МУЗЫКАНТ
Дэвид Линч не только снимает странное кино. Он занимается еще живописью, скульптурой, телерекламой, поэзией, фотографией, комиксами, проектированием мебели, керамикой. Один раз даже придумал новую формулу клея.
Дэвид Линч не только снимает странное кино. Он занимается еще живописью, скульптурой, телерекламой, поэзией, фотографией, комиксами, проектированием мебели, керамикой. Один раз даже придумал новую формулу клея. А 11 сентября (иронично, но во Франции эта дата — праздник Мира, день окончания Первой мировой войны) он вообще произвел настоящий фурор, когда вышел на сцену в качестве музыканта, представляя выход своего дебютного альбома «Blue Bob». Корреспонденту «МК-Бульвара» посчастливилось оказаться в Париже в легендарном концертном зале «Олимпия» и стать непосредственным свидетелем превращения Линча в гитариста.
«Если вам удастся разобрать среди наших шумовых музыкальных эффектов слова, то вы наверняка будете обескуражены, потому как речь в песнях идет о женщинах в пуховых розовых свитерах, машинах, прокатывающихся в ночи с потушенными фарами, лающих людях и красивой дикой фауне Лос-Анджелеса…»
Линч настолько боялся собственного первого концерта в Париже, что даже хотел потребовать себе сопровождающего врача: «Я могу не выдержать, у меня откажут ноги. Возможно, я попрошу, чтобы врач дежурил за моей спиной, стоя за кулисами с лекарствами».
Было так. В узком длинном зале с черными стенами погас свет. Синеватые лучи прожектора бросили зловещие пятна на красный бархат занавеса. Зрители затаили дыхание и вздрогнули, когда откуда-то поползли жутковатые звуки ноющего саксофона. Стало по-настоящему страшно — одно дело наблюдать за интеллектуальными ужастиками Линча, сидя дома перед телевизором и понимая, что все это понарошку, совсем другое — стать непосредственным участником кошмарного фирменного шоу. Сцена, известная всем по «Твин Пикс» и «Малхолланд Драйв», — с кровавым бархатным занавесом, за которым прячется дверь в Ад.
Занавес вздрагивает и бесшумно расползается. А за ним — мрак, в котором мигают красные и синие огни. Яркий луч выхватывает из темноты фигуру сидящего на стуле в левом углу сцены, у самых кулис, Дэвида Линча с электрогитарой «Black Bird», лежащей на коленях. Облаченный в строгий черный костюм, с туго затянутым галстуком, он напоминает провинциального учителя литературы, по ошибке попавшего на шумное сборище. Да и прическа у него просто невообразимая — нелепо стоящие дыбом волосы. По залу проносится рокот. Монотонным, низким, загробным и скрежещущим голосом Линч произносит по-французски свое приветственное слово, от которого мурашки по коже пробегают:
— Дамы и господа, сегодня у вас в стране праздник Мира. Я поздравляю вас и верю в то, что мир всегда будет царить на земле. А теперь настал час познакомить вас с мистером Блю Бобом…
На последнем слове сцена резко освещается, представляя нам малочисленную группу музыкантов — темнокожего ударника, двойника Альберта Эйнштейна за клавишными и тучного атлета с гитарой в руках, стоящего в центре подле микрофона. Это фронтмен Джон Нефф — известный авангардный музыкант, звукорежиссер двух последних картин Линча, его близкий друг.
Странные фигуры приходят в движение и извлекают из инструментов агрессивный шум — кричащее несоответствие с солидным возрастом исполнителей и благообразным образом Дэвида Линча. Справившись с первой реакцией удивления, доходящего до полного ступора, публика, состоящая из людей от 25 до 40 лет, битком набившая зрительный зал, одобрительно завыла, затопала ногами и забила в ладоши.
Зловещий маленький оркестрик исполнил пять центральных композиций с альбома, и занавес резко захлопнулся. Зрители кричали двадцать минут, вызывая Линча, пока тот наконец не вышел — блаженно улыбаясь, с зажженной сигареткой в тонких пальцах, он жестом предложил публике расходиться. Больше музыки не будет.
Итак, как случилось, что в 56 лет Дэвид Линч вдруг взял да и заиграл музыку, которую его соратники по сцене весьма условно называют «factory rock»? В юности игравший на трубе, страстный поклонник Дмитрия Шостаковича, Джона Ли Хукера и Роя Орбиссона, Линч всегда лелеял тайную мечту построить себе в один прекрасный день профессиональную студию для серьезных экспериментов с мелодиями и шумами. Для своей картины «Голова-ластик» в 1977 году Линч и его слепой композитор Алан Сплет искали звук в самых невероятных местах, записывая гул кондиционеров, шипение растворяющихся в стакане с водой таблеток, жужжание тающего кусочка сахара, положенного на раскаленную электрическую лампочку, и планировали строить экспериментальные звуковые генераторы.
И только в 1997 году Линч наконец-то решился на осуществление давней мечты — пригласив в свой дом профессиональных архитекторов, он заказал им строительство музыкальной студии, которой тут же придумал имя «Asymetrical». Были возведены 45-сантиметровой толщины стены, между которыми осталась воздушная подушка в два с небольшим сантиметра. Все было сделано для того, чтобы производимый здесь звук был «первородной» чистоты.
Линч закупил самую передовую технику, но когда рабочие привезли ему тонны странных коробок со множеством кнопок и километры кабеля — у режиссера опустились руки.
— Боже мой, — вырвалось у него, — как я разберусь во всей этой чертовщине?
— А я вам помогу, — ответил звукорежиссер по имени Джон Нефф, пришедший устанавливать приборы в студии.
Это и было началом прекрасной дружбы. Они стали проводить в музыкальных исканиях дни напролет и в конечном итоге записали свой первый диск с недобрым и неоднозначным названием «Blue Bob»: Боб — это имя главного злодея «Твин Пикса». Впечатлительный Линч говорит, что при первых же аккордах слушатели пугаются, волосы у них удлиняются на десять сантиметров, а кожа на лице натягивается. Нефф, более трезво оценивающий материал, характеризует его как «фабричный рок» или «механический блюз». Музыкант со стажем, он считает, что с Линчем у него сложился идеальный творческий дуэт — Дэвид способен «выходить за установленные нормы» и вытягивать из струн своей гитары такие потусторонние звуки, что просто дух захватывает. «Он выражает свои чувства, эмоциональные переживания, инстинктивные порывы — короче, просто творит магию, а я придаю всему этому форму, облекаю в разумные рамки законченного произведения хаотичный набор стонущих и смеющихся нот. Например, песни. Когда мы находим определенную мелодию, я предлагаю Дэвиду придумать к ней лирические строки. Обычно он подходит к своей странной коробочке, стоящей у него в кабинете, и достает оттуда листок с отпечатанным на машинке текстом стихотворения, который он написал, может, лет двадцать тому назад. Тексты, которые он сочиняет, — предельно просты, и от этого еще больше завораживают. Если вам удастся разобрать среди наших шумовых музыкальных эффектов слова, то вы наверняка будете обескуражены, потому как речь в песнях идет о женщинах в пуховых розовых свитерах, машинах, прокатывающихся в ночи с потушенными фарами, лающих людях и красивой дикой фауне Лос-Анджелеса…»
Линч настолько боялся собственного первого концерта в Париже, что даже хотел потребовать себе сопровождающего врача: «Я могу не выдержать, у меня откажут ноги. Возможно, я попрошу, чтобы врач дежурил за моей спиной, стоя за кулисами с лекарствами». К счастью, это не понадобилось.
«Мне кажется, что с выходом своего первого альбома я создал новый звуковой мир, снял звуковой фильм, кадры-ноты которого существуют в невидимой партитуре пространства вашего воображения. Я использую свою гитару в качестве генератора звуковых эффектов. А если вы меня спросите, что меня вдохновило на запись первого альбома, — отвечу так: старые заводы, грязные, задымленные и насквозь проржавевшие. Огонь, пар, электричество… Я обожаю эти парализованные организмы, молчащие годами и разрушающиеся от времени. Я придумываю им голоса, я сочиняю за них музыку…»