Его любят женщины. Независимо от того, играет он героев-любовников или отпетых негодяев. Любят и считают одним из самых красивых мужчин Москвы. Чем растопил дамские сердца актер Андрей Руденский — неизвестно. Но то, что в нем чувствуется порода и интеллигентность, это точно.

— Андрей, вас многие принимают за аристократа. В вашем роду нет дворянской крови?

— Вы знаете, совсем недавно мне мама призналась, что ее дед — поляк. Причем такой поляк — с кровями. Но кем он точно был, непонятно, потому что всю жизнь мама прожила с другим отцом. И теперь все это проследить довольно сложно. Родословной нужно заниматься, а мне лень.

— Ваш отец, Виктор Федорович, был военным. Не хотели пойти по его стопам?

— Никогда. Я так насмотрелся этой казарменной жизни… Все мое детство, до 8-го класса, — это сплошные воинские части и гарнизоны. Папа дослужился до подполковника. А мама, Светлана Георгиевна, работала всегда в сфере обслуживания. Была гением торговли.

— Насколько мне известно, семьи кадровых офицеров жили довольно бедно.

— Как сказать. Квартиры нам всегда предоставляли. Мы приезжали куда-то на точку, как это раньше называлось, и мама за три дня наводила шик-блеск, красоту. А уж потом, в Свердловске, когда папа демобилизовался, появилась своя собственная квартира.

— Почему вы решили поступать в металлургический техникум?

— Не знаю, так получилось. Однажды мы с мамой проходили по улице Ленина в Сведловске, и мне понравилось там здание. Зашли, посмотрели. Из всех предложенных факультетов, непонятно почему, выбрал прокатное производство. Абсолютно от фонаря. Но техникум закончил с достоинством, с красным дипломом.

— Вам это было важно?

— Я всегда старался учиться, потому что воспитывался строго. Хотя всякое бывало. И тройки получал, и пятерки. Но в последних классах уже старался держаться на уровне.

— Судя по тому, как выбирали техникум, учиться вам было неинтересно?

— Скорее да. Я ничего в этом не понимал: сопроматы, физика, электротехника — такая тоска. Это вообще в мои мозги не входило. Но тем не менее все экзамены сдавал на «четыре» и «пять». Я был любимчиком: комсорг техникума, занимался морским многоборьем. Но потом спорт забросил и увлекся художественной самодеятельностью. У нас в техникуме был драматический кружок, руководил которым, на минуточку, Сережа Арцибашев — сегодня достаточно известная личность для театральной Москвы. И все думали, что я такой молодец и дальше пойду по металлургии. Ан нет, я быстренько свинтил налево. И поступил в архитектурный.

— Вы хорошо рисовали?

— Вообще никогда не рисовал. При поступлении нужно было сдавать рисунок. Ну я и изобразил худо-бедно голову какого-то греческого бога. Набрал нужное количество баллов и попал. Видимо, мне по судьбе это было необходимо. Там совершенно иная молодежь была, с другим блеском в глазах. И вот тогда я узнал, что в Свердловске есть потрясающий театр-студия под руководством Виктора Катаева…

— Артист Виктор Коршунов (нынешний директор Малого театра) заметил вас на спектакле?

— Нет. Мне рассказали, что когда приезжает какой-то московский театр на гастроли, то параллельно они набирают и студентов. Я подошел к Коршунову после спектакля и спросил: «Вы будете набирать в училище?» На что он мне ответил: «У меня есть курс, но уже второй, поэтому я набирать не буду. Если хотите, вас послушаю». Прослушал и сказал, что берет на второй курс. И я с радостью ушел из архитектурного института.

— Страшно не было так кардинально менять свою жизнь?

— Был такой молодой задор начинающего победителя. А страх, безусловно, какой-то присутствовал. Ведь мне пришлось сдавать все экзамены экстерном за первый курс, догонять по каким-то творческим дисциплинам. Тем более я пришел в уже сложившийся коллектив и был старше своих сокурсников.

— Кто с вами учился?

— Саша Домогаров, Кирилл Козаков, Лена Валюшкина. Многие ушли из профессии, но у нас получился звездный курс.

— Как приняла столица провинциального молодого человека?

— Нормально. Я всегда хотел в Москву.

— И где вы жили?

— В общежитии, конечно.

— А на что?

— У меня стипендия была около сорока рублей. И родители помогали. А потом я так хорошо учился, что стал получать повышенную стипендию — рублей семьдесят. Что вы! Я ел бутерброды с осетриной. Ходил в гостиницу «Интурист», где на 10-м этаже было кафе. Вообще-то туда никого, кроме иностранцев, не пропускали. Но там все время собиралась богемная молодежь из ГИТИСа. Как-то прорывались. Идешь, глаз дурной, ни на кого не смотришь. Пили кофе, воображали, ели бутерброды за рубль семьдесят — это же жуткие деньги на самом деле были.

— Коршунов никогда не жалел, что взял вас?

— Надеюсь, что нет. Хотя во время учебы, может быть, у него и были какие-то мысли, потому что у меня не все получалось. Например, мне дали играть Юлия Цезаря. Какой Юлий Цезарь в том возрасте? Вот я и стоял, придумывал что-то. По ночам во дворике училища подходил к Щепкину и репетировал монолог Юлия Цезаря, обращаясь к нему, как к сфинксу. Ну не получалось у меня! (Смеется.)

— А вас никто за сумасшедшего не принимал?

— Нет. Я выжидал моменты, когда все уходили. И таким заунывным голосом, который еще и не звучал как следует, что-то пытался изобразить.

— Почему Коршунов не позвал вас в свой театр?

— Тогда время было трудное. Мы заканчивали в 84-м году, когда в театрах пошли сокращения… А вы знаете, я не жалею. Если бы я попал в Малый, то у меня, может быть, не случился «Клим Самгин». Я не приехал бы в Ленинград, не зашел на студию и не отдал свою фотографию.

— Вы же тогда работали моделью у Славы Зайцева?

— Да, ведь после училища я не попал ни в один театр. Я хотел остаться в Москве. Снял квартиру, за которую нужно было платить. Вот и пошел моделью, о чем совсем не жалею. Огромное спасибо Славе.

— А в Ленинград вы просто так поехали?

— Абсолютно. И в конце 84-го меня пригласили на пробы. А уже в мае начались съемки. Я, грубо говоря, практически год был без профессиональной работы.

— После «Самгина» у вас случился парад картин: «Морской волк», «Бесы», «Роман в русском стиле». Неплохое начало, а потом 7 лет простоя. Почему?

— Время изменилось. Начался период кооперативного кино… Ну не знаю я почему. Действительно не знаю. Просто стал невостребован.

— И чем занимались все это время?

— Переживал. Выживал. Это беда на самом деле. Пытался подрабатывать, но не всегда получалось. Был дизайнером. Оформил интерьер в одном ресторане.

— На что денег хватало?

— Мало на что, чего кокетничать. Хорошо я не жил. Иногда пяти копеек на метро не было. Приходилось царапаться, в долги влезать.

— Вы были женаты?

— Зачем о прошлом рассказывать? Да, был. Сначала год, потом три. Но я не хочу об этом говорить. Я женился и в третий раз, у нас прекрасные дружеские отношения. Предвосхищу ваш вопрос — все мои жены не из актерской среды.

— Ваша мама не ругается, что внуков нет?

— Мама мудрый человек. Наверное, она хочет понянчиться, но мне об этом ничего не говорит. Да и я не ставлю на детях крест. Я еще молод и духовно, и физически.

— Говорят, вы любите шить на машинке?

— Я шил в театральном училище, когда хотел модно одеваться, а в магазинах ничего не было. Из какого-то турецкого нижнего белья делал майки летние. Брюки шил из кожзаменителя. Ходил потом и воображал. Я даже обувь себе делал. Перекрашивал ее, придумывал какие-то кисточки. Но если у меня что-то не получалось за полчаса, то забрасывал и уже никогда к этому не возвращался. В этом смысле я истерик.

— Как можно что-то сшить за полчаса?

— Ну за час, грубо говоря. Мне хотелось, чтобы все быстро было. А сидеть обметывать, подшивать — не для меня. Я не умел делать гульфики, поэтому чаще всего брюки шил без них. Типа, это модель такая. Сейчас, естественно, этим не занимаюсь.

— Зато любите готовить?

— Да.

— И предпочитаете заканчивать ужин водочкой?

— Почему? По-всякому. Можно водочкой, а можно коньяком или вином. Смотря с чего начал. Я люблю выпивать. Это же великая вещь. Сидишь с достойным человеком, выпиваешь, общаешься. Потом на следующий день вспоминаешь, как было хорошо.

— Какой я вам должна задать вопрос, чтобы вы меня прогнали?

— Не знаю. Я не прогоню, а постараюсь достойно ответить. Чтобы довести меня до белого каления, мне нужно нахамить. Я надеюсь, вы этим не страдаете.