Нина Садур начинала в одно время с Татьяной Толстой — обе они в конце 80-х считались надеждой женской прозы. Садур таковой и осталась.

Заглавная повесть — выше всяких похвал: вся нечисть московского центра, где мертвецы стоят, как известно, в обнимку, где оккультный Южинский переулок, где синеглазые школьницы-вампиры дружат с барельефами на постаменте сидячего Гоголя и охотятся у Никитских ворот на помойных кошек. Где общее вырождение скрашивается — не в пример плебейской окраине — чисто архитектурными обстоятельствами места и приобретает оттого нездоровую красоту. Рядом с сидячим Гоголем любой урод не урод, а химера. Снотворный бальзам на сердце коренного жителя. Эпиграф из Лавкрафта («Ибо помнят только бедные и одинокие») тут очень кстати — кому доводилось переезжать со Сретенки в Жулебино, поймут. Хороший был город.

Но книга несколько о другом: дикие, выпирающие за пределы вербального фантазии Садур, толкающие ее на какие-то обэриутские поиски (анаграммы типа «морокоб»), в почти сорокинский веселый хаос, простираются за пределы Садового кольца. Сборник еще содержит ряд пьес, идущих за рубежом с успехом большим, чем на родине, — в том числе по лермонтовским мотивам с акробатическим этюдом Демона, Тамарой в золотом бюстгальтере, Мери и Верой, стреляющими в Печорина, — и рассказов. Пьесы ценны тем, что они редкие и фиг их где еще прочитаешь все разом. А рассказы… «Чудовищнее, чем цветение лютика между ног Гаврилюка…» Ну не хватало заглавной повести и пьес на подобающий книге объем печатных знаков. Что ж теперь поделаешь.

Лесли Марчанд

«Лорд Байрон. Заложник страсти»

А вот это биография литератора.

На самом деле, интересна даже не сама жизнь романтика — о ней написано немало — а предыстория, читающаяся

как «Карамазовы», «Головлевы» или какой еще роман вырождения. Предки лорда Джорджа проматывали приданое жен, топили шутейные флотилии на шотландских озерах, устраивали оргии в замках, специально для того построенных, и носили прозвища типа Жестокий Байрон или Джек Дурная Погода. Чем не Аддамсы?