкоголосая птица юности» — и сняв два чудноватых телесериала: «Ростов-папа» и «Дневник убийцы». «Серебренников, Серебренников…» — то благодатно позванивают серебряными колокольчиками, то злобно шипят страницы прессы.



— Для многих вы абсолютно маргинальный персонаж. Давайте начнем с небольшого блица, чтобы познакомиться получше. Итак, слово, которое вы чаще всего употребляете?

— «Блин». Даже «блядь».

— Вам жаль, что люди не летают, как птицы?

— Нет. Рожденный ползать летать не может.

— Кто вам симпатичнее: Колобок или Микки-Маус?

— Микки-Маус, потому что он не оставляет равнодушным — его хочется убить.

— Вы стали бы начинать важное дело в пятницу, 13-го?

— Есть некоторые важные дела, которые можно начинать только в пятницу, 13-го, ночью и на кладбище…

— Назовите странную вещь, без которой вы не можете обойтись?

— Стишок. Последнее время он почему-то постоянно крутится у меня в голове, просто не могу избавиться:

К нам сегодня приходил

Зоонекропедофил.

Мертвых маленьких зверушек

Он с собою приносил.

— Какое прозвище вы дали бы сами себе?

— Не надо прозвищ! Мое имя сегодня и так иногда звучит, как прозвище!

— Ваша биография не особо известна, вследствие чего ее часто искажают. Вы видите в этом определенный позитив?

— Да и не нужно афишировать мое жизнеописание! Я же не Филипп Киркоров, про которого домохозяйки хотят знать все. Я простой ростовский парень. А человек, о котором пишут статьи, не имеет ко мне ровным счетом никакого отношения, поэтому мне абсолютно все равно, каким меня в этих статьях изображают.

— Если для вас Ростов — папа, то Москва, выходит, мама?

— Да. Москва-мама мой любимый город. Мне тут очень хорошо, здесь живут мои друзья, люди, с которыми приятно общаться, здесь любимая мной работа.

— А вы ощутили на себе, что «Москва бьет с носка» и «Москва слезам не верит»?

— Было. Но, к счастью, я приехал сюда уже взрослым дяденькой. Окажись я здесь лет в семнадцать, мог бы просто сломаться. А поскольку был уже как минимум с опытом, то удары переживал не так мучительно. Кстати, удары продолжаются и сейчас. Ну не под дых, в другие места… Работа-то не простая, даже вредная. И то, что Москва любит успех и успешных, — это без сомнения. Вообще, это город радости, искренней или притворной, но радости, чем очень мне нравится.

— На грузовиках иногда пишут: «Занос 3 метра». Вас-то как занесло сначала на технический факультет, а потом на творческую стезю?

— Ничего удивительного — я с золотой медалью окончил математическую школу. И… поехал в Москву, поступать на режиссерский курс к Анатолию Александровичу Васильеву. Но он меня завернул, сказав, что 17-летнего не примет ни при каких условиях. Тогда я пошел в Ростовский государственный университет на физический факультет. Как медалист, сдавал только один экзамен, все шесть лет учился довольно легко и вновь получил красный диплом. Я секретный физик, а электродинамика СВЧ — очень серьезная наука. Мои однокашники давно в Америке, счастливо живут в Силиконовой долине, прилично зарабатывают. Только я один — сумасшедший, сижу в портретном фойе МХАТа и даю интервью.

— А когда вас осенило, что без театра вы не можете жить?

— В том-то и дело, что никакого озарения, никаких революционных моментов не было, только эволюционные: учился в РГУ, организовал студенческий театр, ставил в нем как режиссер, потом заметили, начали приглашать в профессиональные театры. В какой-то момент физика стала мешать, захотелось получать удовольствие только от творчества. Именно получать удовольствие, это абсолютно эгоистические вещи.

— Правда, что вы неформально отметились в ростовском ТЮЗе?

— Правда. Я ставил детский спектакль «Городок в табакерке», где в тексте был такой фрагмент: «Молоточки бьют Колокольчиков, а те сладостно поют». Ну мы и придумали, что Молоточки стегали Колокольчиков плетками, и те заливались, явно получая от этого удовольствие. Нас обвинили в садомазохизме, сказали, что такие извращения показывать детям нельзя. Был жуткий скандал, постановку прикрыли. С тех пор, когда мне предлагают взяться за детский спектакль, я отказываюсь: «Нет-нет, лучше не надо!»

— Если честно, свою первую московскую постановку — «Пластилин» — вы получили по блату?

— Да эту пьесу никто ставить не хотел! На драматургическом семинаре в Любимовке «Пластилин» все швыряли, шесть режиссеров заявили: не то что работать с ним — его читать противно! А я подумал: почему бы и нет? Ну и что, что материал тяжелый — мальчиков трахнули зэки… Мне показалось, что играть эту пьесу надо совсем по-другому, нежели она написана. И мы сделали пронзительный, нежный набросок, который занял первое место, в связи с чем мне предложили осуществить постановку. А я не был уверен, что в Москве мне надо начинать именно с этого. Никакой модой на новую русскую драму еще не пахло, Вася Сигарев — автор «Пластилина» — был никто. После первых репетиций Виталий Хаев — теперь известная личность, телеведущий — сказал: «Ты набрал нас — какую-то банду театрального отребья. Здесь собрались все актеры-уроды, которых больше никуда не зовут». Вот с таким ощущением мы и приступили к работе. Никто не знал, что из этого получится. Помню, на прогон пришла чья-то знакомая девушка — то ли мультипликатор, то ли художник «Букваря». На первом слове «отсоси» она опустила голову, закрыла уши и глаза руками и так просидела весь спектакль. Мы подумали: вот, собственно, и все. Когда же случился достаточно шумный успех, это воспринялось как чудо.

— То есть после премьеры вы проснулись знаменитым?

— Ничего подобного. Спектакль полгода не принимали, статьи о нем выходили просто чудовищные. Посреди действия из зала уходили злые, раздраженные люди, хлопали дверьми. А потом вдруг пошла молва, повалил зритель, и критики изменили свое мнение. Теперь «Пластилин» называют культовым, совершившим поворот в сознании общества.

— Актеры когда-либо отказывались выполнять то, что вы требовали от них?

— Однажды, еще в Ростове, артист не соглашался раздеваться на сцене, если ему за это не заплатят дополнительно. На что я ответил: «Тогда твое место на панели, потому что это там в прейскуранте за оральный, анальный и групповой секс идут денежные надбавки». От настоящих профессионалов, включая такую мегазвезду, как Марина Мстиславовна Неелова, с которой мы работали в «Сладкоголосой птице юности», никаких претензий, даже простых слов «мне это неудобно» не услышишь. Им не свойственны капризы — «я тут не встану, потому что меня закроет декорация». Даже если Неелова окажется в самой дальней точке сцены, то все равно сделает так, что ее не заметить будет невозможно.

— Бывало, что на репетиции вы орали, рвали текст, стучали кулаком?

— Да, я легковозбудимый человек, и иногда меня охватывает гнев, ярость. С художником Николаем Симоновым у нас был эпизод, когда я в него кинул стулом, а он на меня уронил штанкет. Симонов что-то не так сказал, я ответил, что его декорации говно, а он заявил, что говно все, что я делаю, и этим порчу его декорации. Ну я и схватился за стул. Это произошло давно, раны уже зажили, мы дружим, мало того, постоянно работаем вместе на всех спектаклях.

— Сегодня только ленивый из журналистов не написал о вас «модный режиссер». Вам приятно?

— Напротив, бесит! «Модный» — это как трусы, носки. В этом есть унижение, поскольку к тебе относятся, словно к вещи. Тут же прослеживаются товарно-денежные отношения: публика за тебя хорошо платит — значит, ты модный. Но мода же проходит. Нет, в этом определении есть что-то неправильное, к театру оно не имеет отношения. Я даже пошутить по этому поводу не могу, настолько это глупо — модный!!!

— А вот в обыденности вы точно модный, выглядите интересно. Над вами поработал стилист?

— Мой стилист — жизнь. Между прочим, в это колечко (демонстрирует печатку на руке. — «МКБ») вставлена подлинная римская монета III века н. э., а в серебряном перстне на мизинце — монета Золотой Орды, XIII век. Связь времен, космические предметы. Я эти кольца никогда не снимаю, потому что они имеют магическую силу и отпугивают моих недругов, прожигая им ауру насквозь.

— Да, эксклюзивные фенечки. Одеваетесь вы, похоже, тоже не на рынке?

— Буквально месяц назад я заметил, что перестал заниматься своей внешностью. Видимо, это уже старость. (Смеется.) Когда недавно из поездки в Париж я не привез ни одной шмотки, то понял — со мной происходит что-то серьезное. Ведь раньше из-за границы я пер тонны тряпок — вообще-то я жуткий шмоточник. Но в этот раз притащил лишь чемодан книг, из-за которых меня не хотели пропускать на таможне, видимо, решив, что я посягнул на французскую национальную библиотеку.

— У людей, подобных вам, обычно очень развита интуиция. Она вас от чего-нибудь спасала?

— Интуиция-то развита, но иногда я так шумно живу, что ее птичий голос заглушается гудежом. И все же я стараюсь прислушиваться. Был случай, когда внутренний голос твердил, что мне не надо идти по этой улице, но я подумал: «Пойду и проверю!» Проверил — меня избили восемь наркоманов.

— Какой ваш поступок был неожиданным даже для себя?

— Я часто совершаю всякое разное, я из тех людей, которые могут выйти из дома за хлебом и вдруг уехать в другой город. У меня был знакомый, который сидел на совещании, смотрел в одну точку, потом повесил пиджак на спинку стула и ушел перекурить. Когда в конце дня его хватились, раздался звонок: «Ребята, я в Таиланде». Думаю, что я так тоже могу.

— Правда, что все творческие люди — слегка сумасшедшие? В чем ваш бзик?

— Я, наверное, чрезмерно мнительный, подозрительный. Еще у меня есть паранойя: я всегда стелю постельное белье только швом вниз. Долго разглядываю, где у простыни подгиб, и только потом стелю. Также обращаю внимание на то, как после автоматического разувания встала обувь в коридоре — носками внутрь квартиры или из нее. Если ботинки смотрят на дверь, значит, вскоре придется опять выйти из дома.

— По вашему автоответчику говорит женский голос. Вы женаты?

— Да. Но давайте не будем об этом говорить, здесь я закрытый человек. Единственное, что могу сказать: в личной жизни я сколь занят, столь и свободен, несмотря на ряд добровольных и искренних обязательств.

— Удалось узнать, что ваша супруга — дочь известного театрального режиссера. Она вмешивается в ваш творческий процесс?

— Да, и это человек, мнением которого я очень дорожу. Жена часто меня ругает, но я абсолютно доверяю ей, поскольку она специалист, профессиональный искусствовед. Она одна из немногих, кто говорит мне правду в глаза.

— Вопрос, которым хорошо закончить интервью: вы врать умеете?

— Не очень. Но если вру, то сам в это верю.