Спортсменка, тренер и потомственная аристократка — как это может сочетаться в одном человеке? Отражение характера и стиля жизни Елены Чайковской — ее квартира и загородный дом, заставленные антикварной мебелью, оформленные домашними цветами и насыщенные необыкновенной творческой и дружественной аурой.

Елена Чайковская говорит: «А стулья эти, между прочим, принадлежали фрейлине Елизаветы…» Я порываюсь встать. Почему-то сразу хочется сделать книксен: исторический стул того стоит. «У меня есть мечта, — продолжает Елена Анатольевна, — чтобы в доме было много старинной антикварной мебели и фарфора — и ничего современного. И я бы ходила по этому дому, надев драгоценности: топазы, сапфиры с бриллиантами… Я всегда об этом мечтала: найти свободное время и заняться коллекционированием антиквариата. Какими-то урывками я пытаюсь это делать: забегаю в магазины, привожу кое-что из-за границы… И вроде бы приближаю мечту — а потом начинается очередной аврал с учениками, с соревнованиями… Я все бросаю и думаю: „Ну, опять не произошло!“ И так вот уже шестьдесят три года».

Чайковская лукавит: немножко меньше. Но кое в чем она права: фигурное катание присутствовало в ее жизни всегда, о чем сегодня говорят титулы — заслуженный тренер СССР и России, заслуженный деятель искусств, мастер спорта, чемпионка СССР в одиночном катании, профессор ГИТИСа. С тех пор как ее отец, актер Анатолий Осипов, по совету врачей привел маленькую Лену на каток стадиона Юных пионеров, она ни разу не останавливалась: учеба в ГИТИСе на балетмейстера ледовых балетов (сейчас Чайковская — декан этого факультета. — Прим. ред.), чемпионаты и подготовка главных спортсменов страны — Татьяны Тарасовой и Георгия Проскурина, Людмилы Пахомовой и Александра Горшкова, Наталии Линичук и Геннадия Карпоносова. Когда в 1999 году отмечали ее юбилей, Чайковская произнесла тост за свое столетие, добавив к 60 годам жизни 40 лет тренерской работы. «Самое тяжелое — расставаться со спортсменом, — сидя на диване, она неожиданно начинает откровенничать. — Это всегда значит поссориться. Потому что никто не хочет уходить. И каждый думает, что я должна уйти вместе с ним. Хорошие отношения у меня сохранились только с Вовой Котиным и Сашей Горшковым». Она продолжает: «Мила Пахомова безумно меня ревновала к Наташе Линичук. Когда я ей сказала: „Мила, пора!“ — она меня не поняла. Я говорила: „Мила, ты же великая, ты должна уйти вовремя и в тот момент, когда нужно“, — но она была очень обижена. Ей казалось, что тренер взял и выкинул ее из спорта, а тренер такую боль испытывает каждый раз, что просто сил нет. Слава Богу, что мы остались друзьями с Таней Тарасовой! Она была потрясающе красива на льду, с осиной талией и ногами от горла. Но как-то, приветствуя зрителей, споткнулась о резиновую дорожку, на нее упали ехавшие сзади — короче, тяжелая травма плеча. После долгих мучений, обид она закончила выступать. Разные потом были отношения, но мы их выдержали и до сих пор созваниваемся, объясняемся в любви».

Отпивая кофе из голубой фарфоровой чашки, думаю, что Чайковской действительно все время хочется признаваться в любви: хотя бы уже за ее умение создать в доме теплую и дружескую атмосферу. Хозяйка дома смеется: «Хочется устроить аристократический прием — но никогда не получается! Зато я умею готовить потрясающую солянку. Я покупаю на базаре мясо, копчености, варю и прямо с порога наливаю тарелку каждому гостю. Потом подношу стопку водки — и гость сразу мой. То есть все остальные блюда — изящно выложенная нарезка, патиссоны, сервированные анчоусами, — все остается, а солянка — никогда! Поэтому я варю два ведра. Люди остаются ночевать и утром на завтрак требуют солянку». Муж, Анатолий Михайлович, сидящий на диване с кучей газет, одобрительно кивает головой: создание уюта — это удел женщины. «Еще я каждый год продумываю цветовую гамму растений на даче. Сейчас мои клумбы — лилово-серовато-сиреневые. Вообще я не очень люблю фиолетовый: какой-то он мрачный и настороженный. Но в этот раз я его в сад допустила — и не ошиблась. Цветоводство, если говорить честно, требует больших денег. Когда мне муж говорит: „Ой, какая красивая корзина — сколько она стоит?“ — я всегда называю ему сумму в пять раз меньше реальной».

В дом на Фрунзенской Чайковские переехали несколько лет назад. «Осмотрели несколько квартир, но когда пришли сюда, я просто остолбенела: «Это XVIII век! Все, никуда больше не пойду!» Ремонт делался впопыхах: не хватало то денег, то времени, поэтому некоторые задумки до сих пор находятся в процессе осуществления. Каждую свободную минутку Чайковская фантазирует: «Сейчас хочу расписной потолок. Обязательно! Нарисовать овал, сделать лепнину!» Ей все хочется делать самостоятельно, воплощать только собственные идеи: «Как я могу жить в том, что придумал другой человек?! Жилье должно быть личным. Нет, я все придумаю сама!» Поклонница старины, она ненавидит хай-тек и евростандарты: «Терпеть не могу все эти современные обстановки. Они похожи на отели. И мне в них холодно. Я должна прийти домой и тут же погасить в себе отрицательные эмоции. И видеть вокруг только те предметы, которые хочу видеть. Это называется «свой уют». Пример — дома артистов: они абсолютно индивидуальные! У Ширвиндта — старинная мебель, замечательная коллекция трубок. Или у Люси Гурченко: каждая вещь — антиквариат. Она сделала себе личный будуар: входишь и понимаешь, что ты — в пространстве великой актрисы». Любовь к антиквариату и фарфору не случайна: бабушка Чайковской была немецкой баронессой, женой предпринимателя Барулина, державшего фарфоровые заводы. Барулин имел несколько особняков в Москве, семья Осиповых жила в одном из них до эвакуации. В годы войны мать с мужем, как тысячи других немцев, выслали из Москвы в Чимкент. С тех времен сохранилось несколько фамильных ценностей, которые теперь украшают дом Чайковских. Одна из них — кисет, набитый царскими золотыми. И, конечно, барулинский фарфор, посуда без клейма, с характерным рисунком. «У меня к этому фарфору особая любовь. У нас не было ни одежды, ни денег, а мы с матерью ели на прозрачном фарфоре. И мыли эти тарелки в жутком алюминиевом тазу… Желание есть из фарфоровой посуды — оно всегда со мной». Аристократизм у нее в крови: недаром Чайковская семь лет назад стала членом Московского Английского клуба. Раньше Английский клуб существовал как чисто мужское собрание, но потом в первый состав ввели двух дам — Елену Чайковскую и Людмилу Гурченко. «Клуб — это моя отдушина. Дамы приходят туда вечером изысканно одетые — этого так не хватает нашей современной жизни! Иногда, правда, не успеваешь привести себя в порядок: вбегаешь на светский прием после тренировки, все дамы в нарядах, а ты — не пойми в чем. И Гурченко такая же: прибегает взъерошенная после репетиций или спектакля!»

Она делает признание: «Я хотела бы жить в XIX веке. Ходить в кринолинах, черных платьях…» Интересуюсь, не смущает ли ее тот факт, что в XIX веке не было фигурного катания. «Почему же, катались: надевали длинные платья, разводили ручки в стороны…» Недаром коллеги по цеху прозвали Чайковскую «мадам» — за несовременность и любовь к старине. «Я за спиной только и слышу: „Мадам пришла? Мадам идет!“ Пусть так: я довольна этим прозвищем». Эпизодов из ее жизни хватит на целый учебник истории: вспомнить хотя бы ее знаменитые выезды в шубах и меховых шапках, ставшие визитной карточкой России. Первую шубу из чернобурки ей шили в ателье ЦК партии, по протекции семьи Леонида Брежнева. Однажды в этой шубе даже пытались провести на Олимпиаду больного корью чемпиона Владимира Ковалева — но из-за высокой температуры его все равно сняли со старта. В ответ на мои излияния об ее одиозности Чайковская смеется: «Вот вчера смотрю по телевизору „Марш Турецкого“ — продают хоккеистов какому-то Национальному фонду спорта. И кто-то из ветеранов-хоккеистов говорит: „Ты что, в фигурное катание собрался?“ — „Да, я иду к Чайковской.“ Я сначала не поняла: это что, я, что ли?..» Впрочем, воспоминаниями жить еще рано: ее сегодняшний день — школа «Конек Чайковской», которую финансирует владелец «Эконики» Андрей Илиопуло. «Он нас подхватил в тот момент, когда безденежье было абсолютное. Организовал школу, стал платить за аренду льда, за костюмы. Зачем ему это нужно? Не знаю, альтруист, наверное. Он говорит: не могу, имея деньги, допускать, чтобы такое дело гибло! Я-то хоть сейчас могу уехать из России — меня ждут и будут ждать, у меня работа всегда будет. Вот только не хочу зарывать все, что создавала. Иногда говорю Чайковскому: мне все это надоело! Летом в жару ехать на каток, в дикий холод, надевать коньки на стертые ноги… Когда все это кончится!» Но потом понимаю, что это я сама себя обманываю.

Я ведь совершенно не хочу, чтобы заканчивалось. Никогда. Мое, не отдам".