«Я — Лев и Петух. Не особо верю в гороскопы, но тут совпадение точное. Как Лев, я всегда первый. И вторым чувствую себя очень плохо. Как Петух, я из жемчужного зерна, которое нахожу, умею делать событие, хлопать крыльями и распускать хвост».

Андрей Ананов — ювелир с мировым именем. Его называют продолжателем традиций Фаберже.

В 1991 году он получил от Французской академии «Серебряного Льва» за возрождение русского ювелирного искусства. Через год — Большую золотую Европейскую медаль в Генуе. В 95-ом — звание Заслуженного деятеля искусств.

Ананов открыл первое в России частное ювелирное производство, отобрав монополию у государства.

Он игрок во все на свете. Игрок по жизни. Современный Остап Бендер — импровизатор и романтик. Только в отличие от героя Ильфа и Петрова он нашел свое Рио-де-Жанейро… А когда-то он был алкоголиком. И его бросали любимые женщины.

Настоящую школу Андрей прошел в 15 лет юнгой на корабле. По ночам тайком лазил на мачту, хотя панически боялся высоты. Потому что еще больше — больше всего в жизни — он боялся опозориться. Там его научили, что чужого брать нельзя. Так научили, что хватило на всю жизнь. Для подпольного ювелира это очень важное качество.

— Андрей Георгиевич, ваши изделия украшают коллекции королевских семей. Какими судьбами они туда попали?

— Когда королева Великобритании Елизавета II приезжала в Петербург, я подарил ей копию изделия Фаберже. Вообще-то я не делаю копий, но тогда сделал специально. Это была веточка ежевики в вазочке из горного хрусталя, стоявшая на столе Николая II. Королеве я сказал: «Ваше Величество, ваш несчастный родственник, последний русский царь, каждый день видел такую же перед собой. И, наверное, очень ее любил». Она чуть не заплакала.

Еще был длительный период общения с принцем Альбертом и с князем Монако Ренье III. Он уберег мою младшую дочь практически от смерти. Когда ее жизнь висела на волоске, князь Ренье предоставил мне своего личного доктора, тот собрал консилиум из лучших врачей Франции. Настеньку это спасло. Такое забыть невозможно… И, конечно, никакими подарками не измерить мою благодарность.

Другая история приключилась в Мадриде на ювелирной выставке, куда меня пригласил нынешний министр иностранных дел Игорь Иванов. Тогда он был послом России в Испании. Я привез с собой золотой флакончик для духов с эмалью и бриллиантами, чтобы подарить его королеве Софии. Надо сказать, что королева никогда ни в одном посольстве не бывала. Иванов был первым послом, которому удалось ее заманить. О ее согласии стало известно лишь накануне приема, и когда я заикнулся о подарке, Игорь Сергеевич ответил жестким отказом. Оказалось, любой подарок королеве надо за двое суток сдать на проверку в спецслужбу. И флакончик остался в витрине. Я водил королеву по выставке, рассказывал о каждом изделии. Рассказал и о флаконе, о его предназначении. И увидел, как королевские глаза по-женски загорелись. Тогда я открыл витрину, заметив, как Игорь Сергеевич побледнел до цвета подворотничка. И сказал: «Ваше Величество, я русский ювелир, я не знаю протоколов. Но вы же не только королева, вы еще и дама. А у нас в России нормально, когда джентльмен делает даме подарок». И она взяла. Но пока она не сказала «спасибо», с окружением министра мог случиться инфаркт.

Монсеррат Кабалье, Пласидо Доминго, Стиви Уандер — всех, у кого есть мои изделия, не перечислить. Подарок как визитная карточка, в нем двойной смысл — рекламный и памятный. Много моих изделий у первого президента России Бориса Ельцина — в основном крупные предметы, настольные.

— А что, интересно, могло порадовать слепого Стиви Уандера?

— Мы встретились в Монте-Карло, на балу Красного Креста. Это крупнейший европейский бал, куда ежегодно съезжаются коронованные особы со всего мира. В тот год я был там персоной исключительной, потому что дарил главный приз бала — пасхальное яйцо с Красным Крестом. Дарителей было много, но я стал первым, как всегда. Даже фирму Cartier подвинул, которая какое-то жалкое колье бриллиантовое вручала. И где-то в самом конце шел Лагерфельд со своими духами. Стиви Уандер пел на том вечере, и на следующее утро я решил сделать ему подарок — маленькое яичко с Красным Крестом, уменьшенную копию главного приза. Ну не посмотрит, так хоть пощупает. Потом позвонил его секретарь, сказал, мол, Стиви был очень рад, долго щупал и хочет вас тоже пощупать — познакомиться.

— Вам не жалко расставаться с такими дорогими вещицами, пусть даже в рекламных целях?

— Очень многому в жизни можно себя научить. Например, быть добрым. Потому что жадным быть стыдно. Я помню, что когда-то во мне сидела жадность. Но я изо всех сил старался быть мужиком. И заставлял себя дарить то, что жалко. И таким образом от жадности избавился. Я дарил своим девушкам бриллиантовые кольца. Хотя это давалось непросто — я не был тогда богатым. Но я же должен остаться в памяти — народа, страны, женщин…

— Не маловато — остаться в памяти женщины только из-за кольца?

— Хотя бы так. Мужчина ведь не может сравнить себя с другими. И ты никогда не узнаешь, что останется в памяти женщины, с которой ты был близок. А это останется точно… Слава богу, сейчас мое дело встало на ноги, все-таки фирма существует почти пятнадцать лет. Я дожил до той стадии, когда уже на надо никуда ездить и что-то дарить королям и президентам — они сами к нам приезжают. Недавно в Питере гостила президент Индонезии, так она с дочками весь вечер провела у нас в салоне.

Мальчик из семьи профессора, Андрей Ананов пошел в вечернюю школу и на завод учеником токаря. Потом был физфак университета, на лекциях по высшей математике он играл в преферанс. Но как-то на улице его остановил режиссер Вадим Дербенев. И Ананов сыграл в его фильме «Рыцарь мечты» по Александру Грину. Так судьба привела его на актерско-режиссерский курс Ленинградского театрального института. Андрей много лет работал режиссером. А потом стал подпольным ювелиром.

К нему приходил с обыском КГБ. Мошенники устраивали в его салоне целый спектакль, чтобы подменить пятикаратный бриллиант. Но у них не было шансов — мало того, что он сам театральный профи, он к тому же и шулером был в младые годы. Он умеет считать на много ходов вперед.

— Вы так много сил и лет отдали режиссуре, а потом взяли и все бросили. С театром легко расстались?

— Одно время я пытался совмещать, но однажды поймал себя на том, что сижу на репетиции и рисую серьги на полях пьесы. Я любил театр. Но театральное действие заканчивается с последней фразой и исчезает навсегда. А я человек тщеславный. Ювелирное дело привлекло меня именно тем, что изделие живет гораздо дольше, чем его создатель.

Помню, я переезжал с квартиры на квартиру. Вещи уже перевезли, я стоял в пустой комнате и думал: что я забыл? Оказалось, я забыл афиши своих спектаклей. Самой старшей из них было десять с лишним лет. Я стал снимать их со стен, и бумага начала рассыпаться у меня в руках. Мой труд, нервы, бессонные ночи превратились в прах всего через десять лет! Я скомкал куски, выбросил их в корзину и ушел из театра… Конечно, это кровавый был процесс — я же бросал свою первую любовь ради второй. Ювелирное искусство для меня — как второй брак.

— А в личной жизни какой по счету брак?

— Третий. Первый раз я женился мальчишкой, мне было 23 года. Я только что закончил второй курс театрального института. Летом встретил актрису, ее звали Валя Павлова, она была старше меня. Я безумно влюбился, мы начали жить вместе. И, как положено мужчине, я пошел зарабатывать деньги, перешел на заочное. Мы работали с ней, где только могли, халтурили по-всякому. Зимой я играл Деда Мороза, она Снегурочку… Так мы прожили около шести лет. А потом она меня бросила. Я тогда ставил дипломный спектакль в городе Саранске, и в мое отсутствие она встретила другого. Она единственная женщина, которая меня бросила… Написала мне письмо, которое я до сих пор помню, хотя прошло больше 35 лет, а ее уже нет в живых.

— Для вашего самолюбия это был удар?

— Да, и очень сильный. Я как раз тогда привез из Саранска свой первый в жизни гонорар… Сначала понесся ее искать, потом начал пить и пропил все деньги. Покуролесил так, что чуть на тот свет не отправился. Мы встретились уже на разводе, и я изо всех сил изображал спокойствие. Правда, потом еще несколько лет я посылал ей афиши спектаклей, где было написано: «режиссер Андрей Ананов». Ведь в принципе я и учился-то ради того, чтоб помогать ей, обеспечивать ее.

Потом я встретил замечательную девушку Стеллу, удивительное создание с пушистыми ресницами. Мы поженились и прожили вместе 13 лет. Она была во всех отношениях красивым человеком. Но… Ладно. Будем самокритичными: конечно, все мужики кобели и я не исключение. А может, я даже вожак этой кобелиной стаи. Я жил с прекрасным человеком, но все равно замечал, что вокруг кипит жизнь, ходят красивые длинноногие женщины. Замечал и иногда реагировал. Но расстались мы не потому, что она меня ревновала или не смогла простить. Она как раз простила…

Просто я встретил другую девушку, которую зовут Лариса. Мы вместе уже 18 лет, она родила мне двоих детей, и я очень ее люблю. Судьба свела нас весьма романтично — в телефонной будке. Я проезжал мимо, остановился, чтобы позвонить, увидел ее. Вы понимаете, что такому опытному кобелю, как я, заклеить 19-летнюю девушку труда не составляло. Ну, а дальше — больше, у нас любовь началась. В итоге у меня полноценная семья, где есть папа, мама, дети, две собаки, один хомяк. Старшей дочке Анне скоро исполнится 14, младшей Насте −10 лет.

— Ходят сплетни, что ваша супруга носит сносшибательные бриллианты…

— Смешно… Однажды на прием Лариса надела серьги известной фирмы с большими камнями. Это была обычная дорогая бижутерия. И я услышал, как шепчутся две девушки: «Смотри, у Анановой какие брюлики огромные!» Вторая засомневалась: «А может, бижутерия?» — «Ты что! С таким мужем какая бижутерия!»

Я очень веселился. Пусть люди думают, что хотят. Тем более что у Ларисы, разумеется, есть драгоценности, странно было бы, если бы я стал отнекиваться. Раньше мы с ней часто бывали на европейских балах. А там и камни должны быть настоящие, и платья соответствующие. Кстати, с платьем тоже когда-то вышел целый скандал. Одна московская газета написала заметку «Пугачева донашивает обноски Анановой». Мы дружим с Валей Юдашкиным, у Ларисы много его нарядов, и однажды я пришел к нему за платьем для бала в Биарице. Валя сам предложил взять напрокат шикарное зеленоватое бальное платье, еще и деньги с меня брать отказался. Наше с Ларисой фото попало во все крупные французские журналы. Потом его перепечатали русские издания. А затем появилась эта бредовая заметка: что я купил платье за 60 тысяч долларов, потом продал, и его взяла Пугачева. Позже мы с Аллой Борисовной случайно встретились в самолете, я начал объяснять, что не имею отношения к той статье. Она говорит: «Андрей, да брось ты. Я точно так же, как и ты, взяла его бесплатно, поносила и вернула Вале».

— Когда вы открыли свой ювелирный салон, на вас, говорят, сильно «наезжали»?

— В те годы был разгул рэкета, каждый день кого-то прижигали паяльником. А у меня — роскошный салон, наглый такой, в центре города. Я никогда не имел охранников, всегда сам за рулем, благо автогонщик. Казалось бы, ко мне рэкетиры должны были нагрянуть в первую очередь. Я, конечно, принимал меры предосторожности — за пятнадцать лет работы подпольным ювелиром привык. Я понимал, что самый верный способ вить из меня веревки — украсть ребенка. Это стало одной из причин, по которым я отправил семью в Париж. Но ко мне так никто и не пришел. А однажды я делал кольцо по заказу одного очень крупного нашего бандита. (Меня ведь многие в Питере знают — и по спорту, и по тому, что после ареста я три дня просидел в КГБ, но никого не сдал. Люди поняли, что я мастер, а не спекулянт бриллиантами.) И когда тот «авторитет» пришел забирать заказ,

я спросил: «Слушай, почему ко всем ходят, а ко мне нет? Даже обидно». Он сказал: «Ты напрасно переживаешь. К тебе никто из серьезных людей не придет. Мы тебя знаем, и у нас своя этика. Другое дело, ты опасайся пэтэушников и отморозков, они беспредельщики».

— Мне кажется, подобной этики давно не существует.

— Я никогда не был в банде, но, по-моему, мужские законы одинаковы везде. Они простые, и их немного. Скажем, не будь жадным. Не будь фраером. Не бери чужого. Если пьешь водку с человеком, не клей его женщину. По этим неписаным законам можно жить везде — за границей, в России, в тюрьме, на свободе. Я верю, что уважающий себя мужик всегда имеет совесть. Даже если он бандит.

— Правда, что когда-то вы очень сильно пили?

— Сейчас мне кажется, что я полжизни пропил. Я мог не пить три месяца в ходе репетиций, но никогда не дотягивал до премьеры. На премьеру меня либо выводили, либо я просто не выходил — не мог. И запой не прекращался, пока не начиналась новая работа. Отец достал мне «Эспераль», но я вшил ее, лишь когда он покончил с собой. И не пил пять лет. И за эти пять лет все сделал — стал ювелиром, заработал первоначальный капитал. Меня уже не тянуло к стакану. Но однажды в Сочи мне захотелось холодного шампанского. Через полгода все началось снова. Я много раз бытался бросить.

— И как вам это удалось?

— Это нельзя рассказать… Хорошо. Попробую. Меня спасла дочь, случилось это тринадцать лет назад. Дело в том, что у меня долго не было детей. Зайчик — то есть старшая дочка — еще малышкой видела меня в пьяном виде. Как-то наша мама уехала в Смоленск, и мы остались с дочкой вдвоем. Я с удовольствием ее укладывал спать, гулял, менял памперсы. Но в один из вечеров в гости пришел сосед. Я уложил ребенка, мы выпили… Очнулся я на своей кровати глубокой ночью, одетый, и вдруг услышал рядом чье-то дыхание. И увидел дочку, которой было полтора года. Она стояла на коленях, положив голову на кровать, и спала. Мокрая, конечно. Я себе представил эту сцену, и мне стало страшно. Ребенок проснулся ночью. Стал меня звать. Перелез через высокую сетку своей кроватки и пополз искать меня в кромешной темноте. Нашел и остался рядом, как ангел- хранитель. Я заставил себя встать, переодел и уложил дочь, вылил остатки водки в унитаз… И это был последний раз.

— А правда, что вы и ювелиром стали потому, что на бутылку не хватало?

— Да, у меня был приятель, актер, мы вместе иногда выпивали. Однажды я взял бутылку и поехал к нему в гости. Водка быстро кончилась, а денег не было. И тут я увидел странный столик в углу. Спросил, что это такое. Приятель мой застеснялся — время-то было советское. И говорит: «Я в свое время ювелиром работал. Сейчас иногда колечки ремонтирую». Я обрадовался: «Так что ж мы деньги-то ищем?!» Тогда модно было — семь колечек, «неделька» называлось. Мы сели и за пару часов все сварганили: я все-таки был токарем, руки хорошие. Потом я сбегал в ресторан «Москва» и через 15 минут вернулся с литром водки и связкой сосисок. С этого все началось.

— Как же вы научились этому ремеслу?

— Довольно быстро, без всяких учителей, вылавливая информацию из разных источников. Бывало, приходил в мастерскую, где работали ювелиры, вставал в очередь и, как гусь, вытянув шею, смотрел, что они делают. Когда очередь подходила, снова вставал в конец. Да и на ошибках своих учился. Однажды попал в смешную ситуацию. Взялся сделать кольцо с камнем заказчицы. Это был ограненный топаз — с площадкой и длинным шипом. А так как я не знал элементарных вещей, то решил поставить камень шипом вверх. Женщина, получив кольцо, очень удивилась, но я сделал значительное лицо и изрек: «Мадам! Я же художник! Это мое право». Она ушла озадаченная, но деньги заплатила. Потом я стал брать заказы у друзей своих родителей. Они — люди в основном из «бывших», у них сохранились старинные драгоценности, я их реставрировал. Это была незаменимая школа. Я имел возможность изучать то, что делали мастера высшего класса сто лет назад.

— А как вы пересеклись с Faberge?

— Моя первая выставка состоялась в здании петербургского МИДа по случаю приезда высоких гостей. В числе приглашенных была Людмила Собчак-Нарусова. Я подарил ей маленькое пасхальное яичко. Потом Людмила Борисовна поехала в Париж, и на приеме в посольстве России к ней подошел президент Faberge г-н Шоэль. У фирмы тогда была задача — попасть в Россию. Президент сказал: «Мы можем вложить деньги в реставрацию здания. Но увы, возродить мастерскую фирмы мы уже не можем. Мастеров нет». На что Людмила Борисовна, обидевшись за державу, возразила: «Как нет?» И показала мой кулон. Они в этом ничего не понимали, потому что парижская Faberge ювелирных изделий давно не выпускает. Они выпускают мыло и шампуни. Но ради престижа очень хотели развить эту линию. И упросили мадам Собчак оставить им яичко на время. Отдали его на экспертизу в фирму Cartier, там написали роскошный отзыв — мол, это очень тонко и по-русски. И президент Faberge приехал в Петербург меня покупать. Привез с собой контракт, пахнущий типографской краской и денежными знаками. Там было написано, что фирма предоставляет г-ну Ананову право ставить на своих изделиях клеймо Фаберже.

— Каков был порядок денежных знаков?

— Миллион долларов можно было получить очень быстро. Но я встал и на чистом, как мне казалось, английском сказал что-то про свое тщеславие, про своих предков, что я хочу построить собственное здание. И отказался.

— Вы набивали цену себе и контракту?

— Нет, это была позиция. Я хотел быть Анановым, а не неизвестным, который сделал еще одно изделие с клеймом Faberge. Французы все взвесили и через две недели прислали новый контракт, где предлагалось создать эксклюзивную коллекцию с двойным именем: «Faberge от Ананова». Впервые в истории рядом с именем Фаберже вставало другое имя. Так, получив паблисити, я одновременно не утратил самостоятельности. Через три года я предпочел этот контракт закончить — я все соки из него выжал, и мне уже не нужен был Faberge.

Но для начала была шикарная презентация проекта в отеле Ritz на Вандомской площади. Прием стоил фирме Faberge 270 тысяч долларов. Правда, самый разгар праздника мне испортили. Одним из организаторов приема стал министр туризма, и я был приглашен на официальный ужин, скучный до безобразия, как и сам министр. Зная меня, г-н Шоэль предупредил: «Г-н Ананов, у меня к вам просьба. Наш министр — социалист. Если можно, о вашей „любви“ к коммунизму ни слова». Мы сидели за столом, министр задавал дурацкие вопросы о погоде. И на очередном протокольном вопросе я не сдержался. Он спросил: «Г-н Ананов, над чем вы сейчас работаете?» Покосившись на бюст министерши, я ответил: «Я увлечен идеей изготовления настольных часов с кукушкой — больших, из камня и золота, с бриллиантами, сделанных в виде Спасской башни. Только вместо птички из ворот Спасской башни должен выезжать броневик. На нем будет стоять Ленин и говорить: «Революция, о которой мечтали большевики, ку-ку, ку-ку, ку-ку». Я увидел, что лица у всех вытянулись. Гости напряженно ждали, как отреагирует министр. Он прожевывал это секунд тридцать, потом стал посмеиваться. Больше в министерство меня не приглашали.

— Вам льстит общение с сильными мира сего?

— Пойми, для меня смысл в том, что русский — первый, лучший. Когда я тратил время и деньги, делая то шикарное яйцо для бала Красного Креста — я выполнял свою сверхзадачу. Я не просто потерся среди великих — я стал выше их. Я был на сцене один, а они смотрели на меня из зала. И все эти VIP-персоны знали, кто такой Ананов. Конечно, это удовлетворяло личное тщеславие, но я балдел еще и оттого, что и здесь Россия вне конкурса. Я искренне это говорю. Или когда в Монте-Карло я несколько раз играл так, что во всем казино больше не играл никто. Все стояли и смотрели, как я бросаю жетоны по 5 тысяч долларов. А ставка была 150 тысяч. Однажды был невероятный, сумасшедший выигрыш — я два раза подряд поставил на 23, и дважды число выпадало. Такое только в кино бывает. У этих миллионеров челюсти отвисали, слюни текли и они ненавидели меня лютой ненавистью. А я был рад не только оттого, что выиграл. Но и оттого, что я — русский. Выиграл и ушел, оставив на чай 30 тысяч долларов — а они за эти деньги удавились бы.

— Число 23 — откуда? Интуиция?

— В детстве я нашел на чердаке сундук с бабушкиными открытками. На одной было изображено красивое здание и надпись — «Казино Монте-Карло, 1912 год». А на обороте почерком дедушки: «Ma chere, не грусти, я проиграл наших лошадей на vingt-trois. Но все к лучшему, говорят овес нынче сильно подорожал». Vingt-trois — это 23. Я много раз представлял своего деда в мягкой шляпе, в белом чесучовом костюме, с бокалом шампанского в этом казино. Впервые попав в Монте-Карло, я поехал на свидание с детством. Первым делом купил себе белый смокинг, взял пять тысяч франков, чтобы проиграть, а двести отложил, чтоб дать на чай. В тот раз мне дико везло. И я стал игроком, начал постоянно туда ездить, а через год мне предложили стать привилегированным членом клуба. Всего их 36 человек — как чисел на рулетке. Король Факх, принц Альберт, покойный аль-Файед. Принять кого-то можно, только если место освобождается.

Это членство означает, что как только ты приезжаешь в Монте-Карло — для тебя все бесплатно. За десять дней я оплачиваю лишь разговоры по телефону и мини-бар — сто-двести франков. Хотя номер в отеле стоит полторы тысячи в сутки.

— А что за история с «Мерседесом» приключилась в Монте-Карло?

— Дважды поставив на 23, я выиграл шальные деньги — несколько миллионов. И решил оставить память об этом выигрыше. А главное, нашел способ красиво уйти из казино — ведь мне так хотелось играть дальше! И я решил, что должен уехать на машине, которая может быть только в мечтах. Вызвал фирмы «Мерседес», «Роллс-Ройс», «Порше», «Ягуар» и «Феррари». Пять машин стояло на площади перед казино. Я выбрал «Мерседес», красавец кабриолет. Продавал его клерк-итальянец, дело было в пятницу вечером, ему уже пора было на уик-энд. Он понимал, что машину я точно не возьму — такая машина даже в тех местах считается роскошью. И вел он себя соответственно — формально вежливо, но со скрытой наглостью. И я решил его наказать. Красиво разыграть. Он назвал цену и добавил чуть свысока: «Банки уже закрыты. Если вы не передумаете, в понедельник мы все оформим». Я ему: «Нет, оформим сейчас — за наличные». Режиссерский план был уже готов. Он пошел за мной, думая, что мы идем в сейф отеля, где лежат наличные этого бешеного идиота-русского. А я свернул в казино со словами: «Погоди, я сейчас выиграю и расплачусь. Уйдет минут пять-десять». На его физиономии было написано бешенство, презрение, досада за убитый вечер. Дело все в том, что в казино есть депозитный отдел, где выигрыши хранятся в жетонах. Чтобы взять их, нужна минута. Я сел, чуток поиграл и отправил итальяшку за сигаретами. Пока он бегал в бар, я дал команду, и мне принесли 800 тысяч в жетонах. Когда он вернулся, я еще и выиграл. И на его глазах сгребал выигрыш со стола. А рядом уже лежала горка…

«Видишь, — говорю, — а ты боялся. Теперь я могу расплатиться». С ним случился шок. Он шевелил белыми губами, видимо, считая — сколько лет работал бы за эти деньги. Он был совершенно раздавлен. Я спросил: «Сколько лошадей в твоей машине?» Он говорит: «Четыреста». Я сказал: «Мой дедушка сто лет назад проиграл здесь конный завод — двести лошадей. Так что считай, я отбился за дедушку вдвойне». Эта история сразу попала в «Фигаро».

— Недавно я услышала, что вы затеяли очередной невероятный проект, связанный со строительством.

— Мне захотелось не только ювелирные изделия в памяти людей оставить, но еще и здание, которое простоит лет двести. Поэтому я решил на месте своих старых мастерских построить новые: настоящий замок в английском стиле. Меня архитектор один спросил: «Что за идея строить замок во дворе, его там все равно не видно!» Я ему ехидно так заявил: «Слушай, а у тебя трусы чистые? Чистые. Хотя под брюками их тоже никто не видит». В итоге я просмотрел кучу проектов, ни один не принял, плюнул, сам сел и все нарисовал. Еще перестраиваю дачу, которая досталась от отца. Получается тоже маленький замок в лесу.

— Откуда в вас такая любовь к замкам?

— У меня не только к замкам любовь. А еще и к столовому серебру, к старым бриллиантам, к смокингам, к дуэлям, к платьям с кринолином. Наверное, я таким родился.

— Вы знаете, что за это вас некоторые, мягко говоря, недолюбливают?

— Конечно, знаю. А особенно мои земляки. После выставки в Оружейной Палате директор музеев Кремля Ирина Родимцева подала в правительство документы на представление меня к Госпремии РФ. Но на самом верху их завернули. Потом мне сообщили, что всему виной доносы, поступившие из Питера.

Последнее время человеческая зависть меня, признаться, угнетает. Раньше я наоборот считал, что, если мужчины перестанут мне завидовать, значит, плохи мои дела. Но как артисту хочется уйти со сцены под аплодисменты, которые являются наградой за его труд, так же и художнику, ювелиру… Художники ведь не ради денег работают. Ради денег работают ремесленники.

Впрочем, мне гораздо важнее то, что думают простые люди. То, с каким успехом прошла выставка в Питере, посвященная 300-летию города. Мы сделали ее совместно с Михаилом Шемякиным. Там побывало более 20 тысяч человек за 11 дней,

и каждому посетителю предлагали шампанское, кофе и фрукты. А официальной презентации не было.

Не хочу делить публику на рядовых и избранных. Я работал для людей, им и предъявляю результат своих трудов. А не штатным шаркунам, переходящим с одной презентации на другую.

— Раньше ваша жена и дочери жили в Париже. Теперь вас гораздо чаще можно видеть вместе.

— Два года назад семья покинула Париж и поселилась в нашей чудной квартире на Петроградской стороне. Дочки, которые выросли во Франции, ходят во французскую школу и получают тройки по французскому. Учителя не любят, когда ученики говорят лучше них.

Жена увлеклась фарфором, наладила производство тарелок с изображением моих произведений: получается фантастически. К продаже предлагается само изделие — как правило, крупное пасхальное яйцо стоимостью от 30 тысяч долларов, а в дополнение к нему — шикарный фарфоровый сервиз с изображением того же изделия.

Сам я строю дом, мастерские и ловлю рыбу на даче. В казино не хожу, в Монте-Карло не езжу. Видно, старею. Наверное, я сейчас подвожу некую черту. На определенном этапе своей жизни нужно мусор вынести. Вот я его и выметаю. Завершаю крупные начинания, подчищаю, так сказать, хвосты, чтобы оставить детям дела в полном порядке. Все надо делать вовремя. И завещание вовремя писать. А то мы все откладываем, а потом поздно…