Когда в 1993 году молодой ведущий Кирилл Клейменов начинал вести пятиминутные новости в программе «Утро», Лариса Вербицкая, тогда уже звезда экрана, сказала ему: «Знаете, Кирилл, чтобы освоиться в эфире, нужно года три проработать в нем».

Он согласился, но про себя подумал: «Три года — это слишком. Я освоюсь за три месяца». А теперь считает, что Лариса была права. По крайней мере, программу «Время» он ведет уже четыре года и ощущает себя как рыба в воде.

— Кирилл, а вы в детстве смотрели программу «Время»?

— В детстве я любил «Спокойной ночи, малыши!». И то, когда там не сказки рассказывали, а показывали мультфильмы. Желательно рисованные, а не кукольные. А программу «Время» я специально не смотрел, но иногда она мне попадалась. Видимо, поэтому я до сих пор помню часто звучавшее там в то время имя вождя освободительного движения в Чаде — Гуккуни Уэдей. За это ей спасибо.

— И, наверное, даже в страшном сне не могли представить, что когда-нибудь будете сидеть на месте ее ведущего.

— Абсолютно. Я себе вообще телевизионную карьеру не выстраивал. Наверное, она сложилась так не случайно, но сказать, что я шел к экрану целенаправленно, нельзя. Некоторые со стороны смотрят на меня и говорят, что всегда представляли меня именно на этом месте. Мне так не казалось.

— Тем не менее, когда вы пришли на телевидение, ваша карьера очень быстро пошла вверх…

— Я бы так не сказал. На телевидении есть масса людей моего поколения, которые сейчас занимают даже более высокое положение по сравнению со мной. Есть, скажем, Женя Ревенко, который мало того что ведет еженедельную аналитическую программу, но и обладает административным статусом на канале. Его карьера выстроилась еще быстрее.

— Но при этом Ревенко долго был репортером, переходил с одного канала на другой. А вы пришли на ТВ редактором международного отдела, проработали в этой должности два месяца и сразу же стали ведущим.

— Это правда. На телевидении я поработал редактором всего два месяца, но до этого я долго работал на радио. Причем сочетал работу новостного ведущего с работой ди-джея. Это, конечно, совершенно разные жанры. Треп в прямом эфире — великолепная школа: очень хорошо развязывается язык. Да, я пришел в «Утро» в тот момент, когда как раз начиналась битва новых руководителей со старыми ведущими. И меня бросили на эту амбразуру. Я очень благодарен своему тогдашнему начальнику Павлу Владимировичу Каспарову: посадить молодого парня в эфир — это был большой риск с его стороны. Наверное, мне повезло. Потому что сказать, что это было заслуженно, я не могу. Оценивая себя с сегодняшних позиций, я понимаю, что тогда еще не был готов к этой работе. У меня есть кассета с одним из первых моих эфиров — зрителя просто жалко.

— У вас тогда было очень много завистников. Тяжело переживали этот момент?

— Количество завистников не уменьшается. Чем выше ты поднимаешься, тем больше их у тебя появляется. Другой разговор, что я прошел очень сложную школу становления в коллективе. Ведь я пришел в сложившийся коллектив, где были люди, проработавшие по 20 и более лет. Которые считали, что они-то имеют прав гораздо больше — на зарплату, на хорошие места и т. д. И началась абсолютная дедовщина. Меня, как Буратино, «шкурили» очень серьезно. Я прошел через это.

Телевидение — очень сложный мир, с очень сложными подводными течениями. И когда ты приходишь туда совсем зеленым мальчиком, с ощущением, что тебя в мире все любят — мама, папа, друзья, и вдруг начинаешь получать удары с разных сторон, ты не понимаешь, откуда это. На тебя кто-то настучал, наябедничал, переврал твои слова. А за стеной в этот момент говорят: а кто этот сопляк? Как он вообще появился? Кто купил ему это место? Стали искать следы, что у меня какая-то высокопоставленная любовница или я чей-то внебрачный сын. И это самое безобидное. Я сжал зубы и терпел, хотя парочку раз почти доходило до мордобоя. Один раз это произошло со сверстником, а пару раз я ловил себя за руку, потому что хотел бить морду людям гораздо старше себя. Молодость, горячий был.

— Сейчас у вас появились люди из мира телевидения, которых вы можете назвать настоящими друзьями?

— Да. Их очень мало, но они есть. У меня вообще к понятию «друг» очень высокие критерии. Но благодаря телевидению у меня все в жизни сложилось по-другому, за что я ему безмерно благодарен. Благодаря телевидению у меня есть жена, а это гораздо больше, чем друг.

— Как бы вы прокомментировали нынешнюю тенденцию в целом к появлению в эфире молодых лиц? Именно в прайм-тайм? Ведь даже если брать программу «Время» — раньше ее вели люди за сорок.

— Да и побольше даже. Но сейчас само время стало гораздо динамичней. Лично я воспринимаю новости от молодых ведущих. Если вижу, что это новости компетентные и там нет выпячивания себя, нет мнения ведущего, а есть информация, поданная хорошо и грамотно. Хотя логично, что утренние новости должен вести более молодой ведущий, а вечернюю программу — человек постарше. Программа «Время» — не для 25-летних ведущих. Я сейчас смотрю, каким я был в 25, и понимаю, что это был совсем другой человек. Я сильно изменился за это время. И сам потихонечку становлюсь старше.

— Многие коллеги сошлись со мной во мнении, что ваша манера ведения в последнее время очень напоминает манеру Флярковского.

— Мне об этом еще никто не говорил, но честно скажу, что его «Новости культуры» я смотрю с удовольствием. Я иногда сам способен заметить, если невольно что-то у кого-то копирую. Но в отношении Флярковского такого за собой не замечал. В любом случае для меня это не оскорбление. Конечно, хочется быть самим собой. Но вы зрители, и ваши замечания самые справедливые.

— А вы часто пересматриваете свои программы?

— Да, иногда я просматриваю запись. Смотрю, как мы прошли ту или иную точку, потому что программа изнутри и снаружи — две совершенно разные истории. Я иногда ни одного сюжета толком не вижу во время эфира, потому что у нас в это время — настоящий сумасшедший дом. Из аппаратной крики, перезвоны, срываются телемосты за секунду до включения. Происходит что-то невероятное.

— Я помню газетный заголовок: «Кирилл Клейменов орет матом в эфире».

— Во-первых, дурацкий заголовок. Во-вторых, не в эфире, а за рамками эфира. Кстати, с момента выхода той статьи матом я орал всего раза два, хотя это было очень давно. Если я ору матом, это должна быть суперчрезвычайная ситуация. Хотя такие команды, к сожалению, доходят до мозга быстрее всего. Но такого уже давно не было. Даже во время одного из самых сложных эфиров последнего времени — первый день войны в Ираке, когда мы работали нон-стопом. Не было ни верстки программы, ни текстов. Один мой коллега пришел в тот день на работу с видеокамерой и молча снимал происходящее. Потом все стали просить эту кассету со словами: «Вова, спасибо тебе большое. Мы теперь хоть можем показать семьям, почему такие психованные приходим домой…»

— Работа у вас стрессовая сама по себе, но ведущий — прежде всего человек. Допустим, вы себя плохо чувствуете, болит голова, или вдруг, извините, икота нападет в эфире — что делать?

— Икота — это самое страшное, что может быть. Со мной такого, слава богу, не случалось. Но эфир обладает обезболивающим эффектом, это правда. Как бы ни раскалывалась голова, бывает, что просто пелена перед глазами, — в эфире ты настолько мобилизуешься, что совершенно этого не чувствуешь. У меня самый страшный случай произошел, когда я поужинал в телевизионной столовой и отравился. В самом худшем варианте, с температурой под сорок. Я был абсолютно зеленого цвета даже под гримом. Я тогда вел новостные пятиминутки в программе «Утро» через каждые полчаса. Выходил в эфир и, сокращая максимально время этих новостей, вылетал из студии и мчался в туалет. Это был кошмар.

— А что-то из курьезных ситуаций можете припомнить?

— Помню, у Андрея Норкина, с которым мы вместе работали на радио, тогда была забавная оговорка — «госгомимущество». Он не сумел удержаться и заржал в эфире. А я один раз на вдохе поймал муху. Она залетела ко мне прямо в середину горла, когда ты ее не можешь ни проглотить, ни выплюнуть. Было неприятно. Я чувствовал себя большим свистком, в котором трепыхается эта штука. Понимал, что, если начну кашлять, закашляюсь минуты на полторы. Пришлось терпеть до конца эфира.

— Вы как-то сказали, что вы очень вспыльчивый и импульсивный человек…

— Да, это гены.

— У вас намешана испанская и казачья кровь?

— Насчет испанской крови — это наше семейное предание. Но что-то там намешано, да.

— Возникает вопрос — кто же ваши родители?

— Нет, по паспорту они русские. (Смеется.) Папа закончил физфак МГУ, работал в Институте химфизики, занимался акустической микроскопией. Потом ушел в бизнес. Мама закончила филфак МГУ, собственно, в университете она и познакомилась с папой. Долго работала в журналистике, сейчас работает в государственной структуре.

— Вы, значит, пошли по маминым стопам, поступив на филфак?

— Да. Я вообще хотел учиться в МГИМО, потому что мне было интересно страноведение. Но туда было очень сложно поступить. В итоге я поступил в МГУ и не жалею совершенно. Филфак — прекрасное образование. Я не взял его в полной мере, потому что слишком рано начал работать, но то, что у меня есть хорошая база, — это сто процентов. Вот языки, например.

— Вы знаете английский, шведский, но основной язык у вас был финский. Что за любовь такая?

— Да боже упаси! Никакой любви к финскому языку у меня не было! (Смеется.) Он был выбран лишь из практических соображений. Я поступал в 1989 году и уже тогда думал, где можно будет найти работу через пять лет. Я понимал, что Финляндия — наш сосед, с которым Союз всегда дружил, тогда появлялись первые совместные предприятия. И подумал, что с финским найду себе применение.

— Язык до сих пор помните?

— Помню, но уже не в той степени. Я тут недавно даже позанимался с преподавателем. Мы с друзьями собираемся снять домик на лето в Финляндии. Поскольку я единственный «финик», я понял, что мне там надо не оплошать и осуществлять контакты с местным населением. Помню, в студенческие годы мы ездили в Эстонию, так меня там вообще всерьез за финна принимали.

— Вы еще какими-то меховыми изделиями занимались…

— Это не я занимался, это нас на практику определили. Финны пытались здесь, под Рузой, строить меховую фабрику по выделке шкур, но рабочие, не дождавшись оборудования, капитально ушли в запой. Когда через неделю я понял, что у нас потом будут серьезные проблемы, я отправил их домой.

— Неужели финны пьют больше русских?

— Да нет, наших людей в этом компоненте победить трудно. Но вот девушки-студентки из Финляндии однажды нас сильно удивили. На первом или втором курсе во время застолья в общежитии, когда все употребляли водку, мы практически уже упали под стол, а они еще сидели вертикально. Может, они были пристегнуты ремнями безопасности, я не знаю. (Смеется.)

— Кирилл, а что для вас значит семья?

— Это то, ради чего все остальное. В конечном счете ты «рвешь жилы» ради семьи, несомненно. При этом семья не исчерпывается женой и ребенком — это гораздо более широкое понятие. Это и семья жены, и мои родители, и еще несколько человек. По большому счету это единственное, на что ты можешь опереться в жизни.

— Маша — ваша вторая жена. Вы можете назвать ее женщиной своей мечты?

— Я никогда не рисовал себе образ женщины, о которой мечтаю. Но могу сказать, что Маша абсолютно отвечает моим представлениям о том, какой должна быть женщина.

— А какой она должна быть?

— Это сложно перечислить через запятую. Но вот она такая тигрица, которая будет защищать дом до последнего, что очень важно. Поэтому телевидение сделало свою главную задачу в отношении меня. Я нашел ее, значит, все мои мучения были оправданны. Поверьте, все было не так безоблачно, как кажется. У меня действительно была другая семья, был очень тяжелый развод…

— И приходилось защищать свои чувства перед всеми?

— Да, приходилось. Поскольку наш роман происходил на работе, возникала масса сложностей. Кто-то завидовал, кто-то говорил: «Ребят, это все на два дня». Кто-то считал, что она увела мужа из семьи, кто-то считал, что я пошел налево и т. д. Но мне уже тогда было понятно, что все гораздо более серьезно. И я готов был порвать зубами любого, кто что-то скажет. А с появлением у нас Сашки я просто стал четко понимать, за что действительно можно умереть. Вот за дочку, за жену — не задумываясь… Я читал однажды в каком-то мужском журнале интервью Сергея Мазаева. Он сказал: «Если моим близким будет кто-то угрожать, то бен Ладен покажется этим людям просто детской сказкой». Вот я могу сказать то же самое.