Алексей Пушков — человек, безусловно, умный и серьезный. По крайней мере так скажет любой, кто хотя бы раз смотрел его аналитическую программу «Постскриптум» на ТВЦ. Жалко только, что другие его замечательные качества чаще остаются за кадром. Равно как и очаровательная супруга Нина, гостеприимно усадившая нас за стол с горячим чаем в отсутствие хозяина. Супруг же, придя вечером с работы, предпочел бутылочку пива и присоединился к нашей беседе…

— Алексей Константинович, вы закончили МГИМО, являетесь экспертом международного экономического форума в Давосе, членом Совета по внешней и оборонной политике, консультировали администрацию Ельцина, а раньше были спичрайтером у Горбачева. А широкой аудитории известны как ведущий еженедельной программы на федеральном канале. Не маловато простора для ваших возможностей? Очень уж в узкие рамки вы себя заключили.

— Скорее в эти рамки меня поставила жизнь. В свое время я работал в международном отделе ЦК, писал аналитические записки высшему политическому руководству страны, речи Михаилу Сергеевичу Горбачеву и Александру Яковлеву. В августе 1991-го все это обрушилось. Я ушел в СМИ, которые тогда бурно развивались. Лен Карпинский пригласил меня на должность заместителя главного редактора в «Московские новости». Хотя у меня были предложения пойти на госслужбу. Козырев дважды предлагал мне занять должность советника министра. Но, после того как я три года писал речи Горбачеву, писать речи министру иностранных дел мне как-то уже не хотелось. Последний раз в 1998 году Евгений Примаков предлагал мне занять пост руководителя департамента внешнего политического планирования МИДа. Но в 1998 году, опять же, клан господина Березовского был влиятельнее, чем половина наших министерств. Я не хотел идти в госаппарат, который не имеет достаточного веса в собственной стране. Сейчас ситуация несколько выправляется.

— Еще два года назад в интервью вы говорили, что не исключаете для себя возможности уйти в политику. Уже раздумали?

— Нет, я не исключаю ее по-прежнему. «Постскриптум» для меня — это способ самовыражения. Я вам так скажу: с точки зрения влияния на власть лучше быть крупным чиновником. Но с точки зрения влияния на общество лучше быть телеобозревателем. А работать наверху, в системе государственной власти, можно при двух обстоятельствах. Либо если ты сам руководишь процессом или значительной его частью, либо если у тебя хорошие отношения с тем, кто тебя пригласил работать, — министром, премьер-министром, президентом. То есть идти в «бюрократические джунгли» надо, условно говоря, либо в составе команды, либо будучи близким к тому, кто принимает решения. Пока этого нет, я никуда не собираюсь.

— Получается, сейчас нет ни одной команды или партии власти, которой вы симпатизируете?

— С точки зрения личных отношений у меня очень хорошие отношения со многими людьми и в «Яблоке», и в «Единой России». Но она еще не сформировалась в настоящую партию. Вы сами видели разнообразие моей деятельности: кроме того, что вы перечислили, я еще и старший консультант центра Никсона, член редколлегии журнала «National Interest», который возглавляет Генри Киссинджер. Единственный, кстати, иностранец там. Наверное, не имея возможности пойти вглубь, я иду вширь.

— Так «расширялись» бы дальше. Есть ведь Первый канал, аудитория которого значительно больше аудитории ТВЦ. Или там вы нежеланный гость?

— Я работал на Первом канале в середине

90-х. Меня пригласил в руководство ОРТ, директором по общественным связям, Сергей Благоволин, ныне покойный, который был назначен гендиректором канала. Березовскому-то нужен был приличный человек, чтобы канал возглавить. Вот и позвали профессора Благоволина, а он и меня подтянул. С Березовским по должности мне приходилось общаться достаточно регулярно. Он меня выслушивал и говорил: «Вы так думаете? Вы действуете недостаточно агрессивно». Я говорил: «А зачем агрессивно? Эту проблему можно решить вот так». Он смотрел на меня очень подозрительно и говорил: «Ну, я вижу, вы очень большой дипломат…». А когда я предложил Березовскому свою программу, он сказал: «Это объективное телевидение, которое вы предлагаете, для России нужно будет завтра. Сейчас нужны агрессивные ребята, надо выиграть выборы, мочить противника. Я возьму Сережу Доренко». Тогда я ушел с канала.

— Должность спичрайтера Горбачева, видимо, тоже была не из легких. Насколько это сложно — выражать своим языком мысли другого человека?

— Для меня это было самой большой трудностью. Ведь у Михаила Сергеевича был свой отличительный стиль. Сложность была в том, что Горбачев тяготел не к содержательным выступлениям, а вот к таким, где главное — посыл, который нужно все время по-разному оформлять. Кроме того, речи — это «братская могила». В их подготовке всегда участвуют от 6 до 16 человек.

— А сколько времени давалось на подготовку?

— По-разному. Иногда делали все срочно — за 3—4 дня. А иногда мы работали на загородной даче. Нас собирали с сумками и увозили либо в Серебряный Бор, либо в Волынское, либо на Клязьму. Однажды на целый месяц. Была какая-то важнейшая речь Горбачева то ли на Кубе, то ли в Варшаве. Нас работало 12 человек. В итоге создали семь вариантов речи. И все они были зарублены! В 12 часов ночи у нас появился разъяренный Остроумов, помощник Горбачева по соцстранам, и сказал, что в 8 утра Горбачев улетает, ни один из вариантов выступления не подходит и нужно написать новый текст. Мы сели в час ночи. Понятно, что за шесть часов написать ничего невозможно. Тогда мы взяли первый вариант, вставили в него 3 абзаца из второго, 3 абзаца из третьего, немного изменили начало и конец. В 7.30 нам позвонили из аэропорта «Внуково» и сказали: «Ну вот, ведь можете, когда хотите».

— Почему вы поступали именно в МГИМО? Решили продолжить семейную династию или это действительно было вам близко?

— На самом деле мне очень хотелось поступить на отделение ихтиологии биофака МГУ. Но в 10-м классе выяснилось, что туда нужно сдавать органическую химию, которую я совершенно не понимал. Это стало для меня пределом. К тому же мои родители, люди реалистические, понимали, что в советской системе образование МГИМО гарантирует более обеспеченную жизнь, чем биофак МГУ. И я поступил в МГИМО. На самом деле для меня это было логично. Я всегда был более гуманитарно ориентирован, чем технически. Я хорошо знал французский, поскольку пять лет учился во французской школе, поэтому выбрал для себя Западное отделение в МГИМО.

— А что-нибудь из китайского вы помните? Ведь в Китае вы жили с родителями первые три года своей жизни. (Мама Алексея была переводчицей китайского премьер-министра, папа — дипломатом в советском посольстве в Пекине. — «МКБ».)

— «Бу па мань, ау па джань». Больше ничего. Это означает «Не бойся медленно идти, бойся остановиться». Китайская мудрость. А еще помню выражение «пао кулюн». Это значит «мячик укатился в дырочку». (Смеется.)

— Детская игра?

— Да. У меня была няня-китаянка, я с ней играл, и когда шарик куда-то закатывался и я его не мог найти, я говорил: «пао кулюн». Так что, наверное, логично было, что позже я пошел в языковой вуз. Вообще, я должен сказать, что все базовые решения в моей жизни были достаточно логичны.

— Давайте тогда коснемся еще одного базового решения в вашей жизни — выбора супруги. Какие женщины нравятся политологам?

— Политологам нравятся совершенно разные женщины, уверяю вас. В этом они ничем не отличаются от других мужчин. Я думаю, что у меня были абсолютно общечеловеческие критерии в плане выбора жены. Единственное, мне не очень нравились девочки из МГИМО. И вот Нина меня привлекла. Это был совершенно другой мир — мир театра, искусства. Мы знакомы уже 29 лет, из ни× 27 — женаты.

— Чем же начинающая актриса покорила серьезного студента МГИМО?

— Нина была очень красивая. Мы познакомились на спектакле «Обыкновенное чудо» в Театре сатиры. Поскольку спектакль был неважный и все действующие лица в нем мне не нравились, я стал более внимательно смотреть вокруг себя. Слева от моего приятеля сидела красивая шатенка с такими игривыми, кокетливыми глазами. Я сразу обратил на нее внимание. Вообще, я редко с девушками знакомился в такой произвольной форме, а тут вот подошел к ней и говорю: «Можно вас проводить домой?» На что мне было весело, с очаровательной улыбкой, сказано: «Нет, нельзя, потому что я влюблена в другого человека». И глазками так: хоп-хоп-хоп. Думаю: «Ничего себе: влюблена в другого и подмаргивает!» (Смеется.) Я понял, что влюбленность условная. И что-то мне подсказало, что надо действовать дальше.

— Ваша дочь Даша, не нарушая традиций, тоже окончила МГИМО. Она выбрала институт сама или, как и папа, по настоянию родителей?

— Даже не знаю, как ответить. Моя дочь вообще считает, что я ей всю жизнь продиктовал, и сейчас, в 26 лет, начала бунтовать. Я говорю: «Бунтовала бы раньше». Да, она пошла в МГИМО в значительной степени под моим влиянием. Ну и мамы, естественно. Даша была разносторонне одаренная девочка, хорошо знала чешский, английский и никак не могла определиться, чем хочет заниматься в жизни. На что я ей сказал: «Пока не определилась, поступи в МГИМО, а после увидим». Она окончила факультет журналистики. Сейчас работает корреспондентом на BBC, делает сюжеты о культуре.

— Интересно, у вас остались в жизни какие-то неосуществленные мечты?

— У меня было несколько «мечт», но мне жена запретила. (Смеется.) Одна из них — спуститься в батискафе в Марианскую впадину на глубину 10 570 метров. Эту мечту, я думаю, уже никогда не осуществлю. А еще мне всегда очень хотелось взойти на какую-нибудь гору. Прекрасно понимаю, что я не альпинист. Но в итоге я решил найти компромисс, и на свое 50-летие думаю взойти на не самую сложную гору — это Килиманджаро, высота 5600 метров. Называть мечтой я бы это не стал, но есть сильное желание. Вот хочется мне на мои 50 лет не просто выпить с друзьями, а совершить что-нибудь эдакое. Так что хотя с моей работой о чем-то мечтать я особо не успеваю, но на Килиманджаро обязательно пойду.